***
Он лежал в грязи. Вязкой и липкой. Дышать – тяжелое усилие. Босмера тошнило от зловонья вокруг. Неба не было видно. Ничего. Тёмно серая пустота, в которой дальше руки не разглядеть ничего. Торонир медленно сел и оглядел пространство, в котором оказался. Нужно было найти хоть какой-то ориентир. Босмер услышал шепот неподалеку от него. Будто много людей переговаривается между собой. Но никого не было рядом. Эльф не чувствовал чьего-либо присутсвия. Постепенно этот тихий шепот становился громче. Торонир поднялся, быстрым шагом уходя от нарастающего гомона. И вот, в конце концов, среди шума начали слышаться крики. Эльф разбирал отдельные фразы из этого хаоса. – Помогите! –Молю… –Больно! Добейте, сера! Прошу вас! –Заберите отсюда… Босмер заткнул уши ладонями и побежал со всех ног. Он знал, что поддаться иллюзиям хуже всего. Но далеко парень продвинуться не смог. Теперь к общему кошмару прибавился и его исполненный болью крик. Ноги Торонира обрубило. Кровь мешалась с грязью, а брызнувшие из глаз слезы заливали щеки. Хотя…это был сон. В реальности, безусловно, куда большие муки пришлось бы испытать лесному эльфу. Но и сейчас он не мог шевельнуться, в отчаянии сжимая голову руками, всё ещё пытаясь спрятаться от голосов. Парень не открывал глаз, не желая лицезреть то, что осталось от его сильных ног, не желая осознавать, что он находится в этом аду. –Торонир! Босмер вздрогнул. Нет, знакомый голос - не часть гама, который теперь приглушен был ладонями. Он, хорошо различимый, словно звучал в самой голове. Торонир медленно открыл глаза и увидел, что в одном месте туман не такой густой, ведь его пелену слабо раздвигает свет. И босмер, зашипев от боли, прикусив до крови губу, двинулся, локтями опираясь о землю. Он полз, словно червь. Унизительно и больно. Всё чаще и чаще останавливался эльф, потому что каждый раз приходилось отдыхать больше. Сил почти не оставалось. Но Торонир, как глупый мотылек, тянулся к свету. Уже и не страшно было крылья обжечь. Не пугало сгореть дотла в пламени. Перед глазами Торонира появилось поле, полное ярких цветов. Желтые лепестки колыхались на ветру, который разогнал туман. Свежесть сменила мерзкий запах. Дышать стало легче. «Если уж и сдохнуть здесь, то подальше от той грязи», – босмер собрался с последними силами и принялся ползти, зарываясь в спасительную свежесть растений, в устилающую землю мягкую траву. Даже стыдно стало за то, что он своей кровью и оставшейся на одежде грязью оскверняет такое место. Всю дорогу Торонир не поднимал головы, глядя лишь вниз, пока полз, но, поняв, что больше не двинуться, он наконец обратил взор карих глаз выше. Навстречу быстро шёл данмер. Мягкая улыбка тронула тёмные губы эльфа. Он присел рядом, прохладную руку кладя на лоб босмера. –Намму…–лесной эльф хотел продолжить мысль, но уже не мог. Язык совсем слабо шевелился, и, как назло, его снова клонило в сон. –Я, – данмер хмыкнул, пальцами проведя по коротким прядям волос напарника. – Отдыхай, Торонир. Я никуда не денусь. Босмер окончательно расслабился, отдавая себя во власть чужих прохладных рук. Никуда не денется? Надеяться на это было глупо, но когда это такая глупость была чем-то непростительным!***
–Торонир? Ты живой?! – данмер тормошил напарника, обеспокоенно глядя на него. Еще бы тут не волноваться! Босмер был бледнее фарфора, ворочался и бормотал что-то, не просыпаясь, даже когда Намму пытался его будить. Лесной эльф разлепил глаза, рассеянно обведя Намму взглядом. –Как никогда, - хохотнул босмер, садясь.– Не пугайся. Я в темноте надолго отсаваться не собираюсь. Всё равно придется вставать.***
Мой милый друг, твой взор хочу увидеть наяву, Желаю твои руки я прохладные согреть. И от кошмаров уберечь, подняв, когда съедает страх. Хвалить - услада для меня. Я буду делать это впредь. Давай мы встретимся! Давай уйдем подальше от людей! Туда, где шума лишнего не будет помимо наших голосов. Прохладный ветер закружит, свобода унесет тревогу. Границ не будет. Избавимся же от тоски оков! И в поле, полном жёлтых, ярких, восхитительных цветов Увижу я во сне тебя. Там потянусь и побегу. Из грязи встану, даже если кровью всё улью. И ради чудного души успокоения, я, несмотря на боль всю, доползу.