(Не)достаточно

Гарри вздохнул и проводил взглядом ушедшего в спальню мальчиков друга, устало разминая шею. Бывшего друга. От того, как он мысленно его назвал, внутри всё сжалось, взбунтовалось, хотелось закричать, разрывая перепонки себе и другим, что это не так, что они по-прежнему друзья, но… Рон уже неделю не разговаривал с ним. И если первые пару дней Гарри не мог поверить, что это произошло, казалось, что это всё не по-настоящему, просто затянувшаяся шутка, со временем стало приходить понимание, что это не шутка, это правда, это злая реальность. Тот, кто всегда был рядом плечом к плечу, подло обвинил его в том, что он не делал, и бросил. А может, Рон и вовсе не хотел с ним дружить и просто искал повод?.. — Гарри, — шепнула Гермиона, — ты бы заканчивал… Через несколько часов вставать, а ты и не ложился. Но Гарри упрямо мотнул головой. Да, за окном уже давно стемнело и на часах перевалило за полночь, но он не мог остановиться. У него ещё не дописано сочинение по истории магии… — Гарри, говорю же тебе, хватит! — Гермиона решительно забрала у друга пергамент и перо. Гарри сердито откинулся на спинку кресла, уткнувшись взглядом в стол. Его плечи мелко подрагивали, челюсть была плотно сжата, ноздри раздувались, а волосы хаотично растрепались. Позволить поймать свой взгляд он не мог: боялся, что бушующая ярость выйдет из берегов и затопит. Гермиона не должна захлебнуться его эмоциями. — Я не могу, Гермиона! Неужели ты не понимаешь? Я должен заниматься, иначе… — Иначе что? Сойдёшь с ума? Гарри, Рон того не стоит, каким бы глупцом он ни был. Я понимаю, тебе тяжело оттого, что вы перестали общаться, но это нужно принять. Гарри не хотел. Бесцветным взглядом он обводил опустевшую гостиную, в которой остались только они с Гермионой. Воспоминания волнами накатывали на него, оглушая, разбиваясь о кромку мозга. Сидя у камина, они с Роном хохотали над Малфоем. За этими самыми столами они втроём делали уроки, и Гарри тогда раздражался, слушая препирания друзей, хотел, чтобы они заткнулись, а сейчас много чего отдал бы, чтобы снова их услышать. Отдал бы, например, всё своё золото, очки, без которых ничего не сможет видеть, все купленные учебники, перо, даже волшебную палочку и подаренную Сириусом метлу. В его сознании их трио было вечным, постоянным, нерушимым. Константой. Это как если бы солнце вдруг перестало светить, погасли звёзды и высох мировой океан. Такого ведь не может случиться. Как же тогда произошло это? Они втроём всегда были против мира и против внешних обстоятельств, так как могло получиться, что обстоятельства разрушили нерушимое? Говорят, терять друзей — нормально. Но Гарри казалось, что ядовитое зелье тоски разъест его внутренности. Он потерял не друга, а часть себя. И что делать с такой потерей, никто не объяснил. — Гермиона, верни мне, пожалуйста, моё сочинение, — спокойно, несмотря на клокочущую в душе бурю, попросил Гарри. — Нет уж! Я сама его допишу завтра. Гарри, пожалуйста, поделись со мной тем, что тебя гложет. Гарри вздохнул, взъерошил волосы и поднял несмелый взгляд на подругу. — Без него здесь пусто. Гермиона понимающе кивнула и коснулась его руки. Гарри посмотрел туда же, на тот участок кожи, где остался призрачный след от прикосновения. Там ещё хранилось тепло. Это ощущалось так странно… как будто мягкое перо ласково опустилось на руку. Как свежий ветерок посреди летнего зноя. — Но разве тебе недостаточно, чтобы я была с тобой, верила? Гарри дёрнул плечами, опуская взгляд на сцепленные руки. Конечно, ему недостаточно. — Я никогда не видел разницы между вами. — Что ж, — голос Гермионы дрогнул, — да, точно… Это заставило обернуться. Гарри не мог сказать, почему: может, виной тому было любопытство, непонимание, встревоженность. Он смотрел на свою лучшую подругу и видел её как будто впервые: эти опущенные глаза и поджатые губы, лёгший на хрупкие плечи каскад каштановых непослушных кудрей, тонкие пальцы, переплетённые в замок на острых торчащих коленках. Гарри вдруг нестерпимо захотелось поймать её взгляд, узнать, что в нём; почему-то очень важно было, чтобы не разочарование. Отошли на второй план все звуки внешнего мира: треск камина, шум ветра за окном, цоканье часов. Взгляды пересеклись. У Гермионы — робость, смущение. У Гарри — замешательство. Он всматривался в каждую черту её лица, заново открывая для себя, приметил, что у неё, оказывается, длинные ресницы, а волосы, скорее, орехового цвета, а ещё забавно подрагивают веки и на щеках видны еле заметные веснушки. Гарри никак не мог понять, почему раньше он не видел всех этих деталей. У него как будто третий глаз открылся, ей-богу! Гермиона не была красива, как Флёр, но при взгляде на неё глаза так же открывались в восхищении. На Флёр не хотелось смотреть раз за разом: всё в ней обыкновенно и понятно. Но от Гермионы не хотелось отрывать взгляд. С ней всё наоборот: чем чаще смотришь, тем больше нового открываешь для себя. Гарри не понимал, что с ним происходит, но ощущал, как засевшая в груди змея перестаёт гневно шипеть, выплёвывая яд, и затихает, уползая в уголок. — Знаешь, я уверена, вы ещё помиритесь и летом точно будете отдыхать в Норе. Гарри рассеянно кивнул, думая совсем о другом. Он поймал себя на мысли, что ему не так уж и хочется в Нору, куда интереснее было бы познакомиться с родителями Гермионы. А ещё хочется взять фотоаппарат и каждый день фотографировать Гермиону, чтобы наслаждаться целым спектром её эмоций в любой момент. Гарри слышал, что чтобы что-то найти, нужно что-то потерять. Но только сейчас осознал это в полной мере. Ему достаточно.