Часть 5
3 декабря 2023 г. в 13:56
Остановившись возле калитки, Борис Ефимович Суржиков цепким взглядом обозрел улицу и, убедившись, что в темноте не таятся неблаговидные личности, несколько раз тростью ударил по доскам забора. В глубине двора залаяла собака, и спустя пять минут хриплый сорванный голос осведомился:
— Кто там?
— Это я, ваш постоялец, Константин Леопольдович Лужин, — откликнулся Суржиков именем профессора, к которому был отправлен семь лет назад в помощь на раскопки своим начальником, директором краеведческого музея Саниным, где сам служил в должности музейного работника. И, опустив трость, вновь быстро огляделся по сторонам: к его удовлетворению, улица оставалась безлюдной. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-то ненароком раскрыл место его обитания. Хоть он и не проживал в покосившемся от времени доме с коричневой черепицей, а снимал остекленную беседку, расположенную в саду, однако все равно опасался чужих глаз.
— Сейчас, сейчас, — суетливо проговорили с той стороны, и после прослушанной им целой какофонии звуков — от звона ключей до шуршания запора — Борис Ефимович увидел распахнувшуюся перед собой калитку.
— Добрый вечер, Константин Леопольдович. Как прогулка? — отходя в сторону, спросил сухощавый старик среднего роста, с грубыми, словно вытесанными из камня чертами лица цвета грязной моркови, изъеденного оспинами. — Не изволите отужинать? — согнув спину дугой, подобострастно поинтересовался он.
— Карп Наумович, не старайтесь, за лакейские манеры больше, чем обговорено, не доплачу, — хохотнув, проговорил Суржиков, войдя во двор дома, и почесал за ухом большую лохматую собаку, подбежавшую к нему с виляющим хвостом. — Да, и по правде сказать, плохо они у тебя выходят, надо подучиться. Хочешь, учителя присоветую, почти за так, уроки дает.
— Да нет, дорогой, ты мне и без всяких учителей платить станешь, — протянул старик и, хитро глянув на Суржикова большим пальцем, поелозил по подушечкам среднего и указательного перстов, изображая характерный жест.
— С чего бы мне за так платить тебе? — насторожился Борис Ефимович, соображая, что ветер поменялся не в его пользу.
— А хотя бы по доброте душевной, так скажем в помощь старому боцманмату*. Сами видите: лачуга моя покосилась, крыша прохудилась, а я, как домовой, на кухне обитаю. А так хочется ремонт сделать и в удовольствие пожить, — потянул он на себя калитку и, когда та захлопнулась, задвинул засов.
— Посмотрим, — бросил Суржиков и, отпихнув собаку, ластившуюся к ногам, направился к беседке, стараясь поскорей сбежать от глаз хозяина дома Лисицына. Но не успел, ему не хватило всего пару шагов, чтобы скрыться за углом дома.
— А чего смотреть-то, Константин Леопольдович? Видали уже, кхе, кхе.
Гаденький смех ударил Бориса Ефимовича в спину, заставив замедлить шаг.
— То вы как есть, господин преклонного возраста, под стать по годам мне, а то молодец молодцем, — продолжил ерничать он. — Вот и не знаю я теперь: кому я жилье сдаю? В полицию, что ли, за разъяснением бежать, а? — закатил он глаза к звездному небу.
— А вы уверены, Карп Наумович, что это вам необходимо проделать? — развернувшись на каблуках, с легкой угрозой в голосе поинтересовался лжепрофессор, попутно вспоминая, что вчера он поленился задернуть шторки, препятствующие наблюдению извне, понадеявшись на густую зелень сада и глухой забор. И, похоже, старик, не упустив возможности, сунул свой нос в окошко и высмотрел, как он, прежде чем лечь в постель, избавился от парика, бороды, накладки на живот и стер с лица густой грим. «Теперь у меня только два выхода, — судорожно подумал он, глядя в горевшее жадным огнем глаза Лисицына. — Заставить его навсегда заткнуться или откупиться». В первом случае ему придется позаботиться о трупе, чтобы его никто раньше не нашел. Тогда время на обретение самородка у него ограничится неделей -максимум дюжиной дней — соседи за забором больно любопытные и могут поднять ненужный шум: куда хозяин подевался. И если за эти дни Штольман не найдет самородок, то ему не солоно хлебавши придется бежать из города, а это ой как не приглянется Андрею Павловичу Митрохину, вдохновителю и организатору операции по добычи самородка. От этой мысли он поежился. Этот господин являлся младшим членом Имперской археологической комиссии и занимался, так сказать, разбором поступивших артефактов и распределению их по музеям. А также имел обширный круг друзей, занимавших не последнее место в различных отраслях. Познакомились они и сошлись накоротке, когда он пытался оформить открытый лист на право раскопок. Санину — фанатику своего дела — вдруг загорелось добыть побольше экспонатов, поэтому он отрядил его в Санкт-Петербург после возвращения с обворованных раскопок Лужина. Ну а во втором варианте Лисицын потребует у него некую сумму, а дальше станет «доить» его до конца своих дней, с каждым разом требуя больше. Жадность человеческая бесконечна — сам таков.
— И что вы хотите, Карп Наумович? — сдержанно проговорил Суржиков. — Или, точней выражаясь, сколько желаете с меня получить?
Старик тут же поднес руки ближе к лицу и принялся быстро загибать узловатые, сухие пальцы, при этом интенсивно шлепая тонкими губами и бормоча: «Еловые сапоги, полушубок овчинный, шапка меховая, а еще…» Лисицын смолк, но его пальцы продолжали загибаться, не сбавляя темпа, и когда не осталось ни одного неучтенного перста, Карп Наумович оторвал взгляд от кулаков.
— На первой десять тысяч давай, — проговорил он. — Мне хватит одеться поприличней и хозяйство поправить, а дальше посмотрим, вы только, уважаемый, Константин Леопольдович, буду уж так вас называть, адресок не забудьте оставить, кхе, кхе. Я уж сыщу вас и дальнейший счет к оплате представлю, а если вздумаете крутить мне, то не сомневайтесь, управу найду, не смотрите, что я тут в Затонске прозябаю, а приятелей в столице тоже имеем-с.
— Окстись, Карп Наумович, откуда у меня такие деньжищи?! — испугался Суржиков озвученной суммы. — Я за год жалованья меньше в кассе получаю, а вы десять тысяч, хм. Давайте сойдемся на пяти рублях и останемся друг другом довольны. Вы с прибылью и я в небольшом накладе, по рукам? Вот, держите, — и, достав из кармана сюртука бумажник, извлек из него свернутую пятирублевую купюру, протянул ее старику.
Лисицын недовольно повел носом и обижено, выпятил вперед нижнюю губу:
— Полноте, Константин Леопольдович, не грешите, суя мне столь малые гроши. Я хочу хозяйство поправить, себя расфасонить, а не в кабаке отгулять. Десять тысяч — и ни копейкой меньше! — рубанул он ребром ладони по воздуху, выразив тем самым свою категорическую позицию. — Иначе иду до Коробейникова, он малый смышленый и смекнет, что к чему.
— Хорошо, уговорили, еще рубль надбавлю, и больше все. Нет у меня для вас денег, — скрипнул Суржиков зубами и извлек из потайного кармана портмоне серебряный кругляш.
— Ну нет, так нет, — философским тоном изрек старик и, демонстративно обойдя протянутую к нему руку с зажатыми деньгами, дернул засов калитки. Тот с легким шорохом отошел, и Карп Наумович, толкнув заслон, шагнул на улицу.
— Да стойте вы, несносный старичина! — выбежав следом за Лисицыным, обеспокоенно воскликнул Борис Ефимович и, схватив старика за рукав, потянул обратно к распахнутой калитке. — Уж и пошутить с вами нельзя. Будут вам деньги, но позже. Сами понимаете, сумма большая, и держать при себе такую опасно.
Карп Наумович, остановившись, недоверчиво посмотрел в лицо Суржикова и, выдернув рубаху из захвата пальцев, упрямо двинулся вперед.
— Да что не так-то? — растерянно крикнул Борис Ефимович в спину несговорчивого оппонента. — Будут вам деньги, клянусь, будут, но чуточку позже.
— И когда это случится? — сбив шаг, осведомился старик, не поворачивая головы.
— Завтра или крайний срок послезавтра, — без запинки откликнулся Суржиков, прикидывая, где ему взять образец почерка Лисицына.
В мыслях он уже приговорил старика и, спрятав труп в овраге в лесу, накидывал текст письма, которой тот якобы оставил родственникам, чтоб те не беспокоились из-за его внезапного отсутствия. Если он сделает все по уму, то сможет достаточно выиграть для себя времени убраться из Затонска с барышом.
— Договорились, жду два дня, но если я не получу обещанного, то… — развернувшись на месте, назидательным тоном протянул Лисицын.
— Да, да, да, идете в полицию к господину Коробейникову, — лилейно откликнулся он и, подхватив хозяина дома под ручку, вошел вместе с ним за калитку. — Карп Наумович, а не испить ли нам по рюмочке на сон грядущий? У меня для сего отличная настойка имеется, — предложил Борис Ефимович с тем, чтобы не откладывать задуманного в долгий ящик и, проникнув в дом, найти текст, сочиненный рукой Лисицына.
— Не хочу, — капризно отказался старик и, заперев калитку, молча пошел к крыльцу дома. Войдя на ступеньку, он, обернувшись, погрозил пальцем, напоминая: — Два дня.
— Всенепременно, — растянув рот в фальшивой улыбке, подтвердил Борис Ефимович и, когда спина в синей яркой рубашке исчезла за дверью, согнал ее с лица. — Будет тебе и десять тысяч, и сто, — зло буркнул он и, сплюнув на траву, зашагал к беседке, уклоняясь от низко растущих веток плодовых деревьев. Суржиков решил, что проведет операцию завтра. Во-первых, днем под благовидным предлогом зайдет в дом и украдет листок с почерком старика. Лисицын любил строчить кляузы на соседей, поэтому их черновики должны валяться в доме везде где угодно. Во-вторых, вечером уговорит его разделить с ним трапезу в кабаке. Ну а там, бог не выдаст, свинья не съест…
Оказавшись возле стеклянно-деревянной постройки, он потопал ногами, чтобы согнать росу, собравшуюся на ботинках. Окинул взглядом ночной сад, посеребренный светом луны, и открыл дверь своего жилища. В нос ударил пряный запах травы и цветов, собранных хозяином дома и развешанных пучками для сушки вдоль оконных стекол. И среди темноты послышался противный комариный писк.
— Вот уж напасть, опять спать невозможно будет, — вслух посетовал Суржиков и, найдя на ощупь на маленьком колченогом столе, притуленном в углу комнатенки, спички, запалил свечу. Пламя, задрожав, расцвело на кончике фитиля и осветило убогую обстановку. Узкий, потрепанный жизнью шкаф, куда едва поместились все его вещи, собранные им в дорогу. Железную походную кровать, застланную покрывалом, пестрящим цветастыми заплатками, и деревянный табурет, сколоченный самим хозяином. Карп Наумович хвастался ему своей поделкой, когда принес ее из дома. На окнах висели старые зеленые гардины, кое-где побитые молью. Задернув их, он придирчиво проверил, нет ли где просвета и убедившись, что все в порядке, сдернул парик. Голова под искусственными волосами, безбожно потея, чесалась весь день, и оттого он давно сдерживал желание запустить обе руки под парик и хорошенько поскрести там.
Удовлетворив свою потребность, он снял сюртук. Расстался с жилетом и, расстегнув пуговицы на рубашке, вытащил из-под нее подушку, создающую ему видимость солидности. Затем, подойдя к столику, плеснул воды в таз и, умывшись с мылом, приблизился к кровати, на спинке которой висело полотенце. И в этот момент окунулся в темноту.
— Что за черт? — буркнул Суржиков и, взглянув в сторону стола, испуганно попятился к оконной раме.
В дверном проеме на фоне крупных звезд стояла черная фигура в широком плаще с накинутым на голову капюшоном. Его буйная фантазия вкупе с нечистой совестью тут же выдали соображения: за ним пришла безносая старуха. Однажды он видел иллюстрацию ее мрачного образа в древней книге, и почему-то его мозг сейчас выдал — это она.
— Господи, я еще так молод! Мне еще так рано умирать! — упав на колени и молитвенно сложив руки на груди, заголосил Ефим Борисович. — Пощади!
— М-да, Суржиков, видали мы пугливых, ну а ты всех переплюнул, — с веселой брезгливостью произнес мужской голос. — Хотя подобным тебе этакую гостью потребно ждать ежесекундно, гы, гы, гы. Вечно вы на чужое добро заритесь, да ухватить пытаетесь.
— Ты кто? Откуда меня знаешь? — вставая с колен, спросил Ефим Борисович, еле справляясь с дрожью в голосе. Стыд за истерическое поведение овладел им и окрасил щеки. Он чувствовал, как те горят. — И что тебе нужно от меня в столь поздний час?
— Пока по-хорошему предложить хочу: вали из города подобру-поздорову, золотой самородок мой!
— Ну вот еще, будут тут меня всякие пугать, — фыркнул Суржиков и осторожно нащупал в кармане брюк спрятанный пистолет, чтоб почувствовать свое незримое превосходство. Маленький, почти игрушечный, он не раз выправлял сложную ситуацию в его пользу, так как никто из противников не догадывался о наличии подобной вещицы. — Самородок принадлежит мне и только мне, — нагло заявил он, дотрагиваясь до смертельной стали. — Поди вон. Хотя нет, постой, расскажи-ка мне, голубчик, как ты угадал меня и откуда знаешь о самородке? — и, развернувшись к столу, чиркнул спичкой, дабы посмотреть, кто перед ним, но разглядеть лицо, спрятанное под капюшоном, не сумел. Поздний гость оказался прыток. В один миг он переступил порог жилища и, дотянувшись до него, ударил по руке. Спичка выпала из сомкнутых перстов и затухла где-то на полу.
— Не балуй, Серунчик!
Услышав подобное, Суржиков передернулся всем телом. Семь лет назад на раскопках он умудрился подхватить диарею. Болезнь длилась всего день, и за эти постылые сутки злые коллеги придумали ему позорное прозвище — Серунчик. Он каждые полчаса оккупировал отхожее место, вызывая тем самым недовольство у группы Лужина. Ему было обидно до слез.
— Послушай ты, невежественное животное, — Ефим Борисович зло взглянул на скрытого темнотой собеседника. Чувства, которые он испытывал тогда, выбрались наружу: желчь и ненависть опять защемили душу. — Если тебя забавляет человеческий недуг, то нет тебе места среди нормального общества.
— Вот не надо мне тут из себя святошу корчить. Забыл, как ты мальчишку кулаками мутузил или над хромым стариком издевался? — капюшон на голове вещавшего зашевелился в такт гневливым словам. — Тебе же весело тогда было? Ладно, — и вполне человеческая рука, высунувшись из-под плаща, махнув, расчертила воздух и вновь скрылась в складках ткани. — Я пришел не старые истории перетряхивать, а убедить тебя убраться отсюда. Или… — многозначительная пауза повисла в воздухе.
— Я понял, ты из группы Лужина, но я не узнаю тебя по голосу, — прервал молчание Суржиков. — Кто ты таков? — и он постарался как можно незаметнее вытянуть из кармана пистолет. Ночной гость не оставил ему выбора, переходя к откровенным угрозам.
— И не узнаешь, меж нами душевных бесед не велось, — фыркнул незнакомец. — Так что ты там надумал, Серунчик? Я должен знать, как с тобой поступить дальше.
— Предлагаю остаться при своем. Или нет, лучше будет, если ты исчезнешь навсегда, — говоря, он тихо взвел курок.
— Ты не понял меня, Серунчик, — темная фигура решительно шагнула в комнату, — я с тобой не шучу.
— Нет, это ты меня не понял, — Борис Ефимович выставил руку вперед, чтобы его визави увидел зажатым в пальцах пистолет. — Еще шаг, и я стреляю.
— Зря, могли бы и миром разойтись, — с неким сожалением вымолвил гость и резко взмахнул рукой.
В воздухе зашуршало, и через мгновение Суржиков ощутил, как нечто острое, впившись в его грудь, одарило его неимоверной болью. Ему сразу же стало тяжело дышать. Ноги налились слабостью, потеряли устойчивость. Он рухнул на пол и, собрав последние силы, с трудом прохрипел: — Кто ты?
— Для тебя это уже не важно, — весело хмыкнул убийца и, скинув капюшон, вышел из беседки.
***
Войдя в свою комнату, Анна Викторовна зажгла свечи и села на стул, придвинутый к круглому столу, но тут же вскочила. Дошла до раскрытого окна и, возвратившись, вновь опустилась на мягкое сиденье. И, снова поднявшись на ноги, с тоской посмотрела в темной ночной сад. Похоже, у нее появилась соперница. Девица, встреченная ею в кабинете Штольмана, ясно давала понять безудержным кокетством, что рассчитывает на повышенное внимание сыщика. И, что обидно, Яков Платонович как будто был этому совсем не против. Перед мысленным взором девушки встал момент, как широкая ладонь Штольмана накрыла пальцы этой Варенцовой. — Какая гадость! — сморщившись, выдохнула она и от избытка чувств кулаком ударила по столу. — Нет уж, я так просто не отступлю! — и достав из корзинки с рукоделием, стоявшей на трюмо возле зеркала, ножницы, отделила от общей массы волос тонкую прядь и осторожно срезала ее. Затем вынула из шкатулки, стоявшей рядом на подзеркальнике, розовую ленточку, перевязала ею презент Якову Платоновичу. С ее стороны это был более, чем поступок, так как интимней подарка не найти. Но как она еще могла ему доказать, что любит его и что никакие силы на Земле не заставят ее выйти замуж за другого. Хоть тысячу богатых и именитых женихов на выбор приведут, ей нужен только он. Вернувшись к столу, Анна Викторовна извлекла из ящика писчие принадлежности. Обмакнула перо в чернильницу и вывела на листе: «Возлюбленный мой». — Нет, — сама себя остановила девушка и два раза перечеркнула слова, — слишком пафосно. Напишу просто: «Многоуважаемый Яков Платонович», — и тут же зачеркнула их. — Начало, словно я прошение ему собираюсь подать, а не заверить в своих чувствах, — недовольно пробурчала она. — Господи, как же все-таки начать?! — воскликнула Анна Викторовна в отчаянии и услышала, как в дверь тихо поскреблись. — Входи, дядя, — произнесла она, зная наверняка, кто мог стучать в это время в ее дверь, и быстро спрятала под книгу, лежавшую на столе, испорченный лист и отрезанную прядь волос. И не ошиблась, дверь, прикрывшись, пропустила в комнату ее любимого родственника. — Почему не спишь в столь поздний час? — спросил он и, пройдя в комнату, присел за стол напротив нее. — Переживаешь? Могу тебя немного утешить: я поквитался с Ребушинским за его пасквиль. Страху на него нагнал, думаю, даже Штольман не так преуспеет в этом деле, как я. — Боюсь, у Якова Платоновича сейчас другие помыслы, — с горечью заметила девушка. — Ты сам мог наблюдать в его кабинете какие они теперь. — Аннет, если ты про Татьяну Владимировну, то ошибаешься, Штольман все-таки не ветреник, не мальчишка. Хотя ты права, девушка премиленькая, — Петр Иванович костяшками согнутых пальцев правой руки мечтательно провел по губам и щелкнул языком в знак восхищения. — Дядя, ты издеваешься, да?! Я места себе не нахожу, а он премиленькая! Ты понимаешь, что Яков Платонович теперь смотреть в мою сторону больше не захочет благодаря выходке тетушки! А тут она появилась вся волшебно красивая, — Анна вскочила на ноги не в силах больше оставаться на месте из-за переполняющих ее эмоций. — Это может быть конец всему! — и, неловко взмахнув рукой, смела с края стола книгу. Та, упав на ковер, обнаружила скрытый под собой черновик письма и срезанный локон. — Тише, тише, Аннет. Не надо так горячиться, ничего такого я не сказал, просто отдал дань божьему творению, — примирительно произнес он. — Как я уже заметил, Штольман далеко не мальчик и на уловки молоденькой кокетки не поддастся. А насчет «смотреть в твою сторону больше не захочет», то позволь, повторюсь: сейчас им руководит ревность и обида, обида и ревность. Поверь: он успокоится и вы поговорите, — и, нагнувшись, нарочно равнодушно поднял с пола сброшенную книгу и, положив ее на стол, взглянул на обложку. — Хм, Пушкин. Цыгане. Аннет, когда это ты стихами увлеклась? И, раскрыв томик и приблизив его к лицу, стал громко декламировать, дабы не видеть, с какой поспешностью и нервозностью племянница схватила локон и бумажный лист и спрятала их в ящик стола. — Цыганы шумною толпой По Бессарабии кочуют. Они сегодня над рекой В шатрах изодранных ночуют. Как вольность, весел их ночлег И мирный сон под небесами; Между колесами телег, Полузавешанных коврами, Горит огонь; семья кругом Готовит ужин; в чистом поле Пасутся кони; за шатром Ручной медведь лежит на воле. Всё живо посреди степей…. -Дядя, прости, что отвлекаю от страниц прекрасного, но я хочу кое о чем поговорить с тобой, — произнесла Анна Викторовна, разглаживая несуществующие морщинки на бежевой скатерти. Немного успокоившись от слов дядюшки, девушка пришла в себя и вдруг вспомнила об утренних видениях. Цыгане, убийство, золото, почему она увидела это? Ей стало интересно разобраться в данном вопросе, и никто другой, как любимый родственник, не поможет ей найти ответ. — О Штольмане? — показав один глаз из-за страниц книги, спросил он. — Нет. О своих видениях, посетивших меня сегодня утром в саду. Представляешь, когда я пыталась отрешиться от звуков родительского скандала, разносившегося из окон столовой, и визуализировать морские волны, меня посетили они. Это было, — Анна Викторовна, пытаясь подобрать слова, стала размахивать руками в воздухе, — было… Словно я, невидимая, со стороны наблюдала за жизнью незнакомых для меня людей. Сначала я заметила двух молодых всадников, спешивших остановить цыганскую свадьбу. Дальше случился торг или выкуп. Один из верховых осыпал молодую золотыми монетами и украшениями, отцу невесты преподнес самородок размером с кулак, — и девушка для наглядности сжала пальцы. — Ну, дальше? — подобравшись, словно гончая, почуявшая добычу, спросил Петр Иванович, захлопывая книгу. — Обиженный жених Серго, у которого Захар отбил Розу-невесту, проник в шатер к отцу девушки и, застрелив его, ограбил. Забрал деньги и тот самый золотой самородок, пустился в бега. Но уйти далеко не смог, его нагнали на кладбище. Однако тот спрятался в каком-то склепе в старой части погоста… Анна в задумчивости смолкла, опустив голову. — Аннет, дитя мое, ты чего замолчала? Рассказывай, что там дальше случилось, — поторопил младший Миронов племянницу. История захватила его, и ему была охота узнать концовку. Семь лет назад Виктор в письмах писал ему о криминальной истории, начавшейся на раскопках в Крыму и окончившейся в Затонске. Тонкости дела открывались в ходе судебного процесса. Некий профессор, сейчас он бы не вспомнил его имени даже под дулом пистолета, в интересах археологии разрыл могилу воина древнейших времен. И как только на поверхность извлекли из нее сокровище, хранившееся там уйму лет, группу обокрали два цыгана. Полицейских, пустившихся за ними в погоню, следы привели в табор, расположившийся на окраине Затонска, как раз в тот момент, когда ромэлы оплакивали мертвое тело своего баро. В результате воров арестовали сначала одного, тот мирно спал в кибитке, а немного погодя и второго. Парень, на свою беду, откуда-то вернулся в табор. Их обоих осудили. Серго не нашли, он пропал, однако косвенные признаки намекали, что парень оставался где-то в городе. Брат в письме делился с ним своими размышлениями: утром сторож кладбища отловил возле ограды бесхозно пасущуюся лошадь, поезда в тот час не ходили, а пешком идти через лес несподручно, можно свернуть шею. Также не нашли золотой самородок, который профессор Лужин окрестил «Баранья голова», весом около пяти фунтов. А сейчас вдруг при помощи видения племянницы блеснула надежда узнать главную интригу — куда же скрыли кусок золота. — Аннет, ты хочешь, чтобы мое бедное сердце разорвалось на несколько частей от твоего молчания? — не выдержав затянувшейся паузы, нарушил тишину Петр Иванович. — Дальше потемки, — нехотя произнесла девушка, очнувшись. — Нет, ну нет же, так не может быть, — разочарованно протянул он, поджимая губы, как обиженный ребенок. — Я не верю. Напрягись. Вспомни. Может, ты видела, как кто-то прячет самородок. — Дядя, сегодня предмет твоих восхищений приходила в управление и приносила некую бумагу, найденную ее братом в склепе, где похоронен их дед. Может, это и есть то место, где прятался Серго и скрыт самородок, — шутливым тоном произнесла девушка. —Ты расспроси на сей предмет Варенцовых, а мне это без надобности, я лишь хочу знать, зачем увидела данную историю. — Аннет, пойми, речь идет не просто о золоте, а о самородке внушительного веса и очень высокой пробы, — с напором начал Петр Иванович, но взглянув на племянницу, увидел непреклонное выражение на ее личике, сбавил обороты. — Ангел мой, ты много от меня хочешь, — вздохнул он, понимая, что девушку не переубедить. — Я, конечно, достаточно прочел по данной тематике и вариантов масса, и все они, возможно, окажутся ошибочными. Истину знают только те, кто приоткрыл тебе завесу истории. — Фу, дядя, зачем столько пафоса, — в насмешке Анна сморщила носик. — Сказал бы прямо, не компетентен, — произнесла она, зная наверняка, что своими словами подденет самолюбие любимого родственника и он в отместку начнет закидывать ее версиями. Так и вышло. Дядя с недовольным лицом, встав на ноги, прошелся туда-сюда по комнате и, остановившись рядом, нагнулся к уху. — Ха, не знаю! Да у меня столько версий, что я боюсь, ты потонешь в них. ДА вот хотя бы: потревожен прах убиенного, и он данным образом решил напомнить о себе. — Какого погибшего? — спросила девушка, чувствуя, как в районе затылка внезапно пробежал холодок — предвестник потустороннего гостя. Обернувшись, она увидела парящую над полом мужскую фигуру. Она подобно отражению на водной глади дрожала мелкой рябью, словно от небольших волн, и размывалась на глазах в полупрозрачную кляксу, теряя четкие контуры. А затем вновь собиралась в одно целое, непрерывно шепча: «Найди. Отомсти. Убей!» — Дядя, — полушепотом девушка позвала родственника. — Да не знаю я, — отмахнулся он, думая, что племянницу все еще интересует имя жертвы. — Об этом тебе лучше спросить у Коробейникова, кого они там недавно нашли. Или… — Здесь дух и он явно чем-то разозлен, — перебила Анна родственника, не дав договорить. — Я вижу такое впервые, его словно перекашивает всего. — Он что-то хочет от тебя, Аннет? — встрепенувшись, Петр Иванович закрутил головой, стараясь угадать местонахождение призрака. — Он все время повторяет: «найди, отомсти, убей» и при этом его образ растекается, а потом собирается вновь, — и девушка кивком головы показала место, где завис дух. — Это обозленность, ангел мой, — глядя на пустоту, тоном профессора произнес младший Миронов. — Концентрированная злоба в чистом виде. Данное чувство не дало ему уйти в мир иной, и, пока он не удовлетворит ее, то останется здесь. — Значит, нужно бежать к Штольману, — резюмировала Анна и сделала быстрый шаг к двери. — Не так скоро, ангел мой, — перехватил дядя племянницу за руку и почти насильно усадил на стул. — Во-первых, сейчас глубокая ночь и он наверняка спит в гостинице в своей постели. А во-вторых, подумай, с чем ты к нему придешь. «Яков Платонович, в городе где-то произошло убийство и нужно срочно отыскать тело», — голосом племянницы, пропищал он. — «Анна Викторовна, откуда вы это узнали, вновь потусторонний телеграф сработал?» — продолжил Миронов диалог, передразнивая сыщика. — Хорошо, что ты предлагаешь? — невольно улыбнулась девушка, улавливая в тоне дяди похожие нотки голоса Штольмана. — Подождать, подумать, не сегодня-завтра бедолагу кто-нибудь да найдет, и уже тогда ты сможешь вступить в расследование. Вопреки протестам Якова Платоновича, — скорчил смешную гримасу. — Или, — Петр Иванович вздохнул, — попроси у духа подсказку. — Дядя, ты гений! — Анна Викторовна, вскочив, повернулась в сторону маявшегося по комнате призрака. — Дух, скажи, покажи, где находятся твои останки? Дух, я призываю тебя показать мне, где находится твое тело. Несколько секунд ничего не менялось, девушка уже была готова вновь потребовать ответа, она даже открыла рот, чтобы произнести слова. Но вдруг в воздухе, что-то свистнув, ударило ее в грудь. И тут же острая боль пронзила тело. Анна, опустив голову, с ужасом увидела черную рукоятку ножа, торчавшую из грудной клетки. От подобного зрелища ее голова закружилась, словно она села на карусель, в глазах потемнело, и к горлу подкатил ком. — Ах, — сдавленно выдохнула она и, не удержавшись на ногах от накатившей слабости, стала медленно оседать. В миг соприкосновения тела и почему-то дощатого пола, а не пушистого ковра, который лежал в ее комнате постоянно, дурнота отступила, голова прекратила кружиться. В районе груди боль исчезла, как и не бывало, а в носу защекотало от запаха пряных трав. Чихнув, девушка вдруг осознала, что находится на полу в небольшой деревянной постройке. Вокруг нее была темнота, хоть глаз коли, и только лунный свет, льющийся с улицы в распахнутую настежь дверь, давал ей возможность увидеть закутанную в плащ фигуру, стоявшую на пороге. —Ты кто? — зачем-то спросила девушка. -…для тебя уже никто, — произнес мужской голос, и она узрела, как вещавший снял капюшон, обнажая голову с темными волосами, собранными назад. И тут она подметила некое несоответствие. Поначалу она даже не могла осмыслить, что же ее смущает, но, приглядевшись, поняла: у говорившего имелось всего одно ухо. — Аннет, Аннет! Боже мой, да очнись ты уже! Приди в себя! Обеспокоенный голос дяди, проникший в ее сознание, заставил собрать волю в кулак и выдернуть себя из чужих угасающих воспоминаний. Очнувшись, она наткнулась на отражение глаз, моргающих ей в такт, и ощутила кончиком носа гладкую холодность зеркального стекла. — Дядя, да жива я, — нетерпеливо проговорила Анна Викторовна, убирая руку родственника, стоявшего подле нее на коленях и державшего возле ее лица ручное зеркальце в мельхиоровой оправе. — Живая, — повторила она, садясь. — Ну слава богу, — с облегчением выдохнул Петр Иванович, устраиваясь рядом с ней, — я уже черт-те что надумал себе. Лежишь, как неживая. Пульса нет, дыхания нет, что делать, не знаю. Давай придем к соглашению, что ты не будешь меня так пугать, хорошо? — спросил он, протягивая руку. — Договорились, — согласилась Анна Викторовна, пожимая его пальцы. — Только ты же знаешь, что это от меня не зависит. — Ладно, рассказывай, что тебе там открыли? — Одноухого душегуба. — Хм, смешно. — Да нет, это правда, — не приняла Анна Викторовна скептицизма родственника. — У убийцы на самом деле отсутствует правое ухо. Перед тем, как покинуть место преступления, он снял капюшон, и я смогла углядеть его отсутствие. — М-да, не повезло человеку, но зато, Аннет, подфартило тебе, с такой характерной приметой ты легко его обнаружишь. Не думаю, что в Затонске больше одного или двух одноухих фланирует. Ха-ха, — раскатисто рассмеялся младший Миронов. — Знаешь, а мне не смешно. Для визита к своей жертве он забрал волосы назад и только поэтому мне стал виден его дефект. И если ты сейчас мне скажешь, чтобы я ко всем подозреваемым подходила с расческой… — Не злись Аннет, — оборвал гневную тираду племянницы Петр Иванович. — Лучше расскажи: тебе указали место убийства или ты там случайно о самородке ничего больше не узнала? — М-да, дядя, похоже, тема золота тебя крепко зацепила. — Аннет, если ты не забыла, Штольман Яков Платонович назначил мне уплатить штраф, — поднявшись на ноги, недовольно заметил Миронов. — Ага, при этом забыв обозначить сумму, — девушка тоже встала с пола. — Я ни разу в разговоре не слышала определенные цифры. — Не обольщайся на этот счет, нарочный доставит квитанцию. Ладно, спокойной ночи, — и он вышел из девичьей комнаты.***
Спать Петру Ивановичу не хотелось, а желалось жутко выпить. Со всеми этими событиями его нервы напомнили о себе, и им требовалось успокоительное. А что как не отменный коньяк, по его мнению, могло их успокоить. Поэтому пройдя мимо своей комнаты, он на цыпочках прокрался в столовую, залитую лунным сиянием. Бледно-желтый свет, проникающий сквозь широкие окна, давал ему прекрасную возможность ориентироваться в помещении и не сшибать на своем пути мебель. Оттого беспрепятственно подобравшись к высокому пузатому буфету, он подставил стул и, взгромоздившись на него и вытянув руку, на ощупь стал обшаривать гладкую деревянную поверхность. Там служанка по настоянию невестки прятала ключ от замка, так сказать, в заботе о его здоровье. Аннет проболталась ему. Где-то минуты через две усердного поиска заветный ключик с резной головкой попался ему под руку, и Петр Иванович, не мешкая, вставив его в замочную скважину, повернул. Внутри тихо щелкнуло, дав добро на беспрепятственное проникновение в закрома жены брата. — Да будет вечный праздник, — громким шепотом проговорил младший Миронов и театрально отвесил поклон дверцам шкафчика, рискуя сверзиться вниз. Потянул за ручки, обнажая содержимое буфета. Его глазам тут же предстали три полки, забитые всевозможными баночками различной величины, пухлыми бумажными пакетами, кульками и коробочками. И среди них Петр Иванович обнаружил заветный графинчик, почти наполовину заполненный «живительной влагой». Не думая о последствиях, он схватил его за горлышко, выставив на стол, и, заперев шкаф, забросил ключ наверх. Осторожно спустился и танцующей походкой направился к себе. Достигнув своего обиталища, он нетерпеливо заперся и, скинув на постель пиджак, вынул из дорожного кофра запрятанный туда пузатый бокал и блюдечко с нарезанным лимоном. Из-за любви к чистоте и порядку жена брата строго следила, чтобы ничего лишнего не находилось в жилых помещениях и оттого ему приходилось скрывать сопутствующие предметы своей маленькой слабости. Плеснув в бокал напиток, Петр Иванович вдохнул его пленительный аромат и, вскинув руку в сторону луны, наблюдавшей за ним с небес из распахнутого настежь окна, повторил: — Да будет вечный праздник, — и выпил. Облизал губы и, подцепив с блюдца лимон, отправил дольку в рот. — Эх, — передернулся он от кислоты цитруса и, еще раз наполнив бокал, подошел к растворенному окну. Летняя ночь, царившая за пределами его комнаты, была упоительно прекрасной. Полный круг луны, ароматы цветов, витавшие в воздухе, вдруг нарисовали перед его мысленным взором образ Татьяны. — Право слово, хороша, — глубоко вздохнув, он делает глоток из бокала и мысленно переносится в кабинет Штольмана и, поперхнувшись, закашлялся. Слова племянницы «Может, это и есть то место, где прятался Серго и скрыт самородок. Ты расспроси на сей предмет Варенцовых» звучали в его ушах. — А что, и поговорю, чем черт не шутит. Только вот… — запнулся он и тут же расплылся в улыбке, — Васька-беспризорник поможет мне свести с ними знакомство. И, еще раз отсалютовав луне и залпом допив коньяк, рухнул на постель.***
Громкий хлопок и смех, раздавшийся с улицы, заставил Штольмана поднять голову со сложенных на столе рук. Спать он не спал, лишь слегка дремал, набираясь сил, чтобы отправиться в свой гостиничный номер. Потянувшись до хруста в суставах, приблизился к окну. Ночь, владевшая городом, теряя насыщенность в черных красках, медленно отступала. Восток уже порозовел, погасил на небе звезды. Однако на улице оставалось темно, и слабый свет от горевших фонарей, едва разгонявший мрак, давал ему разглядеть безобразия, проходившие на площади перед управлением. Несколько темных теней, изрядно пошатываясь, встав в круг, разливали что-то из вытянутой бутылки, стекло которой слегка поблескивало на свету. — Нашли, где пить, только под окнами полицейского управления. Другого места им не сыскалось во всем городе? — удивленный подобный выходкой, пробормотал сыщик. — Эй вы! — громко крикнул он, обращаясь к выпивохам. — А ну, идите отсюда, пока я не приказал арестовать вас за нарушение общественного порядка. Кабаков вам мало? — А кто ты таков, чтоб приказывать мне, купцу первой гильдии?! — пьяный залихватский голос раздался в ночной тишине. — Хочу пить и буду, и ты, кто бы там ни был, мне не указ. Купец гулять желает, — и звон разбившейся бутылки о стенку дома разбудил местных собак. Их лай незамедлительно слился с трелью патрульного городового, обходящего свой участок. Яков Платонович думал, что гуляки кинутся врассыпную, однако те, вопреки здравому смыслу, оставались на месте, поджидая вынырнувшего из ночи Ушанкина. А когда тот добежал до них, живо взяли в кольцо. Сыщик перестал наблюдать подчиненного, кутилы своими спинами закрыли городового от его глаз. Их странное поведение подстегнуло Штольмана к действиям. -Эй, кто там за дверью, живо на улицу! — во всю мощь легких гаркнул Яков Платонович ночной смене, дежурившей в зале общей работы, а сам, чтоб сократить время, перемахнул через подоконник. Благо окна кабинета располагались не очень высоко от земли, и его жизни ничего не угрожало. Оказавшись на улице, сыщик, направляясь к толпе, заметил в прорехе между стоящими по кругу людей плачущего навзрыд Ушанкина и напротив него девицу, сходствующую с портретом, описанным Ребушинским. Бледная дамочка с горящими глазами, вцепившись в руку мужчине и пристально смотря в его лицо, что-то ему вещала, ее губы непрерывно двигались. — Если вы сейчас же не прекратите свое занятие, я без зазрения совести перещелкаю вас всех, как куропаток, — взревел Штольман и, выудив из кармана пистолет, выстрелил в воздух. От громкого хлопка круг распался, и его участники, словно тараканы, с особой прытью брызнули в разные стороны, ловить их не представляло никакой возможности. И через минуту в обозримом пространстве улицы остались только он и всхлипывающий Ушанкин. — Что случилось? — участливо спросил сыщик у подчиненного, убирая пистолет. — Мамку видел, — жалобно произнес сквозь слезы мужчина. — Требовала, чтобы я забрал у вас недавно найденное в склепе письмо и принес послание к ней на могилку. Плохо ей без него на том свете. — И давно ты с ней встречался? — нахмурил брови Штольман, имея сведения, что подчиненный схоронил мать год назад и сейчас проживает в родительском доме в окружении отца, жены и двух детей. — Да вот только что и приходила, наряженная в белое платье. Молодая, с распущенными косами. Грозила мне… Отдай письмо, ваше высокоблагородие, пока добром прошу, а то силой возьму, — озлобился он. — Для мамки ничего не пожалею: ни себя, ни вас, ни весь Затонск, всех положу, — и он, выхватив из кобуры висящий у него с боку пистолет, направил дуло на грудь сыщика. — Все хорошо, не нервничай, — ласково заговорил Штольман, словно обращаясь к маленькому ребенку, отводя взгляд от возбужденно дергающегося ствола, зажатого в пальцах городового. Сыщик где-то читал или слышал, что с сумасшедшими нужно обращаться душевно, это притупляет их внимание и помогает унять агрессию. Больной начинает доверять и подчиняться. — Я же не отказываюсь его тебе передать, вот оно, забирай. Только, пожалуйста, убери оружие, — и Яков Платонович, достав из кармана проект докладной записки, протянул Ушанкину с расчетом, что полоумный послушается и ему удастся его скрутить. Но ласковость в голосе и просьба сыщика не сыграли никакой роли. Увидев сложенный лист, городовой уверенно сделал шаг к Штольману, все также грозя ему пистолетом. И сыщику ничего не осталось, как подождать, пока тот не подойдет к нему на близкое расстояние и поднырнуть под его руку. Схватить за запястье и, вывернув кисть, направить дуло вниз. А затем втиснуть палец поверх перста городового, лежавшего на курке, и расстрелять всю обойму. Локтем ударить городового по носу, чтоб он от боли упал без сознания на землю. — А вы где пропадаете, бездельники? — забрав оружие поверженного противника, сердито спросил Яков Платонович у толкающихся на крыльце дежурных. — Вы что, не слышали, что я вам кричал? — Дык мы… — дружно промычали провинившаяся. — Того этого, не вслушивались мы что творится за вашей дверью. — Понятно, спали, — сделал вывод Яков Платонович по помятым лицам дежурных. — Ладно, позже с этим разберемся, а сейчас запрягайте лошадь и кто-нибудь из вас отвезите этого бедолагу в больницу. Пусть доктор проверит ему голову. — А что случилось-то? — подал голос Ульяшин. — Почему он на вас нападал? — Темная история, без эксперта не понять, — отозвался сыщик, осмысливая, кто может объяснить ему произошедшее от поведения гуляк до возникших странностей у Ушанкина. *Боцманмат — старший из флотских унтер-офицеров. В отсутствие боцмана исполнял его должность.
