Благой Ёж

- Сим Симыч повесился! - Быть такого не может! Опять? - Всплескивая руками кряхтела полусгнившая сволота у Лианозовского барака №11 по улице Попова 14. В это же время, некто Гелий Сергеевич Дередонов, аккуратно выглядывая из абстинентного бреда, очень упорно старался пронести своё скотское, подванивающее тело сквозь собравшуюся толпу труполюдов, которые, как и полагается «не нашим», то и дело расставляли метафизические силки на святых героев спиртового труда. Дередонов, наученный горьким опытом контактирования с трупами, уже к 28 годам своей до боли тусклой жизни, имел определенную сноровку по физическому лавированию в тяжелых социальных условиях. Посему просочиться сквозь сборище тридцати-сорокалетних старух не представляло для него особого труда, хотя и вид женщин причинял ему непоправимый психологический ущерб, Дередонов уже давно свыкнулся с этими страданиями и принял их так же уверенно как Христос принял смерть. - Нам на великое горе, они меж мужчин обитают. - Так, подхрюкивая от запредельного смеха, Дередонов цитировал прочтенного в клоаке одиннадцатого барака гениального Гесиода. Гелий Сергеевич был, так скажем, чем-то особенным...Назвать его человеком язык бы не повернулся, но и на нечто нездешние он тоже не тянул. Хотя и был в его бледных глазах какой-то манящий блеск, сам по себе ничего русского он не проявлял. Лет в 14 он впервые познал женщину, хотел ей всунуть шахматную ладью в глубину, и можно даже сказать что преуспел, однако после этих событий дальнейшего успеха у противоположного пола он не имел, да и не то чтобы стремился. Дередоновская мать любила высокие облака и холмы, но увы, умерла от пьянства. Отец его тоже умер по-пьяни: попытался обнять звёзды в реке. Смерть родителей его не занимала, сам бы он на трезвую голову никогда бы и не вспомнил про это событие, хотя бывало, что после пузыря у него что-то и проблескивало в голове, но что блестело понять он сам не мог. Жизнь у него была тяжелая. Если днем ему и давали отдохнуть, то в ночи его как правило душили суккубы. Психологический террор внешнего мира довел Гелия Сергеевича до того, что к 28 годам он имел достаточно потасканный, затёртый, немного убогий вид, что тем не менее всегда вселяло у него некое слабо уловимое ощущение надежды, особенно когда он позировал перед зеркалом в общем санузле, гадая «Я или не Я там стою?». Легкая, можно даже сказать, блаженная улыбочка всегда украшала его овальное, осунувшееся от длительных восточных практик лицо. Мало кто вообще мог выдержать его Епифанию на одной улице, не говоря уже о закрытых помещениях. - Уж больно страшный Гелюша, не могу, не могу... - полушепотом приговаривали жившие с ним в одном бараке мыши. Не смотря на всё Гелий Сергеевич был настоящим воином духа, говорил он тяжелым басом и любил перечитывать пыльными барачными вечерами своего дорогого брата Готфрида. В особенности запали ему в душу его следующие строчки: И значит, когда примета распада видней в ночи, — перед концом света крепче держать мечи. Однако меч это или пещеристое тело Дередонов обычно не различал и это особо его и не занимало. Интерес к этой жизни он потерял ещё во младенческом возрасте, когда барачный шептун Сим Симыч плюнул в его ясли. В том плевке было острое чувство другого мира. Мира не далекого и не потустороннего, но просто другого. Где всегда происходит что-то первостепенное, в котором куда-то проносятся страшные существа и по сравнению с их полётами строительство бараков и копка земли на Руси, мировые заговоры и потери армий, движение арктических континентов - просто пыль. Так вот как раз в то утро, когда Сим Симыч был найден в подвешенном состоянии, Дередонов, уже совсем оскотинившись от постоянного ожидания перехода, а идея перехода мучала его похлеще чем женский вопрос, проходя лесопарком, встретил возле чёрного пакета ежа. Ёж был большой, смешной и очень приятно хрюкал. Ёж был увлечён серьёзным делом и на Дередонова совершенно не обратил своего хтонического внимания. Ёж очень старательно разрывал мусорный пакет, как вдруг он ощутил то, что некая ему неподвластная сила оторвала его от земли и резко задула облако тяжелого перегара в его узкие ноздри. Тут Дередонов дал по носу уже и так ошалевшему с непривычки ежу и спросил: - Ты чьих будешь? - Ёж немного помедлил, подхрюкнул, и вероятно уже окончательно осознав всю плачевность ситуации в которую он попал по незнанке, таки решил снять тапки и ответить: - Я, так сказать, неместный, попал сюда случайно, я и сам не помню как тут очутился и откуда пришёл...вы вероятно меня не так поняли-с...я уже и уходить собирался, но вот-с ползаю медленно... - Ты давай, это, - перебил ежа Дередонов, - без экивоков! Водку пьёшь? - Пил-с, но... – Не дожидаясь пока он кончит, Гелий положил ежа в карман своей простреленной шинели и резким рывком направился к себе в барак на Попова 14. Там он быстро минуя потоки мертвецов пролез к себе за шторку и вытащив одной рукой пузырёк салицилового спирта и держа ежа другой, принялся за ре-русификацию потерянной души. Поначалу ёж совсем ничего не понимал, в его голове крутились хаотичные мыслеобразы за которые он никак не мог уцепиться, однако немного спустя перед ним стали вырисовываться более конкретные вещи – Голые юродивые, гавкающие собаки, повешенные монахи, потом резко, как бритвенный порез, он увидел Сахалин, потом Новгород. Ещё чуть-чуть и перед его глазами встал русский Иов. Иов особо ничего не говорил, но смотрел очень пронзительно, как бы заглядывая ежу вовнутря. После этого ёж вспомнил и понял всё. - Ты, - говорит ёж, - добрейшей души человек, Гелюша. Спасибо тебе, напоил ты меня живой водой, снял с души моей пелену, я хоть существо и простое, приземистое, но за кой-чего ведаю, ты то с моё по земельке поползай тоже кой-чего поймёшь, а тут ещё и водой живой напоил, так я вообще ВСЁ вспомнил. Так вот, - продолжал ёж, - есть дело одно...Только ты зарекись что хранить его будешь в тайне, иначе муки тебя настигнут такие, что не дай Бог, ибо в инфракрасных мирах такое бывает, что твоя жизнь, которая как я вижу «Хуже Ада», покажется тебе Раем. – Дередонов кивнул и ёж продолжил. - Так вот, ближе к делу, в субинфернальных мирах, откуда я собственно и выпал, обитают неописуемые здешними словами сущности. Сущности эти - исполинских масштабов, только ты пойми, масштабы там сугубо духовные, сравнить их можно разве что с местным духом Сионизма. И так, не вдаваясь в подробности, случаются там у них порой несостыковки, из-за чего временами в стенах образуются маленькие разрывы. Пролезть через них очень сложно и как правило удаётся только единицам. Однако тех у кого выходит, как видишь, участь ждет незавидная. Мало кто в состоянии сохранить рассудок после такого перехода, тыняются неприкаянные по здешнему аду, всё ищут что-то, а найти не могут. Которые из них не сошли с остатков ума, страдают ещё больше - ходят пешком и пинают нищих. Так вот я думаю ты помнишь: “Снежинки ослепляют и порой Как слёзы на моих щеках дрожат. Не видно ни звезды в пути моём Ужасна ночь и я во тьме один”? - Всё это туфта ёптыть, есть и живые, Геля, ты запомни - это всё пособники концентрационной вселенной написали, хотят нас, живых, одурманить! Убивать их нужно! Убивать жестоко, но часто, как по привычке или по еще оставшемуся, но уже сокрушенному чувству любви, понимаешь? Ну а мне пора отчаливать, засиделся я что-то...– Закончил он. Выслушав ежовую весть, Дередонов с гробовой решимостью надавил большим пальцем правой руки почвенному существу на его маленькую шею, после чего ёж забавно выпучил глаза и спустя мгновение действительно отчалил от Барака. Дередонов положил ежа в стену, опосля окинув взглядом статуетку будлы и прокрутив в голове пару строк из Бардо Тхёдол, тихо посеменил на улицу. Там у подъезда стояла, как бы ожидая именно его, совсем покинутая, опоросятившаяся грызма. У неё не было левой ноги и правой руки, зато седалище было колоссальных, детородных размеров, так что отбоя от барачных ухажеров у неё не было. Её широкий таз до такой степени плотно перекрыл узкий подъезд, что Дередонову просто пришлось прибегнуть к резкому толчку рукой, в которой по счастливой случайности, оказалась острая финка. - Знаешь, как у Рильке было: «Смерть в себе, всю смерть в себе носить еще до жизни, носить, не зная злобы, это вот Неописуемо.»? - Точно хоронил прошептал Сергеевич. Вслед за чем, изливающаяся черной кровью свиноматка, буквально превратилась в соляной столб, а Дередонов закинув папироску в своё жевало, резко провернул колесо через мокруху и побрёл за гаражи. Шёл он весело приплясывая, будто спускаясь с большой горы. У гаражей он наткнулся на сущность, формально представляющую из себя маленькую девочку, лет тринадцати. Как выяснилось потом, звали девочку Ариной. Она сидела в небольшой канаве у поваленого гаража. Сама эта полоумная нищенка тряслась и бормотала что-то несуразное. На её затылке, словно клубень пауков, свисали спутанные рыжие патлы. А на её лице уже давно не было ни проблеска сознания, зато был хохот и обрывки слов. Составить из этих слов что-то осмысленное могли только редкие субъекты. Родителей у неё не было, но она твёрдо знала, что все человечество является лишь формой улётного бреда. Бред этот её не утруждал, а наоборот, только подбадривал и вызывал удивительное чувство любви. - Мир погибнет, а любви моей не будет конца – порой спадало с её уст ночами, когда бесы неистово штурмовали чертоги сна невинной, а на Монмартре переставали играть в бридж. Так вот этот фекально-блевотный выброс Ада, хотя, говоря так, можно оскорбить Ад, именуемый “обществом” давно не интересовал Арину. Уже в 6 лет она ушла в канаву и больше в столпотворенье мирское не возвращалась. Измученная, удрученная скорбными помыслами, намеревалась она не первый день сжечь в себе остатки человеческого. Как вдруг Дередонов, яко супостат Малюта Скуратовъ внезапу пришелъ без опасения во ея обитель и словно перейдя калинов мост лег рядом, ведь и сам он с малых лет любил поваляться по канавам. Сам он как белый всадник на пришпоренной лошади, как фасция молний, как лютый мороз выжигал людское одним только взглядом, а финка была остра как бритва и кажись девочке уже светил формальный переход, но тут Дередонов случайно кинул взгляд в её бездонные глаза от чего у него резко, как бы невнятно, пошёл мороз по казалось бы уже давно забытой коже. Теперь он знал точно – простого кровопролития “другого” тут будет мало. Ещё в самом раннем возрасте он сочинил стих и воплощал его в каждом своем шаге, в каждом вздохе, но теперь все молекулярные формулы сошлись в одну и его максима потеряла смысл: Как-то вечером выйду на дело Заблестит в руке моей нож. Ты не бойся кромешная дева Очень скоро ты запоешь. Мировая ночь ширила свой мрак. Последние ядовитые лучи угасающего солнца затухали на лице Дередонова. В канаве уже совсем смерклось, только не ясно почему, повеселевшая рыжая девочка начала светиться. Этот свет был ему очень противен. Для него лично наступило то самое убого-скудное время, бремя которого вынести ему было не под силу. Он видел и понимал всё. На его лбу выступил солёный пот, а в голове завертелись резкие и острые мысли точно их и не было вовсе. Вскоре Дередонов упал на колени и оттер слезу с очей своих. - Нож поможет. Играть буду я. – прошептал он, после чего резко провалился в лёд. Ему не было больно, единственное остававшееся чувство было чувство восторга с привкусом удовлетворения. Дередонов поплыл в небосвод самоубитым, но очень довольным. Вдруг, до этого веселая Арина, подорвалась с места и подбежала к уже отошедшему Дередонову. Всё его чрево было в крови, а финка в аккурат застряла в его шее. Она наклонилась и нежно поцеловала его в лоб три раза. - Прощай, прощай, Гелюша, свидимся ещё! – заливаясь горькими слезами бормотала юродивая. Через два дня Арина снялась с канавы и побрела в никуда, так как времени больше не было. Она стала похожей на сухой кленовый лист. Кажется что только бессмысленный инстинкт, как безжизненный ветер, влечет ее по этому полуаду, и лишь в глубине её закостенелого ума мерцают блеклые воспоминания. Она больше не откликается ни на окрики, ни на камни,кинутые беспризорниками. Лишь порой прикладывает она ухо к земле, откуда, как ей кажется доносится грохот лошадиных табунов вперемешку с диким хохотом Дередонова. - Вот так тайна боли окуталась мраком, а любовь ничему не научилась! – Захлопывая подобие книги дочитывал ёж своим новым зооморфным друзьям где-то по ту сторону темных вод.