В день девятый января Мы проведать шли царя. Не гулять к нему, не пить — Шли мы милости просить. А уж он нас угостил — Напоил и накормил.
«Любопытно, а почему его нет у нас в «Книге для чтения»? Почему мы его у доски не рассказываем в этот день?» — подумал я. К 1 мая стихи учим, к 9 мая учим; к 7 ноября полно стихов; к 23 февраля — да, учим. Даже к 8 Марта стихи учим. А тут… улицы 9 января есть, ещё что-то есть, а мы не учим и рассказов не читаем. И не вспоминаем в школе тот день никогда. Я остановился, глядя, как мальчишки во дворе поставили ящики и играют в хоккей. Я вдруг сам себе стал казаться каким-то другим, неправильным. Гонять с клюшкой мне уже не хотелось. Я вспомнил, какие странные фамилии я слышал про 9 января. Поп Гапон. Градоначальник Петербурга Фуллон. Вот я никогда не встречал человека с фамилией Фуллон. А перед тем ещё был царский министр Плеве! Чудные там фамилии были, я видел в учебнике для старших классов: Плеве, Витте, Бунге, Ламздорф какой-то… И имена у них были: то Сергей Юльевич, то Бернгардович, какой-то там Христианович. Я живо представил, как к нам в класс приходит мальчик, а учительница математики говорит: «Ребята, знакомьтесь. Это Юлий Бернгардович Бунге». Вот переполох был бы! Во все глаза смотрели бы. Будто человек чуть ли не с того света… А должны бы знакомиться, как с самым обычным новеньким. Или девчонка бы к нам пришла какая — Толле или Плеве по фамилии. Я вдруг представил ее. Тонкая, отличница, а важная и в очках. И звали бы ее вычурно как-то. Эрнестина или Елизавета какая. Ух важная была бы! Отличница, а другая: по-другому держалась бы, чем Ленка Баркалова. И окликали бы ее: Толле! Как там немцев зовут? Марта Оттовна какая. Или Елизавета Бернгардовна. Не выговорить. Странно, а почему у нас ее нет? Замечтавшись, я даже представил эту сцену. Этот Бунге казался мне высоким, тонким и в дореволюционных очках без душек, их вроде пенсне называли. То ли очки, то ли не очки…. «Наверное, только в Ленинграде такие люди и живут, — решил я. — Там точно и Бунге учится, и Толле, и Берги какие-нибудь». А забавно! Сидят ребята, как мы, в школе на Литейном или Невском, а учительница класс окликает: Бунге… Плеве… или как их там ещё… Глядя на витрину булочной, я даже представил себе мать этого Юлия Бунге. Вот мы с Мишкой приходим к нему домой, в там она. Высокая, тонкая с приставными очками (их лорнет называли), и важная важная. Холодно нам говорит с натянутой улыбкой: «Чаю будете?» Или нет, они кофе пили, а не чай. А тот Бунге нам показывает альбом. «Мой дедушка в бою под Порт-Артуром. Или под Севастополем. Хотя это уже прадедушка. В царской форме ещё. А мать за наш приход потом Юлию устроит. Не всех водить мол в дом, можно. Наверное на французском скажет. У них, думал я, и ругаются как-то иначе. Юлий в кресле сидит, а она ему выговаривает по-французски. Все же интересный Ленинград город. Нас вот окликают на уроке: Иванов, Петрова, Кораблёв. Ну а там, наверное, все Витте, Литте, Визе…. Конечно, в Армении все фамилии на «Ян». В Грузии на «швили». А ведь наши, советские, люди. Но они армяне и грузины. А в Ленинграде кто живет? Какой это народ — Бунге и Литте? И почему республики нет у этого почти сказочного народа? Задумавшись, я не заметил, как пришёл домой. Ни на каких лыжах я не пошёл кататься, а достал из стеклянного шкафа книгу про Пушкина «Набережная Мойки, 12», сел на диван и стал иллюстрации смотреть. И правда, чудно. То Данзас, то Геккерен, то Нессельроде, то Бенкендорф, то Дельвиг, то Вигелъ. Любопытно. Никогда таких людей не встречал. Жаль, у нас никто знакомый не живет в Ленинграде. Но у Светки Марковой из нашего класса вроде тетка там есть. Спросить бы ее про Ленинград! Правда, сама она Маркова да Маркова. Но живет с необычными людьми. Так я и листал книгу о Пушкине, даже к Мишке не пошёл.***
Родители удивились, что я так тихо сижу в комнате и читаю. Верно, подумали, что мы Пушкина проходим или что-то такое. За ужином отец немного настороженно мне рассказал, что в самом деле был такой народ в царской России и назывался он остзейские немцы. Остзеее — это Балтийское море по-немецки, от того их так и звали. Жили они в Прибалтике и Санкт-Петербурге в основном. У них-то и те самые фамилии были Витте, Плеве, Литте, Котте, Визе, а звали их то Оскар Фридрихович, то Николай Оттович, то Эльза Бернгардовна. Немцы, но на русский манер. Они-то и правили при царях Россией, а потом вроде сбежали за границу с белыми. Уж рабочих и крестьян среди них точно не было особо: все больше графы и бароны. Гулять я в тот вечер не пошёл — не хотелось. Решил все уроки поделать на понедельник, чтобы завтра в воскресенье быть свободным. А пока делал, сидел и думал, отвлекаясь от математики. Целый народ графы и бароны — вот как странно. Я родился этим самым немцем ост…. Как их там… А уже граф или барон с детства. И все меня бароном почитают только за то, что я ост-немец какой. И кланяются на улице. Стоп. А кланялись им мы выходит? А потом нам рассказывали в школе, что Гитлер считал, что немцы раса господ, а мы их рабы будем, как в Древнем Риме. Про господ выходит он не врал, раз они графы и бароны был? А ведь получается, что всего лет 49 назад мы правда немцами кланялись, хоть и ост каким-то… никак их запомнить не мог. Я посмотрел на лампу и подумал: а ну немцы покорили бы нас в сорок втором, что бы тогда было? Ну а вдруг. Все города бы на свой манер переименовали. Не Москва, а Гитлербург какой был бы. Не Ленинград, а… Черт, а ведь он и был при царе Санкт-Петербург! И город рядом был Ораниенбаум. И Петродворец назвался Петергоф. И Свердловск назывался Екатеринбург. И царь у нас немец был, как Гитлер. Я аж лоб протер. Что-то тут не то. Вот читали мы, что немцы у нас полицаев в города сажали. А при царе в крупных городах были обер-полицмейстеры! И немец всем управлял бы. А при царе и управлял министр-немец Плеве обер-полицмейстерами своими. И военные у нас по-немецки зачем-то назывались. То штабс-капитан, то юнкер, то фельдмаршал. Даже флигель-адъютант у Кутузова был. Прямо как у немцев в войну. А ведь это наши военные, русские, были, не гитлеровцы. Чепуха какая-то. А ещё я подумал, что стали бы немцы жить, наверное, в барских усадьбах, а мы на них работать от зари до зари. И они на нас кричали бы, как на слуг, а то и пороли. Но ведь так и было уже! При царе, как отец рассказывал, принцесса Ольденбургская себе замок под Воронежем построила, как в Средние века, и народ на ее сахарном заводе работал. И какие-то господа Ренненкампфы были. И помещик Энгельгардт был. Что-то не так тут… Я вдруг вспомнил, где я такое читал. Где-то читал. Да, у Гайдара в «Судьбе барабанщика»! Я схватил ее с полки. Вот пионер Сережка нашёл в Киеве столбик, что здесь похоронен действительный статский советник и кавалер Иоганн Генрихович Штокк. А чокнутая старуха звала его сыном генерала Рутенберга. И было это в нашем Киеве, а не а Берлине каком-то. А появись у нас в классе какой Генрих Штокк — вот переполоха было бы! И зачем Гитлеру нас тогда покорять было? Я сам прыснул, представив, как немцы идут в музеи, забирая мебель домой. Помню, видел я в какой-то усадьбе барские кресла и диваны, рояль. Барыня бы в белом платье музицировала, а на стене портрет их немца висел… «Стоп, — думаю, — опять посмотрев на лампу, — а ведь так все и было при царе Николае Палкине. То Бенкендорф, то Нессельроде, то баронесса Гизель какая-то. Да и директор наш пошутил, что при Пушкине в Петербурге жили Бенкендорф на Бенкендорфе. Так что, немцы бы свою мебель из музеев бы забрали? Ерунда, правда, выходит. Я опять открыл с горя книгу про Пушкина и стал кое-где читать. Чудные фамилии были, а ни про каких ост-немцев (или как их там?) не было. А на часах давно уже почти полночь была. Эх, был я до того февральского дня самым обычным мальчишкой, а тут что-то переменилось. Теперь у меня тайна своя была. И говорить о ней нельзя было. Никогда и никому.