Totgeliebt

      Тусклый свет и холодный номер отеля. Я сбился со счёта. Запутался в городах. Оставил надежду в одном из бесчисленных залов ожидания. Наши имена превратились в вечное эхо, звучащее громче гула турбин того проклятого самолёта. Тысячи произнесённых слов стёрлись, втоптались в серую ленту взлётной полосы. Теперь, всякий раз, что шасси набирают ход, несутся вперёд, я слышу в этом шуме твоё протяжное: «Es ist vorbei». Ты сдалась первой. А я убил в себе себя.       — Пресс-конференция через два часа. Стилисты готовы, — из-за двери номера показывается Том, чеканящий слова в присущей ему манере. Никогда не стучит. Всегда бесцеремонно входит, словно мы до сих пор дети, делящие между собой одну спальню. — Не видел мою чёрную кепку? — Раскрыв мой чемодан, принялся собственнически вываливать груды одежды на пол. Мне лучше молчать. Промолчать. Дождаться, пока он уйдёт.       Проходят минуты, и дверь закрывается с обратной стороны. Тишина длится недолго. В коридоре слышится топот, а затем Георг выкрикивает моё имя. Звук удаляющихся шагов. Снова становится тихо. «Мать твою, Билл!» — вслед за звериным рыком Йоста, следует удар кулаком по двери.       Я не помню, когда в последний раз мог остаться наедине с собственными мыслями. Я больше не могу. Не могу каждое утро просыпаться в новом городе. Я не вижу этих городов. Перед моими глазами лишь грёбаные потолки номеров и слезоточивый сигаретный дым прокуренных after-parties.       По моим пяткам топчутся стада оголтелых людей. Голодные коршуны. Им нужны слухи и грязь. Рок-н-ролл и наркотики. Или просто наркотики. Им нужно показать, кто я. Кто я?       Звонит телефон номера. Благородный старомодный звук. Псевдо-аристократия. Псевдо-жизнь.       — Герр Каулитц? — учтиво уточняет мужской низкий голос. — Извините за беспокойство. — Наглая ложь. Шаблонные фразы.       Правда в том, что до тебя никому нет никакого дела. Слишком много отрицаний. Слишком много «не» и «ты должен». Меня кто-нибудь слышит?       — Герр Каулитц? Вы слушаете? — всё тот же голос, всё тот же фальшивый тон. — Вам письмо с пометкой «строго конфиденциально» и печатью… Не могу понять.       Я могу.       — Вы спуститесь на ресепшен или консьерж…       — Спущусь, — обрываю его на полуслове.       Сердце то ли замирает, то ли перестаёт биться. Но вот я слышу Йоста, обращающегося к администратору с вопросом, от которого меня нестерпимо тошнит, и пульс взрывается в висках слепым бешенством.       Гудит поднимающийся лифт. Я знаю, на каком этаже он остановится. Здесь, на девятнадцатом. Знаю, кто в нём. Дверь в номер распахивается. Йост швыряет скомканную бумагу мне в лицо.       — У тебя пять минут! — Оглушительно шарахает дверью и уходит.       Холодный октябрьский ветер хлёстко бьёт по щекам, будто пытаясь привести к жизни. Но лишь подводит к её черте. Собравшиеся внизу фанаты и прохожие походят сейчас на муравейник. Зеваки с раскрытыми ртами. Тыкают пальцами на мой балкон. Кричат разное. Мои пальцы закоченели настолько, что нет сил сжимать этот проклятый листок, пропитанный ядовитыми буквами криминалистического отчёта.       — Билл, не глупи! — чья-то отчаянная просьба с нижнего балкона.       — Билл! — надрывный крик откуда-то ещё.       Так много беспорядочного шума.       Я задерживаю дыхание и поднимаю глаза к несущемуся над головой выкопченному небу. Секунда. Две. Перестаю считать, и время теряет всякий смысл. Мир замолкает. Небо темнеет. Я слышу лишь шорох мокрых листьев.       С соседней крыши, с протяжным криком «ка-а-р!», срывается ворон.       В лёгких должно остаться кислорода ровно на прыжок. А затем я задохнусь от его избытка. Хочу задохнуться. Задохнуться прежде, чем впечатаюсь в асфальт, пропитанный отбросами.       В дверь номера ломятся. Вот уже слышится скрежет ножек кровати, блокирующей им проход. Это мой последний звук? Это горящее на языке предложение — моя последняя мысль? Хотя бы сейчас могу ли я выбрать сам, каким будет конец? Наш. Твой. Мой. Последний вдох. Последний звук собственного дыхания. Последний стук «нас» в моём сердце.