Красное и черное

      — Джим… Джим, вот ты где! Куда ты только подевался — я везде тебя ищу! Пойдем, я познакомлю тебя кое с кем совершенно потрясающим, они точно тебе помогут…       Себастьян Моран, один из самых богатых наследников-аристократов во всем Соединенном королевстве, слегка опьяневший, но еще не потерявший возможности соображать, потянул приятеля за рукав, но Джеймс Мориарти покачал головой и не сдвинулся с места.       — Хватит с меня твоих знакомств, ваша светлость, — он говорил низким голосом, почти без акцента, но чуть растягивал слова. — Все равно толку от них никакого.       — Эй, не надо падать духом! — воскликнул Моран, однако попытки заставить друга встать все-таки оставил и, видимо, забыв про своих «потрясающих» знакомых, уселся рядом с Мориарти. По мнению последнего, ночной клуб, в котором они находились, был той еще клоакой, но именно такие места и выбирал для своих вечеринок Моран. Возможно, таким образом он хотел максимально расширить список гостей (в конце концов, далеко не все его знакомые были достойны того, чтобы тратить на них лишние деньги и снимать презентабельный ресторан), но, скорее всего, как подозревал Мориарти, ему просто нужно было временами отвлекаться от всего своего аристократического пафоса и спускаться ближе к простым смертным.       — Тебя еще ждет твой оглушительный успех, я в этом просто уверен! — Моран хлопнул его по плечу, говоря гораздо громче обычного, чтобы перекричать музыку. — Карл Лагерфельд и Ральф Лорен тоже когда-то строчили на швейных машинках — и посмотри, где они сейчас!       — Ну да, — с кислой миной проворчал Мориарти, делая очередной большой глоток отвратительного коктейля, который ему подал невероятно страшный бармен, что работал в этом безнадежном заведении. — Только у них хватило мозгов не соваться туда, где у них не было ни единого шанса, — уже тише добавил он, так что Моран почти заорал:       — Что??       «Да ничего!» — хотелось заорать в ответ Мориарти, но он предпочел помотать головой и допить свой коктейль. Пора было идти домой — здесь он уже потратил достаточно времени.       В такие бесполезные дни, как сегодня, его настроение опускалось куда-то на дно и не возвращалось обратно в виде мрачной депрессии только потому, что он брал карандаш и скетчбук и начинал рисовать эскиз очередного платья, которое, он знал наверняка, никто никогда не наденет — потому что у него не было денег, чтобы его пошить. И все-таки Мориарти продолжал рисовать, объясняя это тем, что он никогда не простит себе, если вернется в Дублин к своей любимой матушке и признается ей в том, что страна бывших колонизаторов оказалась ему не по зубам. Ну уж нет. Он не станет еще одним неудачником, смиренно склонившим голову перед жестокой действительностью.       Средний из трех братьев, в свои двадцать пять Джеймс Мориарти оставался единственным неустроенным сыном своей матери (отца они похоронили, еще когда он учился в школе). Его старший брат, добродушный, но готовый до конца отстаивать свои принципы, стал кадровым военным и по-прежнему жил в Дублине. Его младший брат, с юных лет развивший в себе талант к точным наукам, выиграл стипендию и теперь учился в Гарварде, намереваясь полностью посвятить свою жизнь математике. На этом фоне средний Мориарти как-то терялся, потому что его желания были гораздо более несбыточными — он мечтал стать модельером. А чтобы еще больше усложнить осуществление этой мечты, он был твердо настроен стать модельером в Британии.       Родители троих Мориарти еще застали те времена, когда в Англии на дверях некоторых пабов было написано: «Вход воспрещен собакам и ирландцам». Их дети с таким не встречались, но их детство и юность пришлись на непростые годы — режим прямого правления, введенный в соседней Северной Ирландии(1), взбудоражил всю страну, и картины насилия, что без конца показывали по телевизору и печатали в газетах, запомнились Мориарти на всю жизнь. Он словно жил на вулкане, в ожидании очередных новостей о столкновениях, взрывах и убийствах, и в его душе кипели противоречивые чувства. С одной стороны, Мориарти был из тех ирландцев, которые считали, что шесть графств Ольстера нужно отпустить с миром — все равно их невозможно будет интегрировать, так зачем же вообще пытаться? С другой стороны, чем больше он жил на этом свете, тем сильнее становилась его неприязнь к англичанам. Изобретатели футбола и любители пабов, по его мнению, были самой заносчивой нацией в мире, потому что не могли взять в толк, как это Земля не вращается вокруг их имперских интересов. То, что они вытворяли в Северной Ирландии в семидесятые-восьмидесятые годы, казалось Мориарти верхом идиотизма, а Тэтчер он называл не иначе как «эта консервативная ведьма». Он никогда не испытывал ни малейшей симпатии к ИРА, считая их безумными радикалами, но видеть, как жители соседнего острова до сих пор топят в крови территорию, которую они же считают своей, было просто невыносимо.       И все-таки в стремлении к лучшей жизни Мориарти поехал именно в Англию. Точнее, конечно, он поехал в Лондон (столица королевства всегда разительно отличалась от остальной страны, и жить там было на порядок приятнее), но особо сути это не меняло. Может быть, он и не был столь умен, как его младший брат, но он умел быть реалистом и понимал — в Ирландии в модельном бизнесе многого не добьешься. Если он хочет быть в центре внимания, он должен быть в Лондоне.       Только вот с нахождением «в центре внимания» у Мориарти до сих пор были проблемы. Он успешно окончил одну из престижных лондонских школ дизайна, он даже сумел устроиться на работу в модельный дом средней руки, но по-прежнему находился на периферии и понимал, что это будет продолжаться до тех пор, пока он не откроет собственное дело. А это означало, что ему нужны были деньги. Которых, разумеется, у него не было.       Нет, конечно, решение этой проблемы лежало на поверхности. В Лондоне была тьма богатых людей, а Мориарти был достаточно умен, чтобы завести нужные знакомства, но поиск спонсора оказался гораздо сложнее, чем он полагал. Дело было в том, что все, кто был готов профинансировать его начинания, вполне закономерно хотели участвовать в творческом процессе. И не то чтобы Мориарти не был готов к определенному сотрудничеству — напротив, он считал обмен идеями довольно полезным для работы собственного мозга — да только все, кто доселе предлагал ему свои «идеи», были напрочь лишены чувства вкуса. Фактически то, что они хотели создать с помощью Мориарти, полностью противоречило его собственным взглядам, а на такой компромисс он пойти никак не мог. Из-за этого он продолжал влачить жалкое существование, и его шансы на прорыв с каждым новым месяцем простоя казались ему все более призрачными. Эскизы продолжали копиться, постепенно откладывавшиеся деньги были каплей в море, а отсутствие мотивации медленно убивало в Мориарти творческую искру. И этого он боялся больше всего.       — Ладно, Себ, — он отставил от себя пустой стакан и повысил голос, чтобы собеседник мог его расслышать, — я думаю…       Однако он не договорил. Какое-то движение у столика в противоположном конце зала по необъяснимой причине привлекло его внимание. Мориарти просидел за барной стойкой, наверное, около получаса, и видел, что там расположилась компания молодых девушек, судя по возрасту, еще студенток. Они без устали щебетали, приносили себе напитки и выходили потанцевать, после чего возвращались с весьма заурядными парнями, так что вокруг их столика постоянно что-то происходило. Но теперь пространство почему-то освободилось (возможно, девушки пошли припудрить носики или разом отправились на танцпол), и Мориарти увидел, что за столиком в одиночестве сидит темноволосая девушка, которую он моментально выделил из толпы.       На первый взгляд, она могла привлечь внимание любого уже хотя бы тем, что все то время, пока ее подруги веселились, она сидела на диване и с равнодушным видом читала книгу, невосприимчивая к происходящему вокруг. Рядом с ней стоял бокал, в котором было белое вино, но больше она ничего не заказала и, судя по всему, она не могла сделать больше одного глотка. В подобном заведении такой аскетизм вкупе с безразличным чтением книги выглядел как благочестивое молебствие в аду, но Мориарти, конечно, бросилось в глаза не только это.       Как сказали бы люди приземленные, эта девушка обладала незаурядной внешностью, а человек с такой восприимчивой натурой, как Мориарти, мог сказать лишь, что она была очень красива. Черные как смоль вьющиеся волосы были собраны в высокий пучок, но Мориарти мог поклясться, что одну прядь она оставила, и та эффектно подчеркивала ее гибкую длинную шею. Идеальная фарфоровая кожа, тонкие черты лица, изящные ладони — эта девушка могла бы быть моделью, тем более, что на ней был весьма подходящий наряд. Мориарти сразу же узнал белый брючный костюм из последней коллекции Тома Форда, который незнакомка носила так, как должна это делать каждая женщина — будто бы он был сшит специально для нее. Свободный крой скрывал все недостатки ее фигуры (если они вообще у нее были), а сам костюм будто обволакивал ее, создавая ощущение, что они с ним были одним целым. Этот простой образ довершали скромные, но дорогие серебряные серьги (больше никаких украшений она не носила), а на обувь, что она сняла под столом, чтобы дать отдохнуть ногам, Мориарти даже не нужно было смотреть.       — Себ, — проговорил он, не отрывая взгляда от незнакомки. — Себ, какую часть своей души ты продал, чтобы заманить в эту помойку столь неземное создание? Кто она такая?       Моран развернулся, чтобы посмотреть, что он имеет в виду, и его лицо как-то странно вытянулось. Мориарти даже рискнул бы предположить, что он разом протрезвел и выпрямился, словно в клуб внезапно вошла какая-то очень важная персона.       — Это, друг мой, — он понизил голос, и Мориарти наклонился, чтобы лучше слышать, — мисс Эвр Холмс.       — Эвр? — переспросил Мориарти. — Что это за имя такое?       — Греческое, — пояснил Моран. — Означает что-то вроде «богиня Восточного ветра». Вообще, конечно, ее зовут Элизабет, но ее родители придерживаются старой традиции и обращаются к своим детям, используя их вторые имена(2), так что по-другому их никто и не называет.       — Вот как?.. — задумчиво проговорил Мориарти, не сводя глаз с таинственной Эвр. — Так значит, она не единственный ребенок в семье?       — Она единственная дочь, если ты об этом, — усмехнулся Моран, делая глоток из своего бокала. — И к тому же младшая. У нее есть двое братьев. Самый старший, Майкрофт, кажется, какой-то чиновник — я слышал, что он работает на правительство, но никаких подробностей не знаю. А второй, Шерлок — он старше Эвр всего на год — эдакий эксцентрик. Вряд ли ты о нем слышал, но у него есть свой сайт, на котором он пишет то ли о химии, то ли о какой-то другой ерунде. Насколько я знаю, он называет себя «детективом-консультантом». Звучит по-идиотски, но, кажется, Эвр с ним довольно близка. Сама она в этом году защитила диссертацию по чему-то психиатрическому и теперь вроде бы открыла свой кабинет. И ничего удивительного — я слышал, у ее семьи денег куры не клюют, — покачал головой Моран с таким видом, с каким может рассуждать о богатствах среднего класса только будущий английский лорд.       Мориарти внимательно выслушал приятеля, не отрывая взгляда от Эвр, и чем больше он на нее смотрел, тем сильнее его пленяла ее красота, и тем отчетливее он ощущал исходящую от нее магнетическую привлекательность. Теперь он знал совершенно точно, что не уйдет из этого клуба, не перемолвившись с ней хотя бы одним словом.       — Себ, представь меня, — он встал.       Моран от изумления чуть рот не открыл.       — Джим, ты знаешь, я к тебе всей душой, — он встал, преграждая приятелю путь, — но я тебе этого не советую.       — Почему это? — Мориарти сузил глаза, игнорируя появившуюся в голосе Морана обеспокоенность. — Она из тех английских расистов, что готовы в ярости сломать голову об стол, услышав слова «ирландец» и «католик»?       — Нет, конечно, — комментарий уязвил Себастьяна, но своей решимости он не растерял. — Просто она… Ну, кто-то вроде мизантропа. Не любит людей.       — Странное тогда она выбрала место отдыха, — резонно заметил Мориарти.       — Место вполне подходящее — она ведь психиатр, забыл? Она здесь просто для того, чтобы изучать людей, а потом написать о них какую-нибудь заумную научную статью. Такое уже много раз было, поверь мне. Она самый совершенный манипулятор в мире, просто Ганнибал Лектер в юбке. Ты не представляешь себе, как ее боятся!       — Ну так вот и представлю, — Мориарти посмотрел ему прямо в глаза, и Себастьяну стало не по себе. Его приятель нечасто так на него смотрел, но этот взгляд неизменно пробирал до костей. Моран сглотнул и бросил быстрый взгляд на Эвр.       — Ладно, — сказал он. — Я тебя представлю. Но с этого момента это уже будут твои проблемы, ясно? Не хочу потом говорить, что я тебя предупреждал.       — Не скажешь, не бойся, — почему-то Мориарти был в этом совершенно уверен.       Неодобрительно покачав головой, Моран повел его к столику Эвр, попутно приклеив к своему лицу свою типичную дружелюбную улыбку.       — Эвр, я так рад тебя видеть! — он взмахнул руками, и мисс Холмс, оторвавшись от книги, встала, и они коротко обнялись.       — Себастьян, спасибо за приглашение, — ее голос оказался несколько выше, чем можно было ожидать от девушки ее возраста, но это не было слишком неприятно.       — Да, я очень рад, — проговорил Моран, сцепив ладони в замок. На мгновение последовала пауза, после чего он сказал:       — Эвр, я хотел представить тебе своего дорогого друга, — он чуть прикусил губу. — Джеймс Мориарти, модельер. Он работает в <…> доме.       Несмотря на то, что они были примерно одного роста, Эвр Холмс без труда посмотрела на него сверху-вниз, после чего медленно подала ему свою тонкую ладонь.       — Мистер Мориарти, — изрекла она, внимательно изучая его взглядом.       — Мисс Холмс, — он легонько коснулся губами ее руки, и Эвр, задержавшись лишь на мгновение, ее отпустила. — Позвольте сказать, что вы божественно выглядите.       Любую другую женщину столь щедрый комплимент застал бы врасплох, но Эвр Холмс была женщиной на миллион, и поэтому на ее идеальном, почти скульптурном лице отразилась лишь легкая ирония.       — Никто из тех, кто меня знает, применил бы ко мне эпитет «божественный», мистер Мориарти, — ее изучающий взгляд не был тяжелым, но от этого не терял своей внушительной силы. — Кроме моей матушки, разумеется — она, как и я, чрезвычайно самодовольна, и весьма высоко ценит свои творения. Так что же дает вам такое право?       Мориарти выдержал ее взгляд, не мигая. Это было не так уж и сложно — ее бледно-голубые глаза притягивали мощнее силы, столетия назад открытой Исааком Ньютоном.       — То, что я обладаю особым даром, — невозмутимо ответил он.       — Вот как? — Эвр почти усмехнулась и бросила быстрый взгляд на Морана, как бы призывая его в свидетели, но тот лишь беспомощно развел руками. — И что же это за дар, мистер Мориарти? — она снова на него посмотрела.       — Видеть истинную красоту, разумеется, — он склонил голову набок, а затем повел плечами, будто такая способность была сущей безделицей. — Понимаете, мисс Холмс, из того, что мне поведал наш общий друг Себастьян, легко можно сделать вывод, что вы чертовски умны — в чем я имел честь убедиться, только что познакомившись с вами. Однако для вас самой это не так уж и существенно. Потому что какое значение имеет ваш выдающийся ум, если все вокруг, ослепленные его блеском, не обращают внимания на вашу красоту?       В какой-то момент, пока он говорил, что-то похожее на интерес мелькнуло в ее глазах, но интерес этот, Мориарти не стал себя обманывать, носил явно научный характер, как его и предупреждал Моран. Что ж, пока ему хватит и этого.       — Почему вы решили, что люди не обращают внимания на мою красоту? — вслух поинтересовалась Эвр.       — Потому что они идиоты, разумеется, — видит Бог, Мориарти убеждался в этом многократно. — Вы одеты лучше всех в этом убогом заведении, и я первый, кто решился с вами заговорить. Что это, если не идиотизм?       Теперь Эвр усмехнулась почти в полную силу.       — Другие назовут это благоразумием, мистер Мориарти, — сказала она.       — Потому что они вас не знают, мисс Холмс. И потому что чем еще является в данном случае благоразумие, если не изощренной формой идиотизма?       Отдавать должное его импровизированному афоризму она не стала — гораздо больше ее привлекла его первая фраза.       — Значит, вы осмеливаетесь утверждать, что вы меня знаете, мистер Мориарти, — она сказала это почти с издевкой, и он почувствовал, как рядом с ним вздрогнул Моран, единственный свидетель этой сцены.       — Конечно, мисс Холмс, — спокойно подтвердил Мориарти.       — Вот как? И чем вы это докажете?       Он на мгновение посмотрел куда-то в сторону, после чего почти равнодушно встретил взгляд ее льдистых глаз.       — Потому что я могу сказать, какие туфли на вас надеты, даже не глядя на них.       На сей раз Эвр едва не расхохоталась.       — Мистер Мориарти, мой старший брат проделывает такие штуки по десять раз в день, так что, если вы думали удивить меня чем-то подобным, можете возвращаться к вашему унылому коктейлю.       — О нет, мисс Холмс, я вовсе не это имел в виду, — он покачал головой. — Из-за постоянного мельтешения ваших очаровательных спутниц я обратил на вас внимание, к своему глубокому сожалению, менее десяти минут назад. Но я знаю, что за туфли вы выбрали, потому что, будь я на вашем месте, с этим умопомрачительным костюмом от Форда я надел бы именно их.       — Неужели? — Эвр сузила глаза. — Что ж, тогда вперед. Поразите девушку.       Мориарти выдал одну из своих небрежных, но чарующих полуулыбок и почти лениво проговорил:       — На вас надеты туфли от «Дольче-Габбана», прошлогодняя коллекция. Каблук два дюйма, мысок зауженный, но не острый. Черные, открытые, с цветочной белой вышивкой ручной работы. Пряжка застегивается на щиколотке. Многие скажут, что лучше и не придумаешь, но они, конечно, неправы.       Впервые за весь разговор Мориарти действительно удалось произвести впечатление, пусть его слова не столько поразили мисс Холмс, сколько вызвали у нее удовлетворение. Зато ошеломленный Моран, позабыв о приличиях, нагнулся, чтобы проверить, и по его реакции было понятно, что догадка Мориарти оказалась верной.       — Неправы? — насмешливо повторила Эвр, скрестив руки на груди. — Вы же сами только что сказали, что выбрали бы эти туфли, будь вы на моем месте. Что же тогда может быть лучше?       — То, что сошью вам я, — просто ответил Мориарти.       Теперь уже Эвр расхохоталась в голос.       — Вы? — отсмеявшись, поинтересовалась она и внезапно так сверкнула глазами, что это заставило Морана поежиться. Мориарти, однако, просто так было не пронять.       — Я, — сказал он. — Я сошью вам туфли и новое платье. И если вам они понравятся — а они понравятся — вы согласитесь со мной поужинать.       Эвр смерила его долгим взглядом.       — А вы наглец, мистер Мориарти, — сказала она.       — Я ирландец, мисс Холмс, — напомнил он. — Так что здесь нет ничего удивительного.       Она позволила своим губам на секунду исказиться в усмешке, а затем, снова бросив взгляд на обомлевшего от такого развития событий Морана, коротко кивнула.       — Хорошо, мистер Мориарти, пусть будет по-вашему. Но скажите: как вы поймете, что ваше творение мне понравится? Ваш друг наверняка предупреждал вас — я искусный обманщик. Как вы сумеете отличить ложь от правды?       Мориарти манерно повел рукой и закатил глаза.       — О, не переживайте, мисс Холмс. В том, чтобы прибегать ко лжи, у вас не будет никакой необходимости.

***

      Дьявол, он что, так и сказал?       Всю следующую неделю, отведенную ему для создания самого главного шедевра всей его жизни, Джеймс Мориарти вновь и вновь вспоминал тот, в общем-то, короткий разговор, и думал о том, что вообще произошло в тот день в клубе. Его простодушная матушка, ни разу не покидавшая пределов Ирландии, наверняка бы сказала ему, что он просто по уши влюбился, но Мориарти знал, что все было не так просто. Как человек искусства, он не верил, что любовь в том смысле, в котором понимали ее простые смертные, вообще была ему доступна. Он знал, что не сможет полюбить другого человека за его доброту, за его исключительные душевные качества или же — худшее, что придумало человечество — просто за то, что он есть. А вот за красоту — да, за красоту он полюбить мог.       Красота в его понимании вовсе не сводилась к физическим характеристикам молодости. Ему доводилось встречать (или видеть на экране) женщин и мужчин, которые и в семьдесят лет продолжали оставаться живым ее воплощением. Нет, красота для Мориарти состояла в том, как человек жил. В современном мире, задерганном постоянной спешкой, люди зачастую переставали следить за тем, как они живут, и в итоге изменяли самим себе, что неизбежно вносило в их жизнь дисгармонию, и в восприятии Мориарти они словно распадались на части. Физическая оболочка — отдельно, душа — отдельно, привычки и образ жизни — отдельно. Им не хватало целостности, которая, в конечном итоге, и была ключом к обретению истинной красоты.       А вот Эвр Холмс, он понял это сразу, была совершенной. Ум, внешность, настроение и характер — в ней все находилось в состоянии внутренней гармонии, и поэтому она была первым настоящим человеком, первой настоящей женщиной, что он встретил. Конечно, Мориарти не строил себе на ее счет никаких иллюзий. Она могла быть необузданной. Взбалмошной. Даже первобытной, если кому-то нравилось это слово. Но зато он знал, что она всегда будет собой, что она никогда не сделает того, чего нельзя бы было от нее ожидать, потому что никогда не нарушит своей внутренней гармонии. Никогда не пойдет против собственной красоты.       Поэтому его матушка была бы не совсем права. Он не влюбился, с ним случилось нечто гораздо более серьезное. Он просто нашел женщину, с которой готов был провести всю жизнь. Только с ней, и больше ни с кем. И он сделает все, что угодно, чтобы ее завоевать. В конце концов, воля к борьбе была у него в крови.       Эвр отвела ему на пошив платья и туфель всего неделю, и сначала Мориарти подумал, что ничего не успеет — в голове у него взорвалась целая бомба идей, и он не знал, какой из них отдать предпочтение. Однако потом, включив холодную логику, без которой, по его глубокому убеждению, не мог обходиться ни один модельер, Мориарти, уподобившись Микеланджело, отсек все лишнее и пришел к выводу, что в первый раз (в том, что последуют и другие, он не сомневался) ему стоит не изобретать велосипед, а обратиться к самому простому варианту из возможных.       Поэтому он решил пошить Эвр черное платье. Кому-то выбор цвета мог показаться банальным, но за его обманчивой простотой скрывалось несколько ловушек. Первая заключалась в длине. Эвр была невысокого роста. Слишком короткое платье на ней выглядело бы вульгарно. Слишком длинное повисло бы балахоном и похоронило бы ее достойную фигуру. Поэтому Мориарти остановился на среднем варианте и на эскизе опустил подол ниже колен, но выше щиколотки. Так она сможет надеть туфли на высоком каблуке, и ее рост станет ее сильной стороной, а вовсе не недостатком. Что же касалось рукавов, то от них Мориарти решил отказаться в пользу широких полупрозрачных бретелей. Он намеревался шить платье из шифона, и разная плотность этого материала легко подходила для решения этой задачи.       Вторая ловушка была связана с прямым покроем платья, из-за которого оно рисковало стать слишком скучным. Чтобы избежать этого, Мориарти вышил на нем узор блестящими полупрозрачными нитками. Он был почти незаметен, но при должном освещении (ведь платье предназначалось для коктейльных вечеринок) нити расцвечивали платье, притягивая к себе взгляды окружающих.       Наконец, Мориарти знал, что Эвр никогда не наденет простое черное платье, если в нем не будет никакой изюминки. Этой изюминкой он решил сделать тонкую красную нить, которая тянулась справа сквозь все платье и в какой-то момент отклонялась от курса, заканчиваясь не спереди, а чуть сзади. И здесь платье плавно перетекало в туфли. Мориарти сшил их из красного атласа, в тон нити на платье, и снабдил их черной вышивкой гладью. Так обувь цвета крови создавала идеальную гармонию с черным как ночь платьем и бледной кожей его хозяйки.       Оставался лишь финальный штрих. Пожалуй, это было самым сложным, но Мориарти, верный данному себе обещанию, не стал просить помощи и сам сделал длинную красную шпильку для волос, с помощью которой Эвр легко уложит свои черные кудри в высокий пучок.       Закончив работу накануне назначенного для примерки дня, Мориарти, почти не спавший всю неделю, не чувствовал ни капли усталости. Никогда еще ему так легко не работалось, и если бы его попросили сейчас с нуля создать целую коллекцию, он бы взялся за дело не задумываясь — если бы знал, что Эвр примерит каждый его наряд.       Поскольку у него не было своей студии, он пригласил ее прийти в модельный дом, где работал, заранее позаботившись о том, чтобы освободить одну из комнат, где проходили примерки. Был уже вечер, рабочий день давно кончился, так что им никто не мог помешать.       Эвр появилась точно в назначенное время и поприветствовала его чем-то вроде улыбки, если так можно было назвать ее полу-снисходительную усмешку. Про себя Мориарти подумал, как удивительно хороша она была даже в этом своем высокомерии, и отметил, что оно ничуть его не задело. Будь он на ее месте, он поступил бы так же.       Увидев приготовленное платье и туфли, Эвр скользнула по ним оценивающим взглядом, и Мориарти ясно различил в нем предвкушение. Все-таки она любила хорошие вещи, и это не могло ему не импонировать.       Эвр отправилась переодеваться за ширму, и Мориарти присел на краешек стола, вертя в пальцах изготовленную им длинную шпильку. Он знал, как она будет выглядеть в его платье и туфлях — Боже, он ведь даже не стал снимать с нее мерки, потому что с первого взгляда понял, какой размер она носила, — но почему-то все равно почувствовал волнение. И когда спустя десять минут она по-прежнему не вышла из-за ширмы, оно трансформировалось в восхищение. Разве не говорил сам Мориарти, что настоящая женщина перед выходом в свет не может тратить в гардеробной меньше получаса?       Сегодня, однако, Эвр предпочла не мучить его слишком долго. Когда она появилась, Мориарти подумал, что был круглым дураком. Сколько бы он ни представлял себе, как она будет выглядеть, ни одна из картин, возникших в его воображении, и в подметки не годилась оригиналу. Глядя на Эвр, Мориарти наконец-то понял, что он все-таки не зря покинул Дублин, надеясь, что Лондон поможет ему в осуществлении его дерзкой мечты. Если он нашел ее, остальное было неважно.       Несколько минут он так и сидел в стороне, глядя на нее, а она смотрела в зеркало, пристально изучая собственное отражение. Только потом, заметив в ее волосах крабик, Мориарти встал и, сделав пару шагов вперед, протянул ей шпильку, после чего сразу же вернулся на место. Взяв украшение, Эвр распустила волосы, так что на несколько секунд они тяжелыми густыми прядями легли ей на плечи, а затем парой быстрых движений собрала их в пучок, воткнув в его центр шпильку.       Повертевшись перед зеркалом, чтобы лучше оценить результат, она удовлетворенно кивнула своему отражению и развернулась.       — Что ж, мистер Мориарти, — Эвр пристально на него посмотрела, — теперь я выше вас.       — Это неважно, — он покачал головой. — Теперь вы совершенство. И теперь вы пойдете со мной на ужин.       Эвр усмехнулась.       — С вашей настойчивостью вам бы делать карьеру в политике, мистер Мориарти, — сказала она. — Почему вы решили, что я не передумаю в последний момент?       — Потому что с вашей зацикленностью на себе, мисс Холмс, вам карьеру делать где угодно, только не в психиатрии, — не сводя с нее глаз, негромко сказал Мориарти.       — Это не ответ на мой вопрос, — она прищурилась.       — Отнюдь. «Если вы думали удивить меня чем-то подобным, можете возвращаться к вашему унылому коктейлю», — ненавязчиво процитировал он. — Откуда вы знали, что мой коктейль был унылым, мисс Холмс?       — Потому что я за вами наблюдала, — спокойно сказала Эвр.       — Вот именно, — Мориарти скрестил руки на груди. — А когда наш общий друг Себастьян назвал вам модельный дом, в котором я работаю, на вашем лице мелькнуло понимание, хотя другие люди, никак не связанные с модой, никогда на это не реагируют. Если же добавить то обстоятельство, что вы явно умеете и любите носить дорогую брендовую одежду, можно сделать вывод, что вы, как искушенный в высокой моде человек, знали, кто я такой, еще до того, как Себастьян меня вам представил. Поэтому, мисс Холмс, я уверен в том, что вы не только не передумали, но очень даже хотите со мной поужинать.       Повисла долгая пауза. Они продолжали смотреть друг на друга — Эвр в безупречном платье и туфлях, что он ей сшил, и Мориарти, готовый всю жизнь просидеть на этом месте, просто для того чтобы любоваться ею и своим творением. Наконец, Эвр сказала:       — Ладно, мистер Мориарти, ваша взяла. Если хотите говорить начистоту, то вот что я вам скажу. Ваше платье и ваши туфли — лучшее, что я когда-либо носила, и мне, как бы меня саму ни удивляли эти слова, действительно хочется поближе с вами познакомиться. Но в перспективе, вы не будете этого отрицать, это совершенно не важно.       — Вот как? — вопросил Мориарти. — И что же важно в перспективе?       — А в перспективе важно лишь то, что вы бедный ирландец, и у вас недостаточно денег, чтобы воплотить в жизнь ваши гениальные задумки. А я богатая англичанка, и деньги моих родителей вместе со связями моего брата станут отличным подспорьем для развития ваших идей и основания в недалеком будущем вашего собственного модельного дома. Что, вам кажется, что я слишком прозаично излагаю?       Мориарти не дрогнул.       — Вы излагаете ровно так, как должна излагать женщина, что носит это платье и эти туфли, — сказал он.       Эвр рассмеялась.       — Что, настолько плохо? — отсмеявшись, спросила она. — А впрочем, на это мне плевать. Как плевать и на вашу национальность вкупе с вашим вероисповеданием. Хотите за мной ухаживать — воля ваша, я согласна. Я вас не люблю и даже не испытываю к вам особо теплых чувств, но если вы хоть вполовину хороши, как хороши созданные вами платья и туфли, можете брать мои деньги и даже меня саму. Потому что я хочу носить только Мориарти — и сейчас я имею в виду вещи, а потом, кто знает, буду иметь в виду и фамилию.       Он выслушал ее очень внимательно, и когда она замолчала, ничего не сказал в ответ. Только когда прошло еще несколько минут, и он достаточно — на тот момент — напитался ее красотой, Мориарти соскользнул со стола и, подойдя к Эвр, легонько приложился губами к ее руке.       — И вновь все так, как я и сказал, мисс Холмс, — промолвил он, глядя прямо в ее бледно-голубые глаза. — Ведь в этом, если хорошо подумать, нет ничего удивительного.