/Tell me everything that happened, tell me everything you saw. /
Когда-то давно здесь не было ничего. Потом появилась Земля. Появление планеты было принято с распростертыми объятиями падающих астероидов, огромных кусков метеоритов, врезающихся друг в друга, распадающимися в процессе на маленькие сферические кусочки, которые чуть позже парили в гравитации мимо гигантских облаков огня и газа, которые позже стали их солнцем. Но не так важно создание планеты, как создание мира в руках Богов./They had lights inside their eyes. /
История начинается так. Однажды здесь бывала девочка со звездами в ее очах, говорит легенда. Картины, фрески и рассказы изображали ее волосы черными, как необъятная глубина вселенной, и платье, приукрашенное и вышитое звездным светом; с зелеными глазами, сияющими искрами миллионами планет, ждущих свой черед к рождению. Она не создавала планету, они говорили, но она нашла ей смысл. Она допустила существование. В бесконечности галактик, вселенных, планет и жизней ничего не имеет значения, ничто не особенно и каждый парящий камень похож на другой. Она взрастила мир. Она взрастила его так, что он стал особенным, что каждый камень до единого нашел свою ценность. Мир имел жизнь. Он рос. Иногда ее звали Садоводчицей. Иногда Ведьмой Пространства. Иногда ее называли Породительницей Лягушек, как лягушки символизировали переход от жизни в грязи к жизни к солнцу. Она Богиня, что взрастила и привела к культурной цивилизации. Она написана, изображена и исписана прекрасной девой с шелковыми прядями, фарфоровой кожей, наипрекрасными миндалевидными глазами, и изящными изгибами — вот какой она была. Старый мужчина навещает ее храм, преподносит руку, чтобы коснуться ее непорочного лица на витражном стекле, и шепчет, она была маленькой девочкой. Никто его не слышит. Однажды здесь был мальчик, который держал время в его руках, говорит легенда. Иногда его волосы вырисовывают золотым. Золотым, как пшеницу, как кукурузу, как красивый редкий самоцвет. Иногда их вырисовывают белым как снег, как молоко, как пустота, в которой имеется лишь циферблат часов. Постоянство в его очах. Красный. Красный как доспехи и плащ, что он носит; красный, как рукоять его меча, красный, как рубины и ржавчина, и красный, как кровь. Его кровь, как говорят легенды, это то, что заставляло время течь. Биение его сердца, это то, что заставляло его кровь течь по венам; они говорят, что это было и биение самого времени. Он — дирижер за прошлым, настоящим и будущим. Он прекрасный кондуктор, что направляет биение времени и ритм событий, смахивая их вместе в одну прекрасную симфонию судьбы и того, что должно быть. Неформально он зовется Починщиком. Его работа — стирать, подправлять и обеспечивать течения событий, чтобы они привели к наиболее благоприятному результату. Прогнуть прошлое под настоящее, чтобы спасти будущее. Чтобы каждые действие, реакция, и эффект подошли друг другу и сыграли гармоничную мелодию, как различные инструменты, что работают вместе, чтобы воссоздать песню из мира. Иногда Починщик, иногда Сопровождающий. Нередко он может носить титул Жертвы. За каждые исправленное явление и корректировку времени, сущна версия его, что мертва. Кроваво-красный поток времени непрерывно стекает с его вен, и тикание его сердцебиения слышится во всех его телах, где душа давно покинута. Равномерное биение его души является измерителем для всего мира. Один удар сердца и один лишь призрак, который оставлен после всех его смертей. Отважный юноша, взявший на себя тяжелую обязанность. Доблестный, они говорят, как Рыцарь Времени. Он написан и исписан всем красным. Это его предвестие. Красный Бог. Его точеное лицо непоколебимо. Висит величественная картина с сотнями мертвых душ, встречающих свою погибель. Благородный, непреклонный. Бриллиантовый и царственный. Он бы ненавидел, говорит мужчина, стоящий напротив этюда, с бейсбольной кепкой, натянутой так, что его глаза не видно в тени, что они никогда не рисуют его в очках. Он был проигнорирован. Однажды здесь бывала девочка, что видала пути света, говорит легенда. Она — Владычица Добродетельности и Владычица Греха, и о различии этих двух слагают легенды. Она написана мраморно-белым или серым, как асфальт, с золотыми локонами волос или тощими белыми, что погрязли в отчаянии бытия. Ее глаза белы и пусты, лишенные милосердия и любви, оставившие только гнев; или ее глаза выглядят как аметисты или орхидеи со сверканием солнца где-то глубоко в центре. Величина, которой описывают ее мрачность, различна, но люди никогда не смогут оспорить то, что она пала. Она пала единожды, и пала глубоко, и теперь ее губы и ногти всегда черны. Это иронично, кто-то скажет, ведь она провидица и все же потеряла свой путь. Ее роль была в том, чтобы находить и направлять. Чтобы видеть пути, что были освещены светом и направлять себя и ее товарищей к миру, зовущему их. Чтобы понимать, какое будущее должно быть достигнуто, какая дорога ведет к нему, и как дойти до этой дороги. Все это спорно, это обсуждают. Одни предпочитают говорить, что она была сильнейшей из Богов, из-за чего поплатилась, нашедши свой свет от Тьмы, в которую впала. Другие трактуют, что она осознала слишком поздно, и если бы она обратила внимание к путям, освещенным светом, которые звали ее очень давно, возможно Рыцарю не пришлось бы столько всего исправлять, умирать. Она была обманута, они поют. Провидица не должна была, другие спорят. Ничего из этого, третьи молвят. Это был путь, которому они все должны были следовать. Разногласия. Она — Глупец, кто пал. Владычица Добродетельности и Владычица Греха. Ее зовут Гримдарк. Но так же она и Следопыт. Пилот к Солнцу. Провидица Света. И, в конце концов, Провидица, которая увидела слишком поздно. Особо известная картина изображает ее противоречивость, с одной стороной, показывающей ее величие: Богиня, окутанная в свете, и обтекаемая в оранжевом, желтом и священности. Другая сторона рассказывала о ней в худшем свете: заключенная во тьму, черный и тщедушный фиолетовый. Нет никакого способа понять, какая сторона в реальности отражала ее натуру. Они оба — это она, говорит женщина. Элегантная и модная, подыскивающая алкоголь. Но она не раскрывалась настолько, чтобы дать им это понять. Она не доверяла никому. Моя вина, она порочит, и ее макияж смазывается и течет струйками вниз с ее личика. Она пьяна и не услышана. Однажды здесь был мальчик, что игрался ветром, говорит легенда. Он синий, синий, как нескончаемые небеса, как неоглядные райские кущи, бесконечные возможности. Его бриллиантовые глаза крупны и лазурные, как его накидка и одеяния; как воздушное королевство, которым он правит. Он всегда написан совместно с ветром, окутывающим его, с взъерошенными прядями волос и взлетающими одеждами, а нога его никогда не ступает на земь. Он предназначен парить и земля недостойна для его покровительства. Среди всех Богов он наиболее любим и чаще всех восхваляем. Его роль была схожа на роль Ведьмы; но она взрастала жизнь, а он вдыхал жизнь. Он вдыхал веселье и счастье, он вдыхал любовь и смех, он вдыхал дружбу и семью, и он вдыхал все, что созидает душу. Но пока его вдохи были полны блаженства, его ветер выдувал печаль, разочарование, предательство и боль, и он никогда не знал об этих вещах, потому что был слеп. Слепее чем Провидица. Он известен за неведение и незнание, потому что вдыхал эмоции, но грусть никогда не трогала его. Его ветра уносили всю печаль и боль, и разносили по всему миру, и пока он вкушал счастье, он посылал шквалы ветра из печали, и таким путем он приносил и боль, и радость. Он лидер всех Богов, что не смог позволить себе быть печальным, и проклял весь мир нести бремя его страданий, чтобы он мог править с чистым разумом. Он грустен, грустен, грустен. Тоска, что не может дотронуться до него, окружает и уносит мальчика в вышину. Он управляет ветром, но и сам ветер управляет им в ответ; зовут его и Пианистом Боли, и Вестником Утехи, и Наследником Дыхания, кому досталась ответственность за мир, за его людей, за отраду и горесть. Бог, восхваляемый и жалеемый. Голубой, как небо и слезы, что он не мог пролить. Здесь стоит молельня с настенной росписью до потолка. Она голубая и белая, с лазоревым Богом во всём его величии. Интеллигентный джентльмен снимает шляпу, когда всматривается в картину. Извини, что я не научил тебя тому, что плакать мужчине — не стыдно, он говорит мягко, но я всегда буду гордиться тобой, сын. Он стоит в тишине, отрезанный от остальных людей, находящихся здесь, с их мерцающими камерами и пораженными взглядами, с гулом сопровождающих, которые сказывают сокращенную версию легенды о Богах восхищенным зрителям. Одна из нахмуренных дам смотрит на одну из картин: на Садовницу, стоящую по колено в снегу с выражением лица, которое можно описать, как «потерянное». Они не кажутся тебе слишком реальными? Она спрашивает сопровождающего, хмуря брови. Слишком человечными? Мужчина приподнимает уголки губ и трясёт головой. Конечно же нет, он произносит, показывая на церковь. Они — Боги и Легенды. Больше, чем сама Жизнь. Мужчина в шляпе напрягается и отворачивается с намерением покинуть помещение, чтобы закурить такую желаемую, в этот момент, сигару. Они были детьми, которых я когда-то знал, он говорит мягко. Его рука держит бумажник, в котором должно находиться фото маленького мальчика, но его нет, потому что в этом мире этот мальчик — Бог. Они были детьми, которых я когда-то знал./I can say it, but you won’t believe me. /
Он глядит на старый рисунок с девочкой, с ее развивающимися волосами и мерцающими зелеными глазами. Она выглядит так, будто скучает по своей собаке. Люди вокруг него смеются. Они Боги с множеством миров на руках, они говорят, мы уверены, что нет ничего, по чему они могут скучать. Он молчит./It’s hard to know they’re out there. /
Дым уносится в ночном воздухе, запах жжет его ноздри и щиплет глаза, но он вдыхает и прищуривается к небу. Я задаюсь вопросом, мертв ли ты снова. Я задаюсь вопросом, умираешь ли ты сейчас. Он закрывает веки, наполненные картинками младшего брата, которого у него никогда не было и которого он больше не сможет защитить./It’s hard to know that you still care. /
Стакан наполняется, потом опустошается. Затем наполняется снова. Ее глаза слезятся и покраснели, взгляд затуманивается, но даже в ее мыслях она всё ещё может видеть. Ее чувства затупились и язык заплетается, но её сердце всё ещё болит. Мне жаль, она хнычет, и слезы стекают вниз по щекам. Она делает очередной глоток алкоголя, но лишь одно воспоминание и мысль о том, что она хочет забыть, заставляет ее разум оставаться чистым и чувствовать горе. Дочь, которую она не смогла спасти.***
Они были детьми, которых я когда-то знал… Он играет ноту на пианино. Они были детьми, которых я когда-то знал. Звук разносится по всему дому, в гармонии со смехом мальчика, который никогда не жил здесь. Сын, которого он когда-то знал. Они двинулись дальше, и мое сердце умерло. Они двинулись дальше, и мое сердце умерло…