пало санто

Солнце заливает комнату целиком. В столбах света кружится пыль. Окна в разводах, и сейчас это даже не бесит. Комната залита светом. Комната залита светом. Залита светом. А ещё ей очень жарко. Первое как будто бы даже весеннее утро за эту зиму. На улицах — зиму мучительно-долгую, серенькую, выцветшую, в помещениях — мрачную и почти свинцовую. Зима пронеслась мимо. Этот густой дым сигарет, коктейли, от которых сводит скулы. Холодная водка. И вода тоже холодная. Из-под крана и в больнице. С каким-то металлическим привкусом. И повсюду металл, и повсюду лёд. И только комната залита светом. — Ну? И долго мы ещё так будем стоять? Где-то на полке в прихожей лежат её наручные часы. Часы, которые подарил ей отец два года назад и которые она постоянно забывает надевать. Аккуратные такие, миниатюрные. Ей кажется, что она слышит, как стрелка движется по кругу. Она устала считать минуты до своего конца. Но он, кажется, не спешит. Стоит напротив, направляет дуло на неё. А на стеклянном столике поверх её журналов лежит кобура. Время — резина. Время — жвачка с ментоловым вкусом. Жвачка, которую жуют, жуют, жуют. А потом она становится пресной. И её просто выплёвывают за углом. — Ничего не скажешь? Тебя вообще-то на прицеле держат. Руки у неё скрещены на груди, а нога — левая — выставлена вперёд. Голос спокоен, ровен. Даже уверен. И ей начинает казаться, что ей совсем не страшно. — А я тебе ничего нового не скажу. Всё, что я про тебя думаю, ты уже слышал. Много-много раз. Так что давай, спускай побыстрее курок и закончим на этом. Или у тебя нет на сегодня больше дел? Он вдруг прикусывает язык. Слишком много слов. И дыхание начало сбиваться. Жёлтый луч солнца скользит по оголённому плечу, легонько касается зелёных глаз. Глаза — сырой луг. Стены в её ванной. Секундная вспышка. Капли на бархатной коже. Пар. Шумит вода. Он целует гематомы на её теле. Обжигает горячим дыханием красные полосы от верёвок на её руках. Пахнет табаком, лимонами и ванилью. На полочке на серебристом блюдечке тлеет пало санто. Всё это оживает в памяти, становится чем-то, что происходит заново, но как будто не с ней. И не с ним. Нет. Это не они. Это не могли быть они. Они — здесь. Ночь всё подменяет, день же — проливает свет. Комната залита светом. И всё становится настолько понятно и просто, что хочется кричать. Но он опускает пистолет. И снова всё смешивается, путается, делается сложным и перекошенным. Он садится на диван. Пистолет по-прежнему держит в руке, только больше не сжимает его так сильно. — А ты знаешь, — он хмурит брови, смотрит в одну точку, — я не смог. Тебя не смог. Всех могу. Даже отца твоего могу. А тебя нет. Комната залита светом. Она устала твердить это про себя. Он поворачивает голову. Смотрит на неё, словно хочет взглядом испепелить. Не смог убить — так хотя бы испепелит. — Не скажешь, почему? А ей даже язвить не хочется. Поэтому она просто падает рядом с ним. И от него по-прежнему пахнет табаком и лимонами. А в ванной на полочке всё также тлеет пало санто.