Джун Форсайт и море

      Джун Форсайт любила природу до безумия. Холмы, луга и реки родной Англии всегда до слез трогали ее душу. Она замирала перед величием гор. Она и море любила — когда оно стелилось перед ней, стоящей на твердом берегу, когда ложилось волнами у ее ног. Но сейчас, когда под ногами была лишь палуба, а море окружало со всех сторон, Джун чувствовала к нему неприязнь. Точно кто-то переиграл ее и теперь мог диктовать свои условия.       Экипаж подчинился эти дурацким условиям и вел пароход, как казалось Джун, с черепашьей скоростью. Между тем Холли изнывала, томясь перед встречей со своим Вэлом, а сама Джун — одновременно тревожась за оставленного в Англии Эрика Коббли с семьей и за Джолли, их с Холли братца, который отправился воевать с бурами раньше и умудрился подхватить дизентерию. Если бы можно было добраться быстрее, сестры уже ухаживали бы за ним! Но пока они оставались бесполезными пассажирками этой посудины. А Джун больше всего на свете ненавидела быть бесполезной. Потому у нее и не получалось дружить с теми, кто благодаря ее помощи уже выбрался из нищеты и безвестности. Она просто чувствовала, что в ней больше не нуждаются. Унизительно быть ненужной.       Ее утешало сейчас только то, что в ней нуждалась Холли.       Какой молодец дедушка, что помирился с папой. Благодаря ему Джун обрела младших брата и сестру, которые уж точно всегда будут хоть немного нуждаться в ней. Пусть она не очень-то уживалась с их матерью, Элен — та слишком уж была нервной и подозрительной — было так приятно, когда Джолли или Холли бежали к Джун с секретами, с маленькими бедами и радостями. Она читала им, когда они болели, и просила знакомых художников давать им уроки рисования. Папа, конечно, немного обижался, но он ведь сам признавал, что недостаточно совершенен в своем деле. Джун и его чаще знакомила бы с настоящими талантами, если бы он только хотел.       Когда Элен умерла, папа с горя уехал в Париж, чтобы там погрузиться в работу. Джун его понимала, дедушка и ее учил, что от горя надо отвлекаться, а не позволять завладеть собой. Она осталась в Робин-Хилле ждать приезда Джолли из школы — бедный мальчик, каково ему было среди этих бесчувственных учителей! — и присматривать за Холли. Девочка часто плакала ночами, поэтому Джун порой просиживала у нее в комнате до рассвета. И сейчас они снова спали в одной каюте.       Они договорились, что будут по очереди уступать друг другу постель и ночевать на полу. Каждая из них в жизни не спала где-то, кроме постели с тюфяком, а то и периной, так что первое время такие ночевки были пыткой что для Холли, что для Джун. Впрочем, обе они находили ниже своего достоинства жаловаться и ныть. Джолли и Вэлу труднее, гораздо труднее! А когда пароход приблизился к экватору — даже много раньше — ночевки на полу стали желанным благом. От изнурительной духоты не спасал открытый иллюминатор; Джун ночевала бы на палубе, если бы благоразумие истинной Форсайт не удерживало ее. Судя по мерцанию в глазах Холли, у сестры тоже мелькали подобные мысли.       В одну из таких ночей в перегретой постели Джун не спалось; она выпрямилась и наблюдала за Холли. Сестра раскинулась на полу, ее темная коса соскользнула с плеча, лунный свет серебрил испарину на смуглом лице. Губы Холли шевельнулись, точно она во сне прошептала чье-то короткое имя.       Вэл, конечно! Как далека та счастливая осень, когда самой Джун было восемнадцать, когда она вот так же в полудреме шептала короткое: «Фил!»       Как поверить, что его больше не существует, как смириться, что он не вернется к ней? А ведь прошло уже двенадцать лет! Как признать, что она совершенно наяву видела его в гробу, такого непохожего на себя, лишившегося своей звериной силы и духа — того, каким сейчас проникнут морской южный воздух?       Видит Бог, Джун сделала, что могла. Врагов надлежит прощать — ну, так она простила Ирэн, она даже Сомсу не желает смерти или несчастий, хотя он так же убил Фила, как если бы правил тем проклятым экипажем. Но что за темная, злобная сила до сих пор овладевает и мучает, стоит вспомнить о давней своей любви или увидеть чужую?       Стало так тяжело, что Джун подошла к иллюминатору, выглянула, вдохнула посвежевший за ночь воздух. Ей в лицо глянули яркие звезды, названий которых она не вспомнила бы никогда. А Фил, наверное, знал их, он ведь знал все на свете. В один из счастливых августовских вечеров, когда они возвращались из театра, он показывал ей созвездия и рассказывал о них чудесные истории.       Кто мог бы сравниться с ним? Джун знала, что могла бы и не оставаться одна. Она ведь недурна собой, и пару раз художники, которым она помогала, смотрели на неё с нескрываемым восхищением и еще тем чувством, которое она не могла быть назвать. Фил никогда так не смотрел на нее, но это чувство появлялось в его взгляде, когда он видел Ирэн.       Бедный Найджел, ему недолго оставалось, чахотка сгубила одно легкое и подбиралась к другому! Он не вернулся из санатория, куда его устроила Джун. Бедный Арчи, совсем еще мальчик, такой ранимый, наивный, хрупкий! Может, лучше было хоть кому-нибудь из них дать надежду? Напиться их теплом, ощутить сполна свою власть и их бесконечную потребность в ней, в том, чтобы она была рядом?       Тихий рокот моря показался Джун возмущенным — как возмущало такое предположение и ее саму. Разве их не унижала бы тень Фила, вечно стоящая за ее спиной?       Звезды сияли так победительно, будто и вправду Фил с небес наблюдал за ней. Шум моря перестал быть возмущенным. Оно больше не грозило, не диктовало условия. Оно баюкало, успокаивая, и Джун, благодарная за сочувствие, на время примирилась с ним.