Половина седьмого

Грязно-серый купол из ломанного кирпича и перекрученных арматурин смотрит вниз и изредка разрождается пыльным снегопадом. Таким плотным, что трудно дышать. Веки, отяжелевшие от выпавшего за всё время «снега», слипаются. Генрих думает, что верхний и нижний ряд ресниц вот-вот склеится намертво, забетонируется. Слёзы, как оказалось, хорошая основа для бетонного раствора. А с другой стороны, моргать незачем — всё равно вокруг кромешная тьма. Мужчина гадает, сколько прошло времени. Час? Два? День? Люто затекла спина и ноги не чувствуются. Зато, он может нащупать руку, что в будто нежном объятии пересекает его торс. Холодная рука, не имеющая продолжения в виде плеча. И такая знакомая. — А помнишь… осень сорокового? — губы тоже склеились и проведя по ним распухшим от жажды языком, Генрих ощутил вкус бетонной крошки. — Тот шторм… Я чуть, кхм, не убил нас! Автобот… кха-ха… быстро заполнился… водой и… пошёл ко дну. Парус… порвало… кха! Кха! Кха! Он закашлялся и почувствовал, как в горле, на уровне адамова яблока встал плотный ком из проглоченной пыли. Ещё заболела голова, сильнее, чем до этого. кажется, у него заканчивается воздух. — Ты… — Генрих через силу прочистил горло, чувствуя отдалённый привкус крови. — …спас нас. И сейчас… Ну… кха! Зачем? Йоганн? Зачем оттолкнул? — он зажмурился от сильной рези в глазах. Бетонное крошево и мелкие осколки кирпича начали сыпаться сильнее. В глазные яблоки словно вогнали раскалённые иглы, но вместо крика вырвалось сиплое бульканье. В спину резко дал импульс боли, заставивший выгнуться в спине. Безвольное перед инстинктами тело рванулось куда-то наверх, а остатки разума понимали, что он вот-вот напорется на арматуру. Наверное, так и было, вдруг стало совсем темно и пусто, а пыльный снег шёл всё сильнее, щедро засыпая лежащего под завалами Генриха. Курт Вагнер был комиссован по ранению в начале сорок второго, но даже таким, с культей вместо правой ноги, он старался быть нужным рейху. Мочаля в зубах папиросу, мужчина покосился на небо — обманчиво-безмятежное. Бомбардировки добрались теперь до Берлина, и редкая ночь теперь проходит вне стен подвала, куда набиваются все жильцы. Сейчас он, как и другие жители города, разбирали завалы в надежде найти под руинами выживших. Стылый мартовский воздух пощипывал взмокшие седоватые виски, ампутированная ниже колена нога болела — протез был неудобен и постоянно натирал, но Курт продолжал наполнять ведро кирпичом и передавать по цепочке следующему горожанину. Когда-то здесь была Кюрфюзтендам — лучшая торговая улица во всём Берлине. Даже в военные годы высокие стеклянные витрины радовали глаз изобилием. Доступно оно правда было только элите, но это уже совсем другая история. А сейчас это склеп, где-то дымящийся, наполненный криками и рыданиями матерей, выведших детей на воскресную прогулку. Схватив очередной кусок кирпича, Вагнер увидел под ним пустоту. Мужчина выплюнул окончательно превращённую в труху папиросу и начал активнее наполнять ведро щебёнкой — пустоты под завалами могут быть достаточными, чтобы под ними был кто-то живой. Раня заскорузлые ладони и чертыхаясь, Вагнер уже просто отбрасывал мусор в сторону. Когда дыра стала диаметром примерно с локоть, он увидел засыпанное пылью лицо. Мальчишка, совсем молодой и возможно (Вагнер боялся спугнуть удачу), живой. — Тут парень! — сипло крикнул он и услышал шаги — ему на помощь шли мальчишки из гитлерюгенда. Втроём работа пошла быстрее. Вскоре показался торс (Вагнер считал себя человеком чёрствым, но оторванная рука, лежащая поперёк туловища мальчишки в форме старшего офицера СС заставила холодный пот потечь по ноющей спине). Как оказалось, рука была не мальчишки — видимо, рядом есть ещё один… Когда парня достали из-под завала, Вагнер увидел, что у него неестественно вывернуты ноги, а брючины пропитаны кровью. Один из мальчишек, помогавших Вагнеру, попытался нащупать у откопанного пульс и по скорбно опустившимся бровкам мужчина понял, что офицер — не жилец. — Трупы налево, — Вагнер указал им направление и мальчишки, подхватив молодого офицера под подмышками и под коленями, потащили в сторону, где лежали похожие на спящих или изуродованные до неузнаваемости покойники. Когда они подошли к более-менее свободному пятачку, то парнишка, нёсший тело под подмышками без предупреждения, опустил руки и молодой офицер упал спиной на землю. — Зигфрид, осторожнее! — возмутился Хельмут, тот самый, что попытался нащупать у молодого офицера пульс. Он, в отличие от товарища, плавно уложил ноги на землю. — Какая разница! — отмахнулись в ответ. — Зря только время тратим! Пошли! Рук на завалах не хватает! И вдруг офицер застонал. Испуганные, мальчишки посмотрели вниз. Лицо офицера, до этого напоминавшее маску, было перекошено от боли. — Несём к врачу! Они аккуратно, но без нежности, подхватили молодого мужчину и потащили в противоположную сторону, радуясь, что слышат болезненные стоны — ведь это значило, что человек был жив и приходил в сознание. Должно быть, он был в глубоком обмороке от недостатка кислорода. Курт Вагнер в это же время освободил из-под каменного плена второго офицера. У него не было руки и была свёрнута шея. Смерть застала его внезапно и широко-распахнутые серые глаза смотрели ровно в то место, где ранее был первый офицер. Мужчина покачал головой — тоже совсем молоденький. Расстегнув пару пуговиц посеревшей от пыли рубашки, он вытащил цепочку с жетоном и сломал его пополам, положив себе в карман отломанную часть. Завтра утром он занесёт её в Рейхсканцелярию, как и шесть других, бряцающих в его нагрудном кармане.