С лучами утренней зари

      Его осторожно потрясли за плечо.       — Ещё пять минуточек, Калеб, — взмолился он сонно. Собственный голос показался ему чужим.       Рука отдёрнулась от его плеча, будто обожглась. Но через время вернулась снова, опять потрясла.       — Филипп… — раздался голос Калеба, немного неуверенный, — давай, пора вставать.       — Я ещё не проснулся, — ответил Филипп, утыкаясь лицом в подушку.       — А вот и нет, — в голосе Калеба послышалась улыбка, — я же вижу, что ты не спишь.       — А вот и да, — буркнул Филипп, открывая глаза.       Лежал он, как оказалось, не на подушке. Под голову ему подложен был набитый чем-то мягким заплечный мешок весёленького розового цвета. Голове на нём было неожиданно удобно, не хуже, чем на вполне нормальной подушке. Но… мешок, серьёзно что ли? Почему… При дальнейшем осмотре, когда Филипп повернул голову, выяснилось, что он лежал даже не на кровати, а на каком-то камне. Прямоугольном высоком камне посреди большого тёмного зала (то ли алтарь, то ли постамент… прямо как для экспоната). А наверху где-то высоко переливался светящимися рисунками каменный потолок.       А вот Калеба рядом не оказалось.       — Ты не Калеб, — сообщил об этом сразу же Филипп человеку перед ним.       Тот вздрогнул. На мгновение зажмурился, будто от боли.       — Я знаю, — пробормотал он, отведя взгляд.       И выпрямился. Чуть отшагнул назад. И оказался не единственным человеком возле каменного постамента, на котором Филипп проснулся.       Филипп огляделся мельком. Тёмная пещера. Со светящимися стенами. Почему-то знакомая до боли. Множество странных рисунков и огромные светлячки… Неестественно мерцающий полумрак. Всё такое нереальное, как во сне… Как во сне очертания и детали скрывала собравшаяся у стен пещеры пыльными клочьями темнота. Рядом ещё стояли какие-то люди. Филипп глянул на них, никого не узнавая. Молодые люди, постарше Калеба. Девушка и парень, оба с кожей темнее, чем у Филиппа. И сам Калеб… то есть кто-то, сильно на него похожий, с его голосом и чертами лица, но не Калеб. Тот, что стоял ближе всех, тот, что Филиппа разбудил. Филипп переводил взгляд с одного на другого, и понимал в происходящем всё меньше.       — Как спалось? — уточнила девушка, уперев руки в бока.       — Не помню, — сказал Филипп тихо. И слегка закашлялся. Горло было сухим, но закашлялся он оттого, каким ужасно неправильным ощущался голос в его собственном горле. Голос не такой, каким он привык говорить.       Он снова осмотрел с недоумением камень, на котором лежал. И что-то вдруг напрягло его. Он слегка приподнялся на локте. И застыл.       На камне лежало чужое тело.       Тело двигалось в точности, как двигался Филипп. Тело было не его.       Какого чёрта.       Филипп захотел отпрянуть в сторону, но ноги, слишком длинные для него, с крупными костлявыми стопами, дёрнулись вслед за ним. Филипп опёрся на руку, чтобы подняться, и не сдержал вскрика. Рука вспыхнула, будто сломалась под его весом. Филипп ухватился за простреливший болью локоть, согнулся, поджав ноги в коленях, инстинктивно пытаясь свернуться в комок, словно это должно было помочь спрятаться от боли. Но от резких движений в глазах начало темнеть. Он замер, поджав руку к груди, как собака раненую лапу. И уставился перед собой, часто дыша и моргая.       Он был так совершенно и беспомощно растерян.       — Филипп?       Филипп поднял глаза. К нему обращалась снова девушка. Обращалась, слегка нахмурившись и оглядывая его внимательно. Как будто что-то в его внешности или поведении было ей непонятно. Она шагнула к постаменту, встала возле парня, которого Филипп в первый момент спутал с Калебом. Они как-то похоже наклонили оба голову к плечу, с удивлённым выражением на лицах. Парень хмурился, уголок его рта дёргался недовольно.       — Ты как?       — Больно, — выдохнул Филипп.       Девушка покачала головой со вздохом, положила руки на пояс.       — Видимо, скоро придётся притащить палисмана.       Филипп моргнул беспомощно:       — Что?       Девушка вопросительно подняла бровь. Филипп свёл брови домиком, поморщился.       — Я не понимаю, — сказал он, зажмурился, вздыхая судорожно, чтобы заставить себя продолжить говорить этим странным, чужим совсем голосом, — что происходит…       И увидел, посмотрев наверх, как расширились у не Калеба глаза.       — Ты… — начала девушка, но её прервало злое, раздражённое:       — Какого хрена? Мы разве это не проходили?       Не его брат смотрел на него, жёстко хмурясь. Удивительно похожий на Калеба, но чем-то совсем не такой. И этим почти сходством только распаляющий неясную тревогу.       — Когда? — нервно и опасливо отозвался Филипп.       — Совсем недавно, — выплюнул не Калеб.       — Я не помню, — Филипп на мгновение зажмурился.       — Правда? — не Калеб вдруг сказал это ласково.       И Филипп, посмотрев на него снова, увидел на его лице улыбку. Но она была такой странной, и заставила Филиппа слегка сжаться и распахнуть глаза шире. А не Калеб наклонился к нему, опершись рукой о ложемент, и его широкие плечи заслонили от Филиппа половину пещеры.       — Скажи мне, а про портал и столкновение миров ты что-то помнишь?       — Что? — нахмурился Филипп в ответ. — Кто вы… кто вы вообще такие…       Всего за мгновение улыбка нависшего над ним человека угасла. Если бы это был Калеб, Филипп бы уже скулил. Он ненавидел расстраивать брата. И никогда в жизни он не видел на лице Калеба такой ярости. Но куда больнее было бы чувствовать, что причиной злости брата, так мгновенно разгоревшейся, является он, Филипп.       Только он не понимал, почему.       Его ухватила за грудки сильная рука в перчатке, с лёгкостью вздёрнула вверх (у Филиппа мгновенно пропала перед глазами картинка, словно на секунду кто-то выключил свет, звук, реальность…) тряхнула для верности.       Он пришёл в себя уже сидя в вертикальном положении, тяжело дыша, повиснув на ухваченной крепко пальцами не Калеба рубашке.       И едва услышал:       — На этот раз вывести меня из себя у тебя вышло даже быстрее.       А потом послышался треск ткани. Потому что она натянулась сильнее, когда Филиппу в челюсть прилетел удар тяжёлым кулаком.       — Хантер, оставь!       Филипп подрагивающими в орбитах глазами смотрел перед собой. На поверхность каменного постамента. Она была ровной, отполированной до блеска, даже на вид холодной. Его ладони, костлявые и длинные, упирались в голубовато-серый камень. И между ладонями на этот постамент капала тёмно-зелёная вязкая жидкость. Филипп зажмурился. Его начала бить крупная дрожь. А по подбородку что-то стекало. Он снова взглянул перед собой. Струйка, вытекающая изо рта, собралась на подбородке. На камень капнула зелёная жидкость. Филиппу захотелось заорать от ужаса.       Это было просто, просто, просто…       — Ты спятил?! Обет!       Это был голос другого мальчишки, видимо.       Когда Филипп обернулся, он увидел, как девушка шатается, побледневшая и хватающаяся за руку. Вокруг руки её горело светящееся фиолетовым кольцо. У девушки из носа потекла кровь. Мальчишка второй успел её подхватить, помочь устоять на ногах. И кольцо вокруг запястья её быстро потухло. Но Филипп его точно видел…       И это было невозможно.       — Вот чёрт.       Не его брат сжал зубы, глядя на девушку. Скрипнули его перчатки. Потом взгляд его снова упёрся в Филиппа. Всё ещё очень злой взгляд. Филипп сплюнул вязкую жижу.       Пошатываясь, словно контуженный, он сел. Зачем-то сел, хотя хотелось свернуться калачиком и уткнуться лицом в колени. Но он опёрся на руки, подрагивающие под ним, под не его телом, неожиданно тяжёлым для этих тонких ослабленных рук. И понял, что это была плохая идея, ощутив, какая тяжёлая у него голова. Пещера полетела по кругу, засверкала искрами, и Филипп застонал, хватаясь за лоб.       — Хватит уже!       Его на этот раз не ударили, просто тряхнули за ворот рубашки. Филипп мотнул головой, и упёрся ладонями в грудь не Калеба. Тот был словно скала, будто и не заметил его дрожащих рук на своей груди. Притянул его к себе, процедил сквозь зубы:       — Хватит притворяться.       — Отпусти, — прошипел Филипп.       Его и правда отпустили, даже чуть оттолкнули, и Филипп стукнулся локтями о поверхность ложемента. И резко отодвинулся назад, пытаясь вцепиться в камень под собой и дрожа. На руках у него, ему так показалось, выросли острые когти, корябающие гладкую поверхность.       — Хантер, прекрати, — сквозь упавшие на лицо волосы Филипп умудрился поймать слегка расфокусированным взглядом, как девушка вытирает тыльной стороной ладони кровь из-под носа. — Я, конечно, выдержу ещё парочку таких ударов, но давай попробуем словами через рот, сначала.       Встала она на обе ноги более-менее уверенно, отстраняясь от паренька, что её поддерживал.       — Чего ты так накинулся? — пробормотала, снова утирая ладонью нос, шмыгая тихонько.       — Да потому что он издевается, — не Калеб уже взял себя в руки, казалось.       — Так в первый раз что ли? — уточнила девушка буднично.       — Ну не спускать же это?       Парень махнул рукой в сторону Филиппа, заставив его вздрогнуть, и поджать колени, ещё немного отодвинувшись. И это не укрылось от взгляда девушки.       — Ты что-то дёрганный, — пробормотала она, обращаясь, видимо, к Филиппу.       И он едва не рассмеялся от абсурдности ситуации. Этот человек его только что ударил. Действительно, с чего ему дёргаться?       — Давай нормально поговорим, — попросила девушка устало. — Без вот этого всего.       И Филиппа вдруг накрыло удушливой волной дребезжащего страха. Диссонанс у него вызывало то, как к нему обращались эти люди. Обращались, как будто знают его. Люди, которых он видит впервые. Одновременно ему показалось вдруг, что всё вокруг абсолютно нереально, и что реальнее он никогда ничего не видел. И это было невозможно. Это было похоже на слишком реалистичный кошмар. Настолько ненастоящим мог быть только сон. Настолько реальным, пожалуй, мог бы быть только ад на земле.       — Я не хочу говорить, — помотал он головой, — я хочу домой.       К горлу тошнотой подкатывала тревога, и от того, как растерянно переглянулись ребята, легче не становилось.       Он снова попытался сесть. У него это даже вышло, пусть и взорвалось перед глазами несколько чёрных колючих шариков, заполняя собой всё вокруг, не давая разглядеть лиц напротив, и сжимая голову в обруч, тяжёлый, как свинец. Это не его тело… всё не настоящее… что с ним происходит…       — Что со мной? — Филипп поднял подрагивающие ладони. Совсем не его ладони, испачканные в стекавшей из его рта странной жидкости. Исписанные тонкой сеточкой шрамов, длинные и сухие, принадлежащие словно бы какому-то старику. А остальное тело, оно тоже настолько старое? Поэтому ему так плохо? И это действительно чёрные когти растут на них… Да что же происходит?!       — Эй, — его хотел тронуть за плечо парень, всё также стоящий рядом. Филипп отпрянул, замотал головой.       — Успокойся, он больше не будет тебя бить, — попыталась было в этот же момент ухватить его за руку приблизившаяся девушка. Филипп вскрикнул, и она отшатнулась, выпуская его запястье.       Он слетел с противоположного от них края квадратного камня, на котором сидел, сжался возле него в маленький комок.       — Не трогайте меня, — всхлипнул он, зажмурившись и обхватив руками колени.       — Мы не будем, — пообещал ему голос девушки из-за камня. — Не бойся, мы не собираемся тебя трогать, — слегка растерянно, но спокойно сказала она. И почему-то добавила, как-то не к месту, словно по наитию, — всё будет хорошо.       Филипп не ответил. Он чётко понимал: девушка врёт. Он не мог понять, откуда, но знал это наверняка.       Хорошо ничего не будет. И очень давно не было.       — Филипп, — она обратилась к нему тихо, не пытаясь, судя по голосу, приблизиться, — ты окей?       Филиппа начало тошнить сильнее.       — Вы знаете меня? — спросил он неуверенно.       За камнем повисло недоумённое молчание, и потом девушка спросила в ответ:       — Филипп, что последнее ты помнишь?       Филипп сглотнул. Глаза его забегали, и он почувствовал, что задыхается. Он не мог ничего поделать, слёзы потекли по щекам сами собой, и рваные вдохи стали сопровождать всхлипы.       — Филипп? — неуверенно, с ноткой волнения.       — Я не… я не помню, — Филипп в голос зарыдал, стал утирать слёзы основаниями ладоней. — Я ничего не помню. Где Калеб? Я хочу домой.       За камнем повисло гнетущее молчание, и тишину пещеры разрывали теперь только его тихие рыдания. Филипп не помнил, ни как он оказался в этой пещере, ни где он был до этого, ни сколько времени прошло с того момента, как он был дома в последний раз. Филипп не мог вызвать в памяти чёткого образа дома, было только его ощущение. Оно прочно ассоциировалось с Калебом, которого он, казалось, не видел много-много лет. Он знал, что у него где-то должен быть его Калеб. И больше в его мире ничего не существовало. Ни до Калеба, ни после.       Он обнял колени руками, уткнулся в них лбом, чувствуя, как содрогаются от судорожных вздохов плечи. Штаны его, его острые колени, намокали быстро от падающих с его лица капель.       — То есть как это, он не врёт?       — Он и правда ничерта не помнит, насколько я могу судить.       — Как ты это понял?       — Когда я в прошлый раз пытался посмотреть его воспоминания, всё было не так. Там было много всего, слишком много, и всё вперемешку. Ничего не разобрать. Но сейчас там только…       Голос затих.       — Только что?       — Только домик у леса и большая яблоня.       Где-то на периферии звучали негромкие голоса, которые Филипп упорно не замечал, до определённого момента.       — Мне кажется, это сейчас не наш старый добрый Белос, — выхватило его спутанное сознание фразу из воздуха.       Он замер и притих. Что-то отозвалось внутри него на слово…       — Белос, — прошептал он.       Белос…       И вся реальность отошла на второй план. Потому что он узнал имя. Это имя окрашено было цветами прошлого. Прошлое его было цвета огня и крови.       Воспоминания перестуком камнепада загрохотали в его голове.       Нет       Лицо, родное до боли, перечёркнутое ударом ножа.       Этого не может быть       Безжизненное тело, в тенях между разгоревшимся огнём не разглядеть, чьё. Не разглядеть ни белой пряди на лбу. Ни больших пустых глаз.       — Нет! — Филипп схватился за голову.       — Филипп? — как сквозь толщу воды чей-то голос.       — Нет, нет, пожалуйста, — шептал он, не видя ничего перед собой из-за пелены слёз.       И снова. Снова. Снова. Опять и опять пустые глаза с белой прядью над ними.       Что это? Почему он видит всё это? Так много крови. Так много смертей…       Кто-то, кажется, подбежал к нему, его снова попытались взять за руки и тогда он вырвался и закричал.       — Оставьте меня! Оставьте меня! Оставьте меня в покое! — орал он, сжимая голову руками. Под руками всё бушевало прошлое, будущее, или что это, ради Бога и дьявола, такое, почему, почему, почему это всё, за что… В голове гулом гудели голоса на разный лад, и все принадлежали одному и тому же человеку. Было так много всего. Не было только одного, того, что ему было так нужно сейчас. Ему очень сильно хотелось оторвать её, эту несчастную голову, вместе со всеми воспоминаниями. Оторвать и выбросить сотни-сотни лет.       Лет без Калеба.       Но у него этого не получилось. Руки были слишком слабыми. Он мог только кричать. И биться головой о каменный пол, чтобы стало хоть чуть-чуть легче.       Филипп плакал и кричал, и просил оставить его в покое, уже не понимая, кого и о чём он просит. Он обнимал себя руками, с отросшими на них, кажется, ещё длиннее, острыми когтями, и не чувствуя, прорезают ли они ткань его рубашки, кожу под тонкой тканью… А потом он просто трясся, как в припадке, в сухих рыданиях, потому что слёзы у него кончились, и шептал сорванным криком голосом какие-то мольбы.       Кого-то он очень отчаянно молил до самого конца, упершись раскалывающимся от боли лбом в холодный пол, «прости, прости, прости меня, прости».       Он почему-то лежал на полу. Лежал в какой-то пещере, на каком-то неестественно гладком каменном полу, исчерченном глубокими бороздами возле его лица. Его взгляд равнодушно упирался в эти борозды, четыре штуки рядом, словно здесь о пол скрёбся когтями какой-то большой дикий зверь. Глаза горели, словно в них насыпало песка. И вся кожа горела, словно её протёрли наждаком. И как-то обычно и естественно ощущалось, что ни единая косточка в теле его ни на мгновение не прекращала болеть.       Филипп опёрся ладонью рядом с собой и попытался сесть. Ладонь оскользнулась на какой-то грязи, и он упал, треснувшись головой о камень. Удар гулко разошёлся внутри черепа, стукнувшись о его стенки. Филипп остался лежать так, на минуты или часы. Глядя перед собой, на следы чьих-то когтей.       Ладони он подтянул к себе медленно, сначала одну, потом вторую, опёрся на обе, так же медленно начал толкать пол от себя. Пол отдалялся тяжело, тьма из уголков глаз стала растекаться, заслоняя собой пещеру. И с каким-то отстранённым равнодушием Филипп понял, что с его лица капает та же грязь, которой измазан гладкий камень под ним.       Он всё-таки смог сесть. Сквозь головокружение и ощущение тошноты, подкатывающее к горлу. С огромным трудом, словно тело его было из того же камня. И смог поднять голову. И увидеть стены и потолок, смыкающиеся над его головой высокой полусферой. Расписанные голубым светом.       Он смог оглядеться. Медленно и осторожно поворачиваясь, убрав вялой слабой рукой с лица длинные, испачканные в грязи, волосы. И наткнуться взглядом на…       Калеб       Парень в дорожной тёплой одежде сидел на прямоугольном камне, и смотрел на него сверху вниз. Парень выглядел в точности, как его брат.       Его что-то смущало во внешности молодого мужчины. Он был немного старше, чем Филипп помнил… у него на челюсти был шрам, которого у Калеба не было… и глаза… он не мог вспомнить, какие они должны быть, но малиновые глаза были странными, почему-то. Но, вроде как, это был его брат… наверное…       — Калеб? — уточнил Филипп.       Парень скривил губы. Медленно качнул головой.       Значит не Калеб, подумал Филипп с потрясающим равнодушием. Пустым взглядом он окинул пещеру. Калеба в ней не оказалось. Но Филиппа это не напугало. Он почему-то подумал, что всё равно его найдёт. Всегда находил. Всегда возвращал его себе.       — Где Калеб, — спросил он тупо, даже без вопросительной интонации, даже не глядя в сторону не Калеба.       Но тот молчал.       Филипп подождал немного. Повторил:       — Где Калеб…       Молчание было ему ответом. Филипп попробовал в третий раз, просто потому что… он не знал, почему. Но он опять повторил ровным голосом:       — Где Калеб?       И всё-таки поднял глаза снова на того, кто Калебом не был.       Тот прижимал руку ко рту, глядя на Филиппа с такой болью… Филиппа этот взгляд отрезвил. Словно пощёчина. Он опустил на мгновение тяжёлые веки, сглотнул вязкую слюну и чуть мотнул головой. Это движение заставило его поморщиться от боли в висках и лбу. Но он сделал глубокий вдох и, поморгав, посмотрел на мужчину перед собой более осмысленно.       — Где я? Что происходит? — задал Филипп вопросы, которые были куда менее важными, чем вопрос про Калеба.       Парень закрыл глаза. Сидел так несколько секунд, словно бы беря себя в руки. Провёл ладонью в перчатке по лицу, сжав пальцами переносицу и хмурясь. Филипп тоже потёр глаза зачем-то. А потом глянул на свои пальцы, на которых остались следы грязи. Ему стало противно. Снова затошнило.       А парень всё молчал.       — Эй, ты немой? — спросил Филипп спокойно, роняя руки на колени, и опять сглатывая, пытаясь унять тошнотворное ощущение.       Не Калеб на него наконец посмотрел. Хотя бы уже не выглядел так, словно готов разреветься, и то хорошо.       — Ты в пещере, — каркнул он коротко.       — Ого, — Филипп огляделся снова, медленно вернул равнодушный взгляд на лицо парня. — Спасибо, полагаю.       Не Калеб поморщился. Прикрыл опять глаза и отвернулся, хмурясь. И кивнул сам себе, словно что-то решив. И встал. Он пошёл в сторону Филиппа, но немного в бок, на ходу поправляя плащ, и закидывая на плечо небольшую сумку. Он, похоже, направлялся к стене. И глянув туда, Филипп, ему так показалось, увидел в стене на мгновение проход (это было странно, словно призрачные очертания дверного проёма там, где на самом деле его не было, а были только всё те же странные рисунки). И он понял, что парень уходит.       — Нет… С-стой…       Глаза его расширились и он вскинулся. Парень на него не посмотрел, сжал кулак на ремне сумки, продолжал твёрдо шагать мимо.       Стало вдруг холодно, будто его водой облили, в животе заворочался колючий страх. Только не это, только не это…       И Филипп бросился к нему (бросился громко сказано… пополз скорее…), толкаясь о пол слабыми, пробитыми мерзкой дрожью руками и с трудом передвигая сбитыми о этот самый пол коленями, не имея сил подняться на ноги. Размазывая под собой грязь.       — Стой!       Парень отшатнулся, вскинув руки в защитном жесте, но как только опустил взгляд, как только взглянул на Филиппа, тут же замер, и его дыхание, до того отчётливое и тяжёлое, сбилось. А Филипп дотянулся до него и вцепился в его штаны.       — Не оставляй меня тут одного, — голос у него, тихий и сорванный, дрожал, — пожалуйста…       Глаза у парня едва не лезли на лоб. И одновременно брови его сложились домиком, прочертили друг меж другом скорбную складочку. Потом он прикусил губу и осторожно сжал ладонями запястья Филиппа.       Филипп покорно позволил пальцы свои оторвать от чужих штанов. Ему даже немного было стыдно за то, что на штанах этих остались следы грязи, но парень словно бы вовсе этого не заметил. На мгновение Филиппу показалось, что его оттолкнут и покинут… Но не Калеб опустился на пол рядом с ним, и Филиппу так показалось, что он сделал это достаточно медленно, чтобы его движения не выглядели резкими, не напугали, а потом он одной рукой обнял Филиппа за талию, а другой подхватил его под колени. И поднял на руки с небрежной лёгкостью. Филипп обхватил вялыми руками его плечи.       Его отнесли на ложемент, усадили на расстеленный на камне тёплый плащ. Помогли сесть прямо, удобнее сложить ноги, которые Филиппа едва слушались.       — Ты же не Калеб?.. — спросил Филипп почему-то.       Парень мотнул головой, уперев взгляд Филиппу в колени.       — Нет, — помялся, но добавил, — я Хантер.       — Хантер, — Филипп попробовал звучание этого слова на вкус, и Хантер вздрогнул, услышав своё имя из его уст. И почему-то скривился болезненно.       А потом всё-таки поднял глаза. И они смотрели друг на друга несколько секунд, в гробовой тишине. И тишина была громкой, как будто кричала что-то.       Потом Хантер потянулся куда-то под полы плаща (к карманам, понял Филипп) и вытащил красный платок с монограммой на уголке. Золотыми буквами там было вышито «ХН».       Он потянулся к лицу Филиппа, и стал безуспешно пытаться вытереть с него грязь, другой рукой осторожно придерживая за плечо. А Филипп почему-то сидел спокойно и позволял ему это.       — Прости, что ударил…       — Что? — Филипп посмотрел на него растерянно.       Хантер побледнел. Рука его с зажатым в ней платком замерла на Филипповой щеке.       — Ничего, — сказал он, едва шевеля губами, — проехали.       Как будто его самого в этот момент ударили.       И снова он вернулся к своему бесполезному занятию. Бесполезному потому, что грязи, кажется, становилось только больше. Она, кажется, стекала из носа Филиппа, из трещины на губе, и по щекам, то ли из глаз, то ли откуда-то рядом. И Хантер в конце-концов сдался. Взглянул на испачканный в грязи платок, слишком крупный для носового. Тот, должно быть, был шейным или как косынка. Со вздохом Хантер отложил платок на ложемент, подальше к краю. Вытер перчатку о свои и так уже грязные штаны. И всё это делал без единого знака отвращения на лице. Даже не поморщился ни разу.       — Как ты чувствуешь себя?       — Плохо, — спокойно сказал Филипп.       — Есть хочется? — уточнил Хантер.       И Филипп понял вдруг, что внутри его просто скручивает до тошноты сильное желание, до ужаса голодная пустота. И именно из-за этого кружится голова и сжимает горло.       — Безумно, — прохрипел он.       Хантер облизнул губы…       — Тогда… я должен принести тебе еды…       Филипп сначала кивнул, а потом до него дошло, и он ухватил Хантера за руку обеими своими. Тот опустил на их руки глаза.       — Не уходи, — попросил Филипп испуганно.       — Если я не принесу лекарство, — Хантер теперь почему-то уже говорил не про еду, но Филипп не обратил на это внимания, — тебе станет хуже.       Филипп стал мотать головой судорожно, а Хантер продолжал, увещевающим голосом:       — Я должен, понимаешь?       — Я могу потерпеть, — соврал Филипп. Терпеть было почти невыносимо. Грязь капала с подбородка, заливала шею и рубашку. Это было противно и страшно. Живот сводило, от голода хотелось завыть.       Но он отчаянно не хотел оставаться один.       — Мне нужно увидеть сестру, — пробормотал Хантер, не глядя на него.       Филипп вскинул брови. Сестру?       — Я должен узнать, как она. Моей сестре было плохо. И это из-за меня.       У Филиппа заболело в груди.       — Но как же я? — спросил он, едва не плача.       Хантер вдруг придвинулся к нему, приобнял одной рукой за плечи. Филипп сжал пальцами его плащ, пачкая ткань в чёртовой грязи.       — Послушай, мне в любом случае придётся уйти сейчас. Тебе нужно лекарство, я вернусь с ним, как только смогу.       — Попроси кого-нибудь, пусть принесут, — не сдавался Филипп. Вцепился в Хантера мёртвой хваткой, — а ты не уходи.       — Я должен. Никто не может прийти сейчас. Все очень заняты. Это отчасти твоя вина.       У Филиппа глаза защипало. Его вина?       — Почему? — выдохнул тихо.       — Потому что ты любишь ставить на уши всех вокруг, — вздохнул Хантер, глядя в сторону двери. Филипп только сейчас заметил, что в стене, дальней от ложемента, есть высокая двустворчатая дверь.       — Я не хочу оставаться один, — захныкал он. Как так вышло, что он сам виноват в том, что сейчас ему придётся оказаться в одиночестве?       Хантер обнял его и второй рукой. Привлёк к себе. И Филипп уткнулся лицом ему в плечо, обхватил его торс.       — Я боюсь, — Филипп судорожно часто дышал, — я боюсь, я не хочу… не уходи…       Рука в перчатке гладила его по волосам, и от этого было немножко легче.       — Я ненадолго, — прошептал Хантер, положив крепкую ладонь на его затылок.       — Нет, — заплакал Филипп.       — Я боюсь, что ничего не смогу сделать, если тебе станет плохо, — с неожиданной болью в голосе признался Хантер. С такой горечью, с таким застарелым и привычным «я уже знаю, каково это». — Я не хочу просто смотреть, пока тебе будет невыносимо больно.       И поэтому сбегаешь? Филипп это подумал, но вслух не сказал.       А потом Хантер высвободился из его объятий. И Филипп ничего не мог поделать с собой, со слезами, катящимися по щекам.       Хантер со вздохом расщелкнул брошь из странного, отливающего в неверном полумраке пещеры голубым, металла на груди, стянул плащ, который та держала, а потом вдруг накинул его на плечи Филиппа. Замотал его поплотнее, как в одеяло. И Филиппу стало тепло.       И даже слёзы прекратились.       — Вот, — Хантер достал из сумки, внезапно, несколько веток связанных вместе. Филипп недоумённо принял из его рук странный подарок. — Если станет совсем плохо, сломай их.       Как в сказке, подумал Филипп. Или как во сне. Лучше бы это и правда был просто сон.       А Хантер напоследок погладил его плечо, успокаивающе сжал. И поднялся, подхватывая сумку.       Уже отойдя на несколько шагов, он обернулся. Он смотрел на Филиппа так, словно видел впервые.       — Возвращайся поскорее, — прошептал Филипп. — Пожалуйста.       — Эй, я ненадолго. Честно, — пообещал Хантер.       Он поколебался, и почему-то вернулся. Взял Филиппа за руку, неловко погладил его холодные пальцы. В какой-то мере, совсем немного, этот жест напоминал о Калебе. Филипп напряжённо сжал его ладонь, уперев взгляд куда-то вниз.       — Я скоро буду. Не успеешь сделать вдох-выдох сто раз.       И ладонь его выскользнула из руки Филиппа. А потом он ушёл. И Филипп глядел ему вслед, долго после того, как закрылся проход в стене. А потом стал считать вздохи.       Кажется, он спит… или нет… или всё же…       Ему снится странный сон. Вокруг темно и светло одновременно. Источника света нет, нет ни неба, ни солнца, но мерное сияние разлито всюду.       Внизу чёрная тихая вода, похожая на взвесь пара, лёгшую вдоль глубокого каньона. А стены каньона, крутые каменные стены, уходят далеко-далеко наверх.       И тишина…       Потусторонне нереальный мир не может быть ничем, кроме сна. Поверхность чёрной матовой воды, словно тонкая грань между сном и реальностью. Где-то между… где-то посередине…       Покачнувшись на этой грани, оступившись, он падает, падает, падает…       И когда он открыл глаза, он оказался в пещере. В тёмной пещере, где потолок и стены исписаны были светящимся рисунком.       И он подумал: я всё ещё сплю.       Так бывает… ты открываешь глаза и понимаешь — это продолжение сна. Сон во сне. Ты так и не проснулся.       Он лежал на чём-то твёрдом и смотрел в горящий тихим голубым огнём потолок. И не знал, где он находится, и как оказался в этой пещере. Он чувствовал на языке вкус пыли. Кожу на лице неприятно стягивало, словно на ней засохла коркой какая-то грязь. Пальцы на руках и ногах немели от холода.       А ещё он чувствовал голод.       Ему было привычно это чувство. Голод стал его вечным спутником уже очень давно. Голод настойчиво вгрызался в него изнутри, голод накатывал волнами.       Филипп зажмурился, вздрагивая и выгибаясь, когда живот его свело от боли — такой сильной оказалась очередная волна. Филипп не мог вздохнуть несколько мгновений, так больно это было. Филипп почувствовал, что по виску его скатилась, прячась в волосах, выбитая болью слеза. Он долго приходил в себя, уставившись невидящим взглядом в пустоту. А потом боль пришла снова. И он застонал. И стон его эхом отразился от высокого каменного потолка.       Он смог проморгаться от пелены слёз, и увидел себя свернувшимся в комок на боку, подтянувшим близко к груди колени, вцепившимся крепко в обернувший его плечи мягкий плащ. Он увидел на другом плаще, постеленном на камне, на котором он лежал, следы зелёной грязной жидкости. Она пахла болотом и тёмным густым лесом.       Он зачем-то потянулся пальцами к ней. И увидел, что пальцы его, с острыми чёрными когтями, уже испачканы в этой грязи. Пальцы его, ладонь, запястье… Грязь стекала по нему, пачкая потрёпанную рубашку.       Филипп сделал глубокий вдох и попытался сесть. Закружилась, налилась тяжестью голова. И, приняв с огромным трудом, будто поднимал на гору камень, вертикальное положение, он ещё какое-то время сидел, схватившись за голову, и пытаясь побороть тошноту.       Его заставил оглядеться, принюхиваясь, тонкий сладкий запах. На краю его прямоугольного каменного ложемента лежала связка веток. Это была странная древесина голубого цвета. И Филипп инстинктивно потянулся к ним. Потянул за связавшую палки верёвочку. Вцепился в одну из них, чувствуя под пальцами искорки чего-то вкусного и сладкого. Во рту стало вязко от слюны, и Филипп сдавил ветку зубами. Для самого себя неожиданно сильно. И та треснула. И из неё полилось, потекло по языку тёплое и мягкое, похожее по вкусу на мёд. Похожее по цвету на свет.       И голод чуть стих.       Вязанка хвороста быстро превратилась в раскрошенные опилки.       И все опилки, усыпавшие пол возле ложемента, были в зелёно-чёрной жидкости.       Филиппу не хотелось пачкать плащ, но от грязи на руках было противно, и он стянул его с плеч, попытавшись вытереть ладони о полы. А потом он понял…       От осознания стало жутко. Филипп вскочил с камня, роняя плащ (тот стёк на пол рядом беспомощной кучкой ткани), встал в полный рост (полный… кажется, непривычно высокий рост…) и оглядел себя. И понял, что лохмотья, которые заменяли ему одежду, все в пятнах. И пятна словно бы впитались не снаружи… а с изнанки…       Он посмотрел на свои ладони. Ладони с когтями и болотным илом вместо кожи.       — Это сон, это просто сон, помнишь? — задыхаясь, сипло шептал сам себе Филипп.       По его подрагивающим рукам расползалось что-то жуткое, тёмное.       Живое.       Сердце билось как бешенное. Ему было страшно. Страшно вздохнуть, потому что он думал, что почувствует тогда отвратительный запах гниющей плоти, и тело его начнёт распадаться на части. Казалось, что жижа на руках ползёт всё выше и выше, скрываясь под рукавами рубашки, и это пугало только больше, ведь под тканью он не видел, насколько далеко распространилась эта. эта штука… Филипп громко, с хрипами, дыша, стал рвать рубашку на своей груди.       Оно было везде. Болотно-зелёного цвета грязь длинными узкими штрихами, похожими на порезы от ножа, пересекала там и тут кожу на торсе. И постепенно вытекала из порезов, заполняя собой всё больше и больше… Будто заменяла кожу. Будто съедала Филиппа заживо.       Филипп заплакал. И слёзы его стали капать на пол. Каплями чёрной грязи.       Колени ослабели и подогнулись, и он упал. На исчерченный каким-то рисунком, похожим на тот, что светился на стенах, гладкий пол.       Руками вцепился в собственное лицо. Под пальцами оказалось мягко и склизко. Он с отвращением отдёрнул руки. Руки, точно так же, как и лицо, наполовину съеденные жутким проклятием. И вцепившись руками, на которых всё ещё были когти, в волосы, Филипп горько заплакал. Как отстраниться от этого, как стереть с себя, убежать, если грязь вытекает откуда-то изнутри?       — Кто-нибудь… пожалуйста, кто-нибудь…       Кого он надеялся дозваться таким тихим шёпотом?       Глотая всхлипы, Филипп судорожно пытался счистить с лица грязь когтями, но там, где та расползлась по телу, кожи вроде как уже не было. Был только этот вязкий болотный ил. И Филиппа трясло от ужаса, пока он самозабвенно и яростно пытался избавиться от него, соскрести всё подчистую. И это было не легче, чем убрать глину из глиняной фигурки. Ему показалось, что эта слизь лезет откуда-то изнутри. Что через время всё его тело станет этой жижей, растечётся по полу, и от него не останется ничего. И что лицо его уже стекает на пол, оставляя обнажёнными кости черепа.       Но он продолжал пытаться. Соскребал её то с лица, то с обнажённой груди. Врезаясь когтями всё глубже.       И за шумом крови в ушах и собственными судорожными всхлипами он не услышал, как в пещеру кто-то вошёл.       Он едва обратил внимание, когда кто-то оказался рядом.       — Нет. Нет, Боже. Перестань. Перестань, пожалуйста, — она хватала его за руки и пыталась не дать исполосовать когтями всё, до чего он мог дотянуться.       И Филипп понял вдруг, что он уже не один. Замер, позволив сжать свои запястья маленьким девичьим ладошкам. И поднял взгляд.       Их было двое. Девушка и парень. Девушка сидела на коленях на полу перед ним, и держала его руки крепко, не боясь испачкаться. А парень стоял рядом с ней, с посохом в руках. И был похож на кого-то, кого Филипп знал… и был очень-очень бледен.       Филипп понял, что тот выглядит в точности как Калеб. Только почему-то… почему-то его взгляд, вцепившийся в Филиппа, такой… такой…       Филиппу захотелось приблизиться к нему. Он вырвал руки, из хватки девушки, подался вперёд. И парень отшатнулся. И Филипп замер.       Парень смотрел на него с ужасом. С ужасом от того, как он, Филипп, выглядит. Парень сделал ещё два шага назад, кривя губы. И Филиппу от этого стало так больно. Он закрыл лицо руками, снова чувствуя, как бегут слёзы по щекам. Его трясло.       — Луз… Луз, я… — хриплое, судорожное, парень пытался выдавить слова, словно забыл, как дышать.       Скрипом перчаток слышно было, как сжимает он тяжело посох. И пахло от него такой паникой…       — Иди, — тихо ответила ему Луз.       И парень сорвался с места, шаги стали удаляться быстро к стене. Потом повисла тишина. С Филиппом осталась только девушка. Девушка по имени Луз.       — Эй, — сказала она мягко, — малыш?       Какой я тебе малыш, подумал Филипп, утирая слёзы ладонями. Чувствуя, что так скорее просто размазывает по лицу грязь. По лицу, которое почему-то до сих пор целое. И даже отчасти твёрдое. И вроде как следов своих когтей он нащупать не может. А потом вдруг левую руку его прострелило болью, и он слегка вскрикнул, вцепившись в неё.       — Что такое? — Луз подалась к нему, её ладони легли опять на его запястья осторожно. Их тепло коснулось кожи Филиппа, и он замер.       — Рука, — ответил он дрожащим голосом.       Луз глянула на его руку, потом на него, приподняла бровь, мол, позволишь? Филипп только плечом дёрнул. И Луз приподняла рукав его рубашки. Под рукавом оказался браслет. Под браслетом на коже было видно рисунки, как со стен и пола пещеры. И на самом браслете такие были. А там, где рука у него болела, была зелёная грязь. Филипп снова стал тихо плакать.       — Да ты чего? — Луз сделала карикатурно большие глаза, удивлённо ими моргнула. — Не больно же!       Филипп шмыгнул носом. Тоже моргнул на неё. Мокрые ресницы мазнули щёки, он тихонько судорожно всхлипнул и посмотрел на свою руку.       — Нет? — уточнил он неуверенно.       — Конечно, нет, — убеждённо закивала Луз, беря его руку в свои. У неё почему-то были очень маленькие ладошки. А у него такая большая… И болело действительно не так уж сильно.       — Ну что, будешь ещё реветь? — спросила Луз ехидно.       — Не буду, — буркнул Филипп, вырывая руку. И зачем-то стал подниматься на ноги. Голова закружилась, и его качнуло, но вскочившая Луз вовремя подставила плечо, на которое он тяжело опёрся.       Она, кажется, тоже покачнулась под его весом. Такая маленькая рядом с ним. Но на удивление устояла.       — Так, давай мы тебя покормим. Ты, пади, каши мало ешь, смотри, какой хилый.       Филипп подумал, что Калеб всегда говорил ему то же самое про кашу. Стало быть, и правда, не стоит ею пренебрегать?.. Он-то думал, это уловка брата, чтобы заставить его, капризничающего иногда, есть свой завтрак. Даже если у самого Калеба в тарелке половина черпака, или вовсе вместо каши кусок хлеба, а лицо осунулось, как всегда бывало зимой, когда работы в поле прекращались.       Луз помогла ему сесть на каменный ложемент, устеленный тёплым кожаным плащом. Села напротив него. Порылась в сумке, которая висела у неё на плече.       Сумка оказалась отставлена на пол, Луз оказалась рядом с ним, скрестив, как и он, ноги. И потом он принял из её рук…       — И как я должен это съесть? — Филипп тяжело дышал, с неудовольствием разглядывая лежащую на его ладони деревянную фигурку. Она что, издевается над ним?       Луз тихонько вздохнула, стараясь видимо, чтобы он не заметил. Аккуратно взяла его дрогнувшие руки в свои. Заглянула в глаза. Филипп встретился с её взглядом и прочитал в нём вопрос.       «Можно?»       С некоторым трудом, но он постарался расслабиться. Позволить её маленьким ладоням лечь поверх его, длинных и жилистых. Помочь ему сжать фигурку в форме ушастой мыши крепче. В нём было так мало сил, что эта помощь оказалась действительно ему нужна.       — Вот так, — сказала Луз тихо, направляя его руки.       Филипп послушно сдавил фигурку сильнее, переламывая её пополам. Луз приблизила их ладони к его лицу, и из разлома вверх вытекла струйка светящегося зеленоватого дыма. Филипп почувствовал его запах, запах похожий на мёд или на смолу или что-то среднее и ничто из этого, и инстинктивно вдохнул. Сладкий дым втянулся в его нос, заполнил бурлящей энергией голову. Филипп выгнулся и невольно ахнул. Это был не просто глоток воды после многодневной жажды. Это было, как если бы вода эта заставила тебя вспыхнуть. Его тело пронзило искрой, дотянувшись до каждой маленькой косточки, мягкое светлое наслаждение. Он понял — это прекратилась боль. Тело его стало спокойным. Его немного тряхнуло от накатившей следом волны энергии. Бодрящий глоток кофе был бы близко к этому ощущению. И потом стало просто тихо и хорошо. Без боли, тошноты, усталости и холода и ощущения тающей плоти. И состояние, в котором было нормально, показалось ему раем на земле. Оставило его подрагивать и судорожно сжимать в ладонях осколки деревянной статуэтки. И после, наконец впитав всю энергию, обессиленно выдохнуть. И словно потерять какой-то стержень, державший его до этого прямо.       Лишь через несколько минут, должно быть, он обнаружил, что снова осознаёт и ощущает реальность. Он медленно громко дышал, уронив руки на скрещенные ноги, просыпав из них остатки дерева, расслабленно согнувшись. Лоб его упирался в чужое плечо, а за спину его придерживала маленькая ладонь. Дышал он глубоко и размеренно. Постепенно приходил в себя. Экстаз отпускал его медленно, будто нехотя.       — Кто я сейчас? — прошептал он, заставив Луз вздрогнуть. — Филипп или Белос?       Растерянность её была настолько ощутимой, что ему не понадобилось бы смотреть на её лицо.       — А ты сам как чувствуешь?       Ладонь на его спине всё также лежала, не двигаясь с места.       — Для меня нет разницы, — признался вдруг Филипп. Он и сам не знал этого, наверное, пока не сказал вслух. — Это про то, как меня видят другие.       Ненадолго повисло молчание.       — Тогда Филипп, — ответила наконец Луз. Очень тихо. Но уверенно.       — Хорошо, — Филипп прикрыл глаза.       Через мгновение он уже забыл о смысле своих слов. Ещё через минуту он не помнил, что задавал какой-то вопрос.