boundless

      метки:       AU, ООС, Домашнее насилие, Насилие над детьми, Ангст       Летний проливной дождь всегда имел какую-то свою особую магию. Но с этой магией ничто не сравнится, если этот дождь застать в деревне. Запахи, и без того приятные, настолько обостряются, что ты остро нуждаешься в ещё одной паре лёгких. Тебе настолько хорошо, что ты чувствуешь этот сладковатый и призрачный вкус, что забывается за девять месяцев — вкус свободы и юности.       Хан стоял под размашистой кроной старого дуба и не мог надышаться. Ему хотелось делать столько глубоких вдохов, насколько ему хватит, чтобы не потерять связь с реальностью. А он был бы и не против отключиться прям здесь, на густой зелёной траве посреди этого почти волшебного луга недалеко от его дома.       — Хан-и, нам пора возвращаться, — подала голос Лиз, его подруга детства, — дождь, кажется, разошёлся не на шутку, бабушка меня наругает.       Подросток лишь на это усмехнулся.       И его бабушка наругает. Дед будет ворчать и причитать о том, что нынешняя молодёжь вообще не заботится о своём здоровье, и вспоминать, как хорошо было в его лихие годы. Но Хану было плевать на всю ругань, на все упрёки. Ему надышаться хотелось.       Казалось, что его подруга уже бросила затею уговаривать от бестолковой затеи и встала рядом с пареньком. Пока их детские велосипеды, у которых седушки и рули были подняты до упора, чтобы подходили под их рост, стояли у ствола могучего дерева, чтобы не промокнуть, их хозяева впитывали в себя эти тёплые и восхитительно прекрасные капли дождя.       — Мне будет не хватать этого в городе, — прервала тишину девочка, — в городе с дождём пахнет пылью.       Если можно было разрушить всю идиллию момента одной фразой, то это была именно она.       Блаженная улыбка сползла с лица Хана, а глаза распахнулись.       Где город, там и дом.       Где дом, там и родители.       Где родители, там и…       Парень зажмурился, стараясь отогнать от себя мучительное наваждение. Он не готов был распрощаться с этим ощущением покоя и гармонии, ведь он только начинал входить во вкус. У него и в мыслях не было думать о доме, школе, учёбе и вечно плохих оценках. Ему хотелось остаться здесь, под этим самым дубом, который даже в раннем его детстве казался таким же величественным и необъятным. Ему хотелось остаться здесь, где капли дождя ласково омывают его лицо, а лёгкие забиваются запахом травы и полевых цветов. Он так хотел остаться здесь.       — Даже не представляю, как местные дети не уезжают отсюда, — хмыкнула Лиз, вытягивая ладони вперёд, чтобы собрать дождевую воду в руки, — иногда цивилизация даёт слишком много хорошего.       Хан не мог с этим не согласиться. Но и были тысячи фактов, которые можно было выставить в позицию «против», но он не стал этого делать. Горечь уже подступила к верхушке гортани. Страх медленно, но верно заполнял всё его естество, и он не знал, куда от него сбежать. Хотя он был в самом безопасном для него месте на всём свете.       Он правда все эти три месяца отгонял от себя тёмные мысли. У него очень хорошо получалось. Ему даже парочку раз здесь приснились невероятно хорошие сны. А не кошмары, как всегда.       Ведь вся его жизнь — это сплошной кошмар.       Что ждёт его дома, когда он только переступит порог своей квартиры? Жуткий запах спиртного. Запах сигарет и ещё чего незаконного, чем пропахлись все предметы интерьера в этих квадратах. Возможно, несколько трещин на зеркалах или стенах. Сплошной кавардак и много бутылок от спиртного.       Но даже не это страшнее всего.       Страшнее всего звук.       Звук щёлкающего ремня.       У отчима Хана, с кем точно по пьяни спуталась его мать, всегда был широкий ремень с огромной тяжёлой бляшкой. И именно этой бляшкой этот подонок предпочитал наносить удары. И хорошо было бы, если бы оставались только алые полосы, в следствии становившиеся синяками. Но нет. С него иногда кожа слетала, отчего потом оставались глубокие рубцы. А чтобы было ещё больнее, отчим наносил свои безжалостные удары по одним и тем же местам. И как же его опьянённый разум мог выстраивать такие варварские стратегии? Но если бы заканчивалось всё только ударами.       Слова тоже били не меньше.       Подкидыш.       Слабак.       Отброс общества.       Никому ненужный сосунок.       Ничтожество.       Всё это настолько оглушительно звенело в голове Хана, что даже перекрикивало молитву, что он беспрестанно проговаривал у себя в голове.       Он так нуждался в маме. Но она была вечно в пьяном отрубе и не могла помочь. А когда замечала на теле своего ребёнка побои, то старательно делала вид, что ничего не замечает. Ведь её побои были нисколько не меньше. И подросток не знал, почему она такое терпит, позволяет — от кайфа или от великой любви?       Ведь он даже пожаловаться никому не мог. Ему просто никто не поверит. Когда он ещё в начале лета заикнулся о подобном здесь, то бабушка его отчитала, что он даже в мыслях клевещет своего отчима. Ведь она считала его золотым человеком. Почти героем, что взял в жёны взрослую женщину и его подрастающего сына. Видимо, то, что её новоиспечённый родственник — садист и получает неимоверное удовольствие от причинения почти смертельной боли своим близким, бабушка предпочитала не знать.       Хан почувствовал лёгкую дрожь, всё его тело онемело от предстоящего ужаса, с которым он столкнётся через несколько дней. Как же он не хотел возвращаться в этот мучительный ад. Он бы всё на свете отдал, чтобы не возвращаться.       — Дождь стихает, поехали? — спросила Лиз, уже подхватив свой велосипед.       — Дай мне ещё немного подышать, пожалуйста, — сдавленно ответил парень.       Подруга его детства не замечала ужасных рубцов на его коже, выступающих из-под футболки. Наверняка она думала, что это травмы с детства. А слёзы боли, что сейчас струились по лицу паренька, она совершенно точно могла принять за капли летнего дождя.       На то был и расчёт.