Галка

— Ун-нгх, — простонал капитан Эдвард Кенуэй, сплевывая горькую от желчи слюну в украшенный замысловатой монограммой позолоченный ночной горшок, который смеха ради прихватил в капитанской каюте какой-то из захваченных им торговых шхун. — Дьявол… Он осторожно опустил голову на свернутый плащ, служивший ему подушкой, и закрыл лицо предплечьем: в высокие окна каюты лился яркий послеполуденный свет. На потолке, отражаясь от спокойной поверхности океана, играли солнечные блики. Смоченная в холодной морской воде тряпка куда-то запропастилась, ссадину на затылке снова пекло и дергало, но у Эдварда не было ни сил, не желания шевелиться. Он мог бы кликнуть Адевале, но предпочитал, чтобы тот следил за погрузкой трофеев и ремонтом «Галки» после очередной погони и абордажа. Снасти скрипели, волны мерно шелестели о борт, стучали молотки, визжали рубанки, в трюме, переругиваясь, укладывали перенесенные с приза тюки, ящики и бочонки — привычные звуки брига успокаивали. Тошнота не отступала, но, по крайней мере, уже не так настойчиво подкатывала к горлу, голова болела терпимо, и Эдвард чувствовал, что, наверное, даже сможет подремать, как вдруг в каюте кто-то прочистил горло. Эдвард нахмурился — он не слышал, чтобы стучали, но опять же, он валялся тут уже полдня, то теряя сознание, то снова приходя в себя. Он осторожно повернул голову набок и, предварительно сощурившись, приподнял предплечье. Боль незамедлительно заколотилась в затылок и виски. Посреди забитой всевозможными трофеями каюты, на затоптанном, залитом ромом персидском ковре стоял паренек лет, может, семнадцати. Загорелый, жилистый и босой, он был одет в кожаную жилетку и небрежно подпоясанные выцветшим от солнца и морской воды кушаком парусиновые штаны. Растрепанные золотисто-рыжие вихры торчали во все стороны, на щеках и курносом носу темнела россыпь веснушек. Ясные глаза серо-стального оттенка океана в ненастный день смотрели с благоговением. Эдвард не помнил, чтобы видел его на борту, но в экипаже постоянно появлялись новые лица. — Мм-м… — выдавил он, имея в виду нечто среднее между «Кто такой?» и «Чего надо?». Паренек покрутил в руках соломенное нечто — головной убор, наверное. — Я… приношу свои извинения, капитан. Жаль, что так вышло. — Он дернул подбородком в сторону узкого капитанского ложа. В голосе слышался легкий испанский акцент. — А? — Эдвард явно был не в том состоянии, чтобы вести хоть сколько-нибудь содержательную беседу, но паренек, похоже, понял его без труда. — Брам-рей, капитан. Была надежда, что так и провисит на снастях, но тут с купца снова вдарили книппелями… — Он умолк, а Эдвард отчетливо вспомнил еле различимый в грохоте бортового залпа «Галки» треск ломающегося дерева, страшный удар, вспыхнувшие средь бела дня звезды и последовавшую за ними темноту. Увидев, как изменилось его лицо, парень смущенно потер ребром стопы лодыжку — над косточкой у него был свежий розовый шрам в виде перевернутой буквы «V» — и наморщил веснушчатый нос. — Трудно за всем уследить, сэр, когда кругом все в дыму и свистят ядра. Эдвард поневоле усмехнулся. Трудно — это не то слово. — Ты из марсовых? — сумел спросить он, сосредоточившись на собеседнике, а не на пульсирующей в затылке боли. Значит, его собственным брам-реем приложило. Очаровательно. Парнишка каким-то птичьим жестом склонил вихрастую голову набок, в солнечном свете его шевелюра приобрела медовый оттенок, в какой окрашивалась обшивка «Галки» на закате. — Ну… можно и так сказать, капитан. Эдвард нахмурился. От усилий снова разыгралась тошнота, соображать становилось все тяжелее. — Я… — Рот наполнился горькой слюной, и он едва успел повернуться на бок и свесить голову, как его снова вывернуло желчью и остатками воды и рома — единственным, что знал его желудок с того момента, как «Галка» села на хвост купцу. — Ун-н-гх… — простонал он, сплевывая разъедающую нёбо горечь. Глаза щипало от невольно выступивших слез, в голове словно перекатывались ядра. — Чертов брам-рей… — Простите, капитан, — сокрушенно проговорил парнишка. Босые ноги прошелестели по ковру, в миске заплескалась вода, и через мгновение холодная мокрая тряпка легла Эдварду на затылок. — Вы лучший капитан из всех, что у меня были. Я так старалась за вами присматривать. Че-е-го? Очередная Мэри Рид у него под носом? Они сговорились все, что ли? Эдвард с трудом открыл глаза. Парнишка сидел на корточках у его лежанки, и грудь под распахнутой жилеткой оказалась прямо перед носом: совершенно плоская с маленькими сосками, покрытая выгоревшим на солнце пушком. На левой виднелась татуировка размером с ладонь — сидящая на черепе галка с золотым реалом в клюве. — Так, — Эдвард с трудом облизнул пересохшие губы, и ему тут же подсунули оловянный кубок с прохладной водой. Он подозрительно покосился на посетителя — посетительницу? — но ясные серые глаза смотрели с искренностью младенца. А, да черт с ним! Эдвард набрал полный рот воды, покатал, смывая мерзкий привкус, и сплюнул в горшок. — Так кто ты? — спросил он, устраивая голову на плаще так осторожно, словно та была хрустальной вазой. — Я твоя «Галка», Эд, — просто ответил парнишка все тем же определенно мужским голосом. — Э? — У него снова отшибло способность к членораздельной речи. Он… — она? — сморщил нос, и Эдвард вдруг понял, что веснушки у него — или нее? — на носу искрятся в унисон с бликами солнца от воды на потолке каюты. А еще в такой близи он чувствовал запах — дегтя и соли, пороховой гари и раскаленных жерл фальконетов, крови и ворвани, нагретого на солнце дерева и ветра. От этого тела вообще не пахло ничем человеческим. — О… — Он попытался придумать, что сказать, и парнишка снова склонил голову набок давешним птичьим жестом. — Но… почему… — Эдвард слабо дернул рукой, обозначая поджарую мужскую фигуру. Он… — Галка — мельком глянула на себя, и пожала плечами, подняв к нему лицо. — Тут все более-менее так выглядят. — Выражение загорелого веснушчатого лица стало серьезным. — Ты обычно хорошо меня понимаешь, — она повела головой, обозначая доносившиеся с палубы звуки: поскрипывание такелажа и мачт, ленивое похлопывание парусины на еле заметном ветерке. — Но в этот раз надо было выразиться определеннее. — А-а, — изрек Эдвард, словно вот так болтать с собственным бригом было совершенно обычным делом. Затылок опять пекло. Куда подевалась чертова тряпка? — Не сердишься, что так вышло? — Солнечный свет упал на ее лицо, и серые глаза стали вдруг ярко-голубыми, как в лагунах, где можно пройти с полмили, прежде чем вода достанет хотя бы до бедер. — Нет, — совершенно искренне ответил Эдвард. — Ерунда, оклемаюсь. Порывисто подавшись вперед, она коснулась кончика его носа своим, потом вдруг вскинула голову, вскочила, приложив палец к губам, шагнула в угол каюты, куда не доставал солнечный свет, и растворилась в тенях, будто никого и не было. Раздались тяжелые шаги, в переборку поскреблись, и в ответ на согласное мычание Эдварда в каюте появился Адевале. Он подошел к узкому капитанскому ложу, с отвращением поглядел в золоченый горшок, поднял и, выплеснув содержимое в гальюн, вернул на прежнее место. — Погрузка закончена, капитан. Ром, пряности, шелк и всякого по мелочи. — «Галка»? — Эдвард снова закрыл лицо предплечьем. Отчего-то было немного странно спрашивать. — В порядке, подлатали немного обшивку, меняем брам-рей. Ничего серьезного. — М-м. Квартирмейстер извлек откуда-то запропастившуюся тряпку, намочил, отжал и снова аккуратно подложил Эдварду под затылок. Он благодарно вздохнул. — Адэ? — Да, капитан. Эдвард потеребил губу. — У нас есть на борту парнишка лет шестнадцати-восемнадцати? Рыжий, веснушки, на груди татуировка — птица с монетой на черепе, на левой лодыжке шрам. — В конце концов, может, чертов рей саданул его сильнее, чем казалось? Квартирмейстер задумался. — Ну, помощник плотника Финн такой, светленький. Долговязый, с оспинами на физиономии. — Нет, не он. — Тогда вроде других и не упомню, сэр, а что случилось? Эдвард вздохнул. Да если б он сам знал… — Так, пустое. Курс прежний. — Будет сделано, капитан. Отдыхайте, — мягко посоветовал Адевале, и Эдвард согласно промычал в ответ. Оставшись в одиночестве, он какое-то время лежал, прислушиваясь к поднявшейся на палубе суете. Отдавались команды, баграми отталкивали корпус обчищенного купца с печально полоскавшимися в воде парусами, скрипели, поворачиваясь по ветру, фок и грот, хлопали, надуваясь, марселя и брамселя. Эдвард сглотнул, ожидая, что за маневром последует новый приступ боли и дурноты, но «Галка» легла на прежний курс так плавно, словно была не стремительным пиратским бригом в открытом море, а гагачьим перышком на потревоженной водомеркой глади стоячего пруда. С губ сорвался смешок облегчения. — «Галка», ты настоящее сокровище, — пробормотал Эдвард, похлопав по нагретому солнцем дереву. И добавил, совсем понизив голос: — Спасибо. В парусах высоко над головой загудел ветер. Эдвард уронил руку на грудь и вскоре уже спал, убаюканный плеском кильватерной струи и осознанием того, что «Галка» за ним присматривает.