Однажды и навсегда

У Эммы есть домик на берегу океана — спасибо Тибериусу, его незаконным опытам с рунами и советам Магнуса Бейна — скрытый магией от посторонних глаз. Поэтому завтракать она садится лицом к воде, чтобы полюбоваться волнами. У нее есть секретная штаб-квартира и много тайн, которые нужно скрыть. У нее есть Джулиан. Эмма пьет сок через трубочку и думает, что надо бы поискать доску для серфинга. И нырнуть к коралловому рифу. И пойти с Кристиной за новым платьем. Эмма думает обо всем, что не касается Джулиана, но забыть о нем попросту невозможно. — Приятного аппетита, — Джем расправляет плечи и вдыхает соленый воздух. — Ты сегодня рано. — Выспался? — Эмма кивает на соседний стул. Джем садится. Иногда Эмме кажется, что они похожи. Иногда — что ничего общего в их внешности вообще нет. Но ее тянет к Джему, тянет к родной крови, потому что никого ближе Джема у нее нет. Больше нет. Она даже показывает ему свой домик, о котором знает разве что Тай. И Джулиан. — Вода холодная, — Джем щурится на солнце и бросает взгляд в сторону океана. — Скоро течение поменяется, — отвечает Эмма. Она цедит свой сок уже полчаса, и Джем снова прищуривает глаза. — Потренируемся? — спрашивает он, каким-то образом понимания, что ей нужно именно это. — Давай, — пожимает плечами Эмма. На ней майка с Гарфилдом и джинсовые шорты, светлые волосы сплетены в косу, а под левой грудью, между Блокировкой и Ясновидением, на ребре, проступающем сквозь кожу, надпись, сделанная в обычном лос-анджелесском тату-салоне. «Однажды и навсегда». Честно говоря, Эмма читает ее как «Джулиан». Джем поднимается и помогает подняться ей. Они тренируются. — По оружию, — говорит Джем, — можно определить характер. Эмма думает, что ему на удивление хорошо подходит трость с откидным лезвием. Эмме кажется, что Джулиан такой же, как его Флисса. Латунный, сильный и рассудительный. Эмма понимает, что сама отражает свою Кортану. Порывистую, стремительную и безрассудную. — Скрипка, — говорит Джем, — ничем не отличается от клинка. Нужно вести смычком плавно, медленно. Так, как прогибаться под волной, чтобы она вынесла тебя, а не накрыла. Эмма ведет. Плавно, медленно, до невозможности тяжело. Джем обнимает ее сзади, показывая, куда надо опускать руку, а где — посильнее надавливать, чтобы скрипка пела, а не стонала. Джем обнимает ее, и Эмма знает — он чувствует, что она на взводе. Джем все чувствует. Вообще все. Иногда Эмме кажется, что он читает мысли. — Мы с тобой одной крови, — шепчет Джем, пока она пристраивает смычок, — только вместо нее по нашим венам течет любовь. — Что? — переспрашивает Эмма, забывая о том, какой струны надо касаться острием. — Что ты сказал? — Любовь, — повторяет Джем и добавляет, будто бы мечом пронизывая сердце насквозь: — к своим парабатай. Смычок падает на пол. Подхватить скрипку Джем успевает. Эмму бьет дрожь, и это не от ветра, закручивающего песок маленькими торнадо. И не от брызг, попадающих на ноги. Джем читает ее, как открытую книгу, и Эмма давно бы задумалась, что это слишком опасно. Но это Джем. И он учит ее тому, чему не успел научить отец. Отца Эмма привыкла слушаться. Джем говорит: — Не потеряй его. Никакая руна не может перечеркнуть любовь. Джем говорит, и шагает в воду. И обрыв разверзается под его ногами (это океан, десять футов от берега — вечная мерзлота и глубина в несколько Институтов сразу). И волна накрывает его, будто бы ей и обрыва мало. Джем исчезает, растворяется в океане, но его слова бьются в запястьях Эммы, становятся ее пульсом, перерастают в удары ее сердца. Превращаются в ее сердце. Джем знает, о чем говорит. И Эмма ждет его, ждет, пока вода скажет «иди назад», и прикажет волне вытолкнуть его, мокрого, задыхающегося, обратно. Эмма ждет и думает, что никому не позволит отобрать у нее Джулиана. Никому. Ни Конклаву, ни врагам, ни темницам Гарда. Джем выныривает, и она это точно знает. Однажды и навсегда. И никак иначе. Уверенность бьется в ее запястьях.