Она узнаёт

Она ошибалась. Она считала, что знает, каково его целовать. Теперь она узнаёт, как это на самом деле. Как это, когда они не на площадке, и нет сценария. Как это, когда ему не нужно держать себя в рамках. Время пульсирует, точно кровь в венах. Время больше не имеет значения. Пальцы Мэтта проходятся по её подбородку. Милли приоткрывает глаза и попадает во власть его внимательного взгляда. И уже не может перестать смотреть. Губы очень чувствительны. Губы ноют от потребности прикасаться. Милли целует, сжимая его торс ногами. Теснее, ближе, чтобы не оставалось никакого зазора. Милли забирается рукой под ворот его футболки. Их языки так заняты, а мозги перегружены, что далеко не сразу удаётся избавиться от этого мешающего предмета. Нехотя Мэтт отпускает её, поднимает руки. Она стягивает с него футболку и роняет. Её маленькие ладони ложатся на его плечи, откуда соскальзывают на бугрящуюся мышцами спину. Всё это время он наблюдает за ней, ловя мельчайшие изменения. Её раскрасневшиеся щёки, расширенные зрачки. Мэтт запускает руки ей под свитер: она изящная, шелковистая. Он гладит её по спине, нащупывает застёжку лифчика. — Да, пожалуйста! — шепчет Милли. Он расстёгивает крючки и отстраняется совсем немного, чтобы рука могла добраться до её груди, до круглого, твёрдого соска, чтобы она запрокинула голову, ахнула и потянула с себя свитер. Она сидит верхом на нём, по пояс голая, восхитительная, как мечта. Она гладит его по щеке: блестит металл. — Красивые кольца. Смех. Как прекрасна она, когда смеётся. Когда наклоняется к его лицу, захватывает губами его губы, просовывает язык ему в рот. Мэтт держит её в руках, эту смелую маленькую женщину, и от того, что она говорит ему, что-то рушится у него внутри. Что-то расцветает. Милли выпрямляется, и он ловит губами её сосок. Второй зажат между его пальцев. Всё её тело дрожит, она вцепляется ему в плечи. Он уверен, что вот так, не делая больше ничего, способен довести её до оргазма. Но он живой человек, господи ты боже. Он не может больше терпеть. Мэтт опускает её на ковёр и замирает. Его ладони по сторонам её головы. Светлые волосы растрепались, помада размазана, и никогда она не была прекраснее. Он поднимает руку и подушечкой большого пальца проводит от линии роста её волос, вдоль переносицы, по центру полуоткрытых губ (мелькает язычок: Милли лижет палец), через ямку на горле, между грудей, по впалому животу и ниже — до пояса её джинсов. И тогда Милли начинает извиваться, раздирать застёжку, выпутываться из них, стремясь оказаться раздетой до конца, открытой, доступной для всего, что он захочет с ней сделать. Он помогает ей избавиться от джинсов, а потом она принимается за остатки его одежды. И тогда Милли узнаёт, что Мэтт предполагал подобный исход событий. В кармане его штанов она нащупывает пакетик из хрусткой фольги и вынимает его. Грёбаный мир рушится, так что грохот стоит в ушах. Её тонкие пальцы разрывают упаковку. Откинувшись на ковёр, закусив губу, светловолосая девочка из запретных снов смотрит, как он стягивает с себя штаны. Тянется, обхватывает его член рукой и очень аккуратно надевает презерватив. А потом притягивает Мэтта к себе, с удивительной силой в худеньких руках, обнимает его, направляет, и он умереть готов в первую же секунду, когда в неё входит. Милли узнаёт, что значит заниматься любовью. Это никакого отношения не имеет к размеру, форме, продолжительности акта. Секс может быть хорошим или плохим, но любовь просто есть. Она чувствует Мэтта не на себе и не внутри себя — она ощущает его везде, как будто они вправду стали единым целым. Они не шевелятся. Нависнув над ней, сомкнув в ладони её лицо, Мэтт смотрит в глаза Милли. В её зрачках — мгла. В его глазах — буря, способная стереть с лица земли их обоих. Она не выдерживает первая. Издав жалобный звук, Милли выгибает спину. Он прижимает её к полу так, что она едва может пошевелиться. Но она стонет и ёрзает, и Мэтт приподнимается, давая ей больше свободы. Оказывается, нужно очень мало. Хоть ты жизнь посвяти искусству ублажения женщин, научиться главному невозможно. Она делает всё сама, трётся об него и кончает так, что действительно стоило купить отдельный дом, без соседей. Ощутив, как содрогается она под ним, Мэтт даёт себе волю. Он разряжается с пары движений, словно подросток, и застывает, уткнувшись ей шею, уничтоженный до основания, заново сотворённый. Мэтт думает, когда возвращается к нему эта способность: сегодняшней ночи могло не случиться, и тогда он продолжал бы жить, полагая, что сильные чувства остались в прошлом. Эта девочка, сахар и мёд, промелькнула бы, не оставив следа, стала бы воспоминанием о милом личике, о хорошо проделанной работе. Но она приехала. Прилетела в Лондон. Написала ему. Она сняла с себя перед ним все слои притворства, и осталась, какой была, честной и уязвимой. Единственно возможной. Может это кризис среднего возраста. Может… но он не хочет загадывать далеко. Он поднимает голову, прикасается губами к её виску. Руки Милли ласкают его спину. Он выходит из неё, вытягивается рядом, переводит дыхание. И она просит ещё.