Возвращение к себе.

6 января 1965 г. Франкфурт на Майне. Ещё позавчера Татьяна должна была забрать свое платье. На последней примерке и портниха, и заказчица убедились, что оно вышло просто замечательным. Несколько штрихов и вот, оно уже готовое, третий день дожидается хозяйку. Возможно, Брю и не переживала бы так сильно, если б не одно обстоятельство. Несколько раз Татьяна переспрашивала, будет ли платье готово к 7 января, ее дню рождения. А сейчас пропала, как и не было. И Брю беспокоил не только вопрос оплаты, хотя что скрывать, ее финансовые дела шли далеко не блестяще, но и сам факт исчезновения заказчицы. Похоже, с ней действительно что-то случилось. Желание оказать помощь, по сути незнакомому человеку, внезапно вывело ее из уже ставшей привычной апатии. Красиво упаковав платье, Брю перетянула свёрток пестрой лентой и, уточнив адрес в книге заказов, решила навестить клиентку. Хёхст в январе был как-то по-особому мрачен. Дома из темного кирпича, чернеющие силуэтами деревья — весь пейзаж добавлял тревожности в мироощущения Брю. Найдя нужный дом, она поднялась по довольно крутой лестнице и постучала в нужную дверь. Вначале ей никто не открыл, и она уже хотела вернуться, как вдруг услышала тихие шаги. Дверь открылась. Татьяна, бледная, закутанная в вязанный темно-серый платок, стояла на пороге. — Вы? Как вы здесь? — Брю смешалась и не знала, что сказать. Ей не хотелось, чтоб Татьяна обиделась, подумав, будто та ей не доверяет. — Вы говорили, что у вас день рождения завтра, и поэтому решила принести вам платье сама, — с этими словами Брю протянула ей сверток. — Ой, как неудобно. Проходите, пожалуйста. Совсем я старая стала, гостей на пороге держу. Как же вышло нехорошо. Приболела я, простудилась. Только вот с кровати стала вставать понемногу. Думала завтра найти силы, дойти до вас. А вы… это так мило и неожиданно. — Татьяна, не стоит благодарности, примерьте платье. Хочу убедиться в том, что все в порядке. Спустя пару минут женщина вышла в обновке. Густой румянец смущения розами расцвел на ее щеках. — Вы чудесно выглядите, фрау Татиана. — Когда-то выглядела милая девушка, а сейчас вы мне льстите. Моя красота уже давно поблекла. Хотя не будем о грустном. Давайте к столу. Будем пить чай по-русски. — По-русски это как? — Вприкуску с сахаром или конфетами. Давайте, не стесняйтесь.   Стол под большим абажуром, зеленая плюшевая скатерть, вязаные салфетки — все дышало уютом и простотой. — У вас золотые руки, Брю. При вашем таланте вы совершенно зря прозябаете во Франкфурте. Вам нужно в Париж. Я знаю, о чем говорю. Вам, вероятно, будет трудно поверить, но в молодости я работала моделью в IRFĒ Модельный дом основанный Ириной и Феликсом Юсуповыми. Золотое было время. — Я работала в Париже, но предпочла вернуться. Вернее, так сложились обстоятельства. Я была вынуждена. Но я бы не хотела говорить об этом. — Ах, простите мне мою бестактность. Просто я была счастлива в Париже. Как никогда. Молодость, первая любовь, свадьба. Рождение долгожданного сына. Это было чудесное время. Если б не война. А теперь я даже не знаю, жив ли мой мальчик. Вот его последняя фотография, — Татьяна встала и, открыв секретер, достала оттуда фото в скромной рамке и виновато улыбаясь, протянула его Брю. — Мой муж против того, чтоб оно стояло на видном месте. Так и не простил, а все эта проклятая война. Разделила отцов и детей, а что делать мне, матери? Ведь я даже не знаю, жив ли он. С фото на Брю смотрел герой ее ночных кошмаров. И хотя на снимке ему было не больше пятнадцати, не узнать его было невозможно. Ее первым порывом было бежать, но она с ужасом поняла, что ноги отказываются повиноваться. Внезапно она увидела Татьяну, в ее глазах стояли слезы от воспоминаний о потерянном сыне. Брю с яростью швырнула фотографию об пол, звук разбивающегося стекла придал ей сил. — Брю, что с вами, что вы делаете? Вы сошли с ума?! — Ваш сын ничтожество, фрау Татиана, мерзавец и ничтожество, а такие не умирают быстро, — с этими словами она вылетела из комнаты, оставив несчастную женщину в состоянии глубокого потрясения. Пришедший часа через два Олег нашел жену рыдающей над разбитой рамкой с фотографией сына в руках. В тот год, когда Антон сделал свой выбор, Олег запретил себе думать о нём. Не потому, что не любил, а потому что лишь так он мог найти в себе хоть какие-то силы, чтоб жить дальше. Два раза Олег Дюрингер возрождался из пепла подобно Фениксу и знал, что третьего раза он не переживает. Пожалуй, именно в тот год, пришедшая взамен любви ненависть стала источником, поддерживающим в нем хоть какое желание жить. — Таня, что с тобой? — жена не реагировала, только крупные слезы стекали из глаз и разбивались о стеклянные осколки, — черт возьми, мне нужно было выкинуть все его фото еще тогда, в Париже. Тебе бы не над чем было сейчас рвать свое сердце. — Антон жив, Олег, слышишь? Наш сын жив. Ты должен найти его. Поначалу Дюрингер подумал, что жена от горя помешалась. Но немного успокоившись, Татьяна рассказала ему про платье, про Брю, про то, как она пришла сегодня и чем завершился ее визит. Будь его воля, он ни за что бы не стал искать сведений о том, кто в лицо сказал ему, что презирает его и не считает отцом. Но Татьяна… Олег не мог сказать, что любил ее. Когда давно, в том страшном 1923 году прелестная Танечка Гортинская пленила воображение молодого Дюрингера, именно тогда началась его вторая жизнь, после того кошмара, который случился с ним в Гамбурге. Он безмерно любил ее, когда увидел в больничной палате с новорожденным Антоном на руках. Но сейчас любовь уступила место привычке. До сегодняшнего вечера он думал именно так, а сейчас вдруг понял… Нет, не то что любит, а то, что ответственен за ту, которая безропотно сносила его настроение, злобу, пьянство последних лет и он обязан сделать так, как она просит. Опыт и природная осторожность не позволили Дюрингеру сразу войти в ателье. Он решил немного постоять в стороне и осмотреться. И не ошибся, спустя пару минут дверь открылась и на улицу вышла девушка в сопровождении мужчины лет пятидесяти. Брю он узнал по довольно точному описанию Татьяны. Но к огромному удивлению он узнал и ее спутника. Внезапно его захватило предчувствие чего-то плохого, неотвратимого. Западня, которую он чудом избежал много лет назад, грозила ему вновь, и на этот раз Олег точно знал, ему ее не избежать. Гамбург, осень 1923 г. Петер и Олег стали неразлучными друзьями. Молодой Дюрингер, чудом избежав расстрела на родине, все-таки непостижимым образом сохранил в себе верность коммунистическим идеалам. Да, русские, это азиаты, дикари, половцы, именно поэтому коммунизм там принял чудовищную, извращённую форму, но здесь, в Германии, в среде просвещенных, размеренных немцев он будет иным, настоящим, несущим равенство и братство для всех. Он действительно тогда в это верил. Младший сын потомственного дворянина Николая Дюрингера, предок которого приехал в Россию из Саксонии ещё во времена Екатерины, был истово верующим коммунистом. Несмотря на дворянство, отец Олега организовал процветающее красильное производство, в управление которым привлек и старшего сына. Именно тогда, семнадцатилетний Олег начал задумываться о несправедливости распределения социальных благ. У семьи был богатый городской дом и старая родовая усадьба, где все восемь детей семьи Дюрингер вместе с мамой Ольгой любили проводить время. В то время как рабочие ютились в работных домах, где не было даже кухни, и вся еда которых заключалась в плохо пропеченном куске темного хлеба со ржавой трактирной селёдкой, а если повезёт, с яйцом. Эти же рабочие в день получения жалования валялись пьяными по дороге из трактира, а их полуголодные, иногда уже сами работающие на фабрике дети пытались их растолкать и отвести домой. Олег в своей наивности полагал, что более высокое жалование и образование смогут поменять жизни этих бедолаг к лучшему. Но воистину, людям видится только то, что они хотят видеть. Поэтому не замечал Дюрингер ухоженные дома потомственных фабричных мастеров, их учившихся  сыновей. К 1917 году родители умерли, и Олег на правах старшего, отдал все имущество отца Советам. Тогда ему было чуть за двадцать. Время надежд, он не изжил их даже тогда, когда Леонид, сирота «из рабочих», которого взял на воспитание отец, пробравшись к нему втайне, велел схорониться. Бывшие слуги якобы показали, что в кабинете Николая Дюрингера на письменном столе россыпью лежали драгоценные камни, а он, Олег, стало быть, их от советской власти сокрыл. И уже не важно, найдут сокровища Дюрингера или нет, для него буржуина итог один — стенка. Правдами и неправдами он оказался в Гамбурге. Теперь вряд ли кто смог бы опознать в портовом рабочем дворянина Дюрингера. Петер был родом из Эссена, где у него осталась жена и двое детей. После неудачной стачки, которую он пытался организовать на одной из шахт Круппа, любая работа в городе была для него недостижима. Даже Хайнрих Вайс, прямой конкурент Круппа, не пожелал видеть баламута в числе своих рабочих. Так, Дескау оказался в Гамбурге, где стал своим среди коммунистов, грезящих о победе мирового Интернационала. 23 октября под руководством Коминтерна должно было начаться вооруженное восстание. — Олег, решайся. Это твой шанс. Если все пройдет как надо, то я рекомендую тебя товарищам из советской России, и ты сможешь вернуться на Родину. Думаешь, я не вижу твою тоску? — Ты думаешь, там простят мой побег? — Конечно, ты же не ради себя сбежал, а ради того, чтоб продолжить дело Мировой революции. Тогда ты действительно поступил как буржуа, откупился деньгами и решил, что с тебя достаточно. А тут ты собственной кровью докажешь свою преданность делу, — словно желая придать весомость своим словам, он подвинул в сторону Олега маузер. Олег купился. Тем более вдали от Родины он действительно страдал. Поэтому 23 октября он ждал Петера на условленной улице. Дескау явился не один, вместе с ним был коренастый человек в кожаной тужурке и низко надвинутой кепке. — Ну что, гражданин Дюрингер, не ожидал, что встретимся? — Товарищ Семёнов? — с недоверием спросил Олег. Увы, да, это был Афанасий Семёнов, именно ему в свое время молодой Дюрингер передал документ, по которому отказывался от всего имущества в пользу советской республики. — Думал, не найдем, падла дворянская? Решил скрыться? От советской власти, мил человек, никто не скроется, а ты, тем более. На Родине тебя смертный приговор ожидает, но я не против исполнить его немедленно, — в руках Афанасия блеснул наган. Олег повернулся было к Петеру за помощью, но наткнулся на осуждающий, полный презрения взгляд. Видимо, комиссар успел изложить ему свою версию давних событий. Тогда он заметил выходящую из подъезда девушку. Не дав себе возможности подумать, он схватил ее, приставив маузер к виску. — Бросайте оружие, комиссар, иначе эта ни в чем неповинная душа умрёт, — ответом ему стал смех, жуткий смех, который, казалось бы, идет из глубин преисподней. — Для пользы революции можно принести в жертву и невинного, — с этими словами он выстрелил. Олег до сих пор не понимал, как ему повезло умудриться увернуться от пули, которая сразила девушку наповал. Резко швырнув на убийцу начинающее оседать тело, он выиграл несколько секунд, позволивших ему скрыться. К его удивлению, Петер нагнал его через несколько минут. Хладнокровное убийство произвело на него настолько тяжелое впечатление, что тот безоговорочно поверил рассказу Олега и помог ему спрятаться. Спустя три дня, Петер пришел с предложением. Попытка революции провалилась, и Дескау понимал, что ему, главе Межрабпома ареста не избежать. И что тогда будет с его детьми? Пусть у Олега нет мифических сокровищ его отца, но ведь что-то же у него есть. Так пусть, чем есть, он поможет его семье, а Петер, в свою очередь, не расскажет ни одной живой душе, где был Олег Дюрингер во время гибели Кристины Штильке. Девушка шла забирать свадебное платье и нашла собственную смерть. — Но ее убил не я, ее убил Семёнов, ты сам видел. — Видел и не отрицаю этого. Но Семёнов скрылся. А ты, со своим нансеновским паспортом хочешь податься в свидетели по этому делу и давать показания против советского комиссара? Меньше всего Олег Дюрингер хотел оказаться объектом внимания кого-либо. Поэтому согласился. В Эссен он смог выбраться спустя полтора месяца, от Лиззи, жены Петера, он узнал об аресте ее мужа. В Гамбурге он сумел выгодно продать те немногие материнские драгоценности, которые сумел вывезти ещё тогда, и вырученные за них деньги оставил Лиззи. А через полгода, абсолютно нищий, но при этом счастливый он стоял на парижской улице Дюфои обещал самому себе начать жизнь с чистого листа. Сейчас же, стоя напротив ателье Брю Линдманн, он почувствовал, что круг замкнулся. Девушка, которую он шел спросить о судьбе сына, вышла в сопровождении младшего брата той, в чьей смерти он был косвенно виновен.