С лучами утренней зари

      Большая пещера, освещённая словно солнцем дверью портала. Два человека и сражение, столкновение двух непересекающихся истин.       — У меня достаточно крови Титана на ещё одно путешествие. Пожалуйста. Идём со мной. Я хочу спасти тебя.       Лицо, искажённое проклятием и мольбой.       — Ты безнадёжный лицемер. Ты говоришь о защите человечества, но после всего, что ты наделал, едва ли ты сам до сих пор человек!       Ты говоришь мне о человечности, но выбираешь сторону ведьм.       — Ты слишком погрязла в их лжи. Наверное, мне стоит прекратить твои мучения прямо сейчас.       По телу девочки ползёт окаменение. Это человечно, думает он. По крайней мере, спасти её душу.       Он отчаянно хватал ртом воздух, чувствуя, как бежит ручьём по лицу вода.       Пробуждение было резким. Его буквально вырвало из зыбких остатков сна ведро холодной воды. И, не успев ещё проснуться, он испугался. Ему это ведро показалось водопадом. Показалось, огромная волна накрыла его с головой.       На мгновение он успел поверить, что вот-вот захлебнётся.       Это оказалось всего лишь небольшое ведро. Оно стукнуло деревянным дном, встав на пол возле его лица. Филипп быстро рвано дышал, уцепившись взглядом за это ведро и чьи-то ноги в коротких сапожках рядом, раскрашенные в чёрные и жёлтые пятна полумраком и неярким светом откуда-то сбоку.       Руки его были связанны за спиной, и он лежал на полу, упершись щекой в мокрый гладкий камень.       По лицу скатывались с отяжелевших волос капли воды. Вода капала с кончика его длинного носа, ударялась о натёкшую с него лужу. Вода пропитала рубашку, и та неприятно липла к телу. В поверхности лужи отражались глифы с ближайшей стены. Взгляд от пола он поднял медленно, мучительно тяжело. Голова раскалывалась жутко. Будто что-то важное из неё вырвали, а оставшееся перемешали как следует и встряхнули для верности.       Ноги принадлежали невысокой девушке. Лицо, бесстрастное, будто маска, в полумраке серое и холодное, показалось ему знакомым. Это ведь девушка, которая… которая…       Мысли ворочались тяжело. В первый момент он не мог понять, где находится. Но пещера казалась ему знакомой. Он знал, что рисунки на её стенах называются глифами. Он понимал, что находится здесь давно. Он не в первый раз видел эту девушку.       Не сразу, но он понял, что помнит её имя. Луз… Лузура… Маленький шарик света, зажженный для него четыреста лет назад.       И здесь, будто кто-то рукой провёл по грязному стеклу (или стряхнул пыль со старой картины… или скорее не пыль, а пепел) отчётливо ему вспомнилось, как он держит эту девушку перед собой, сжимает её в кулаке. Хотя тогда она была куда меньше. И следом, словно зацепившись за эту картинку, другое воспоминание, как ладонь его, с острыми чёрными когтями, лежит на её шее. С каким страхом смотрят на него эти огромные глаза. Сейчас она выглядела совсем иначе. Стоя над ним, связанным, лежащим на полу. И намёка не было в её взгляде на лишние эмоции. Хоть какие-то.       Филипп прикрыл на мгновение глаза. Этот сон. Он снова здесь. После того, что он сделал в прошлый раз (кажется, напал на неё? на Луз), не удивительно, что он связан. Только почему голова такая тяжёлая? И тело словно немеет. Кажется, он вот-вот потеряет сознание.       Он услышал какое-то движение и вновь поднял взгляд на Луз.       Та взмахнула рукой. Взгляд Филиппа дёрнулся в сторону, выхватывая из темноты ещё одну фигуру. Это была девушка с яркими волосами, которая подала Луз какую-то ветку. Луз присела на корточки, заставив Филиппа инстинктивно отодвинуться. Точнее, попытаться. С другой стороны от него стоял кто-то ещё. Спиной он упёрся в твёрдые, словно колонны, ноги, а возле горла его о пол ударился, и встал так, намёком на угрозу, чей-то посох. Филипп замер.       Луз покрутила в руках ветку. Филипп следил за ней слегка расфокусированным взглядом, пока в его голове всплывало медленно и неохотно «палистром… магия… сила». Он с трудом сглотнул. И понял, что в нём вообще не осталось сил. В глазах на мгновение потемнело. Казалось, он находится на такой тончайшей грани между полным истощением и…       Он был готов за эту грань в любой момент уйти. Стоило только моргнуть.       Золотисто-зелёный дым осветил его лицо. Впитался, почти сам собой, через нос, кожу, распахнутый в жадном вдохе рот. Филипп едва не захлебнулся тёплым сладким дымом, пролившимся на язык. Вдох, выдох. Глоток свежей воды для умирающего от жажды был бы менее сладким. В глазах слегка прояснилось. Жуткое онемение во всём теле стало сходить на нет.       Он ожидал каких-то слов. Ждал, почему-то, уговоров. У него было стойкое ощущение, что Луз должна у него что-то просить или требовать.       Но на этот раз она молчала. Не смотрела на него даже.       Просто поднялась с корточек и отошла, сжимая в руках сломанную палку. Отошёл и тот, кто стоял сзади, исчез посох у горла. Филипп увидел краем глаза, что это коренастая девушка в очках. Они обе скрылись где-то вне поля его зрения. Филипп был в лёгком замешательстве.       Ну и что это такое? Разве так ведут переговоры? Нет, им, несомненно, удалось разжечь в нём любопытство, конечно…       Филипп заворочался. Тело слушалось всё ещё с трудом, но он подтянул ближе к себе ноги, попытавшись упереться коленями в пол и подняться. Его поползновения пресечены были выросшими из пола тонкими стеблями, которые оплели его туловище и впечатали обратно, не давая вырваться. Филипп дёрнулся пару раз для отчистки совести. Напряг стянутые за спиной руки, пытаясь порвать растения. Но сил на это у него не хватило.       Лежать было неудобно. На камне было твёрдо, в голодном теле было холодно. Он медленно размеренно дышал, стараясь не дрожать слишком заметно от охватившего его озноба. Проснувшись, он был на грани истощения. Сила, которую дала крохотная ветка палистрома, была ему нужна. Ему хватило этого, чтобы конечности перестали неметь. Но не хватило, чтобы почувствовать себя хорошо. Хотелось больше. Он глухо выдохнул, пытаясь сжаться в комок. От холода его, конечно, это бы не спасло, но захотелось укрыться знакомо пахнущим плащом, который заменил ему последние несколько дней одеяло на каменном ложементе.       В какой-то момент от голода внутри заворочался тяжёлый острый клубок боли. Самая крупица силы, и его странному телу хватило этого, чтобы начать требовать больше. Филипп тяжело сжимал зубы, пока клубок этот царапался и скрёбся в его животе когтистыми лапками. Но вскоре силы из крошечной ветки, которую дала ему Луз, иссякли и Филипп обмяк на каменном полу в своих зелёных путах. И тело его снова стала бить дрожь ненастоящего холода.       Он потерял счёт времени, когда дрожь его прошла, когда тело вновь оцепенело и сознание стало растворяться в тёмном ничто. Если бы он мог ещё ощущать эмоции к тому моменту, как пришло это состояние, это было бы страшно. Потому что вот так вот лежать, без возможности даже двинуться, в полном бессилии, и словно со стороны наблюдать, как всё меньше остаётся от тебя в тебе, это… незабываемо жутко. Но его за плечо повернули на бок и напоили сладким дымом. И он задышал громко и часто, зажмурив в секундном блаженстве глаза.       Рядом снова оказались Луз и, по-видимому, та сильная девушка. Последняя придерживала его плечи, пока Луз ломала вторую палку возле его лица. Филипп с жадностью вдохнул, ощущая, как сладкая дрожь прокатывается по плечам и рукам. Но после, когда Луз взяла в руки уже третью ветку, он слегка напрягся.       Филиппу показалось, он догадался, чего они хотят. И он стал сопротивляться.       Оказалось, девушка в очках была рядом недаром. Когда он попытался отвернуть голову от очередной ветки, подаваемой Луз, вывернуться и уйти от выходящего из неё дыма, девушка ухватила его за горло и затылок. И он невольно вдохнул такой сладкий аромат, такой нежный запах силы, растворившийся без следа светящимся дымом в его зрачках. Потом его отпустили и снова оставили лежать на полу.       После такого количества палистрома было почти хорошо.       Он был где-то на грани, на золотой середине между полным истощением и «жить можно». На той самой грани, где в любой момент его собственное тело начнёт есть само себя от голода. Но не настолько без сил, чтобы не получилось уснуть, наверное.       На камне было твёрдо. Каждая кость его оказалась, будто намеренно, острой и выступающей. Он лежал полубоком, практически на животе. Так было удобнее, чтобы не затекали связанные за спиной руки. При каждом вдохе натягивалась на груди ставшая тесной в такой позе рубашка. И вдохнуть полной грудью всё время мешал пол. Тазовая косточка как-то особенно неудобно упиралась в твёрдый камень. Щекой он чувствовал, насколько пол в пещере неестественно гладкий. Но это всё были такие мелочи. Ему было с чем сравнивать. И если вспомнить, как трясёт его от страшного неутолимого голода, практически благословенной тишиной казался весь этот дискомфорт сейчас. Затишьем перед бурей. Филипп понимал, что голод придёт очень скоро. Его единственным шансом избежать приступов боли было провалиться в спасительный сон.       Неподвижность и размеренное дыхание делали своё дело. Глаза его закрылись, а разум стал погружаться в спокойную дрёму, привычно отстраняясь от больного полумёртвого тела. До него перестало доноситься слаженно нервное дыхание пяти нелюдей и одного человека. Померещилось, словно он в кровати. Словно кто-то держит его за руку. И он между сном и реальностью, уже и там и там, оставалось только сделать шаг…       Ведром холодной воды его окатила реальность. Та, что ему нравилась меньше всего из двух. Он дёрнулся, громко дыша и часто моргая.       Луз стояла над ним с ведром. С ободка его срывались медленно капли, ударялись о лужу на полу. Филипп смотрел на Луз широкими глазами из-под упавших на лицо насквозь мокрых прядей.       — Твоя манера уходить от ответственности жутко бесит, ты знаешь?       Филипп сглотнул, опустил взгляд на её ноги у своего лица, судорожно переводя дыхание.       — Но на этот раз я не дам тебе просто сбежать. Никакого сонного заклятия. И никакого сна вообще. Пока я не услышу от тебя того, что хочу.       Вдох. Выдох. Вдох. Резкое пробуждение заставило его испугаться.       — Ты думал, сложно будет понять, зачем ты напал на меня?       Филипп молчал и смотрел перед собой. Сердце гулко билось в груди, отсчитывая ударами время до приступа.       Теперь он понял, что происходит. И его передернуло от ужаса.       О нет, ему, конечно же, не дадут в этот раз просто уснуть.       — Тебе это показалось забавным? То, как мы сами были вынуждены тебя усыпить и снова уйти ни с чем. Тебе весело, да? Испытывать моё терпение?       Филипп снова задышал чаще и тяжелее. Невольно сжался и вывернул шею под странным углом. Это чувство в глубине живота, он уже знает, перерастёт через пол минуты в серию спазмов и выбьет из лёгких весь воздух. Заставит его скрипеть зубами от боли.       — Что ж, — Луз скользнула взглядом по его напрягшемуся телу. — Посмотрим, насколько терпеливым можешь быть ты.       Филипп попытался поймать её взгляд. Она этого не позволила.       — Причинить больше боли, чем делает твоё проклятие, вряд ли реально.       Филипп закашлялся, выплёвывая стекающую из горла грязь на пол перед собой, сжимаясь в комок и пытаясь грязью этой не подавиться.       — Но в моей власти позволить твоему проклятию тебя сожрать, — проговорила Луз, глядя из-под полуоткрытых век куда-то совсем не на него.       Говорила она страшно равнодушно для своих тяжёлых слов.       — Это… это бесчеловечно, — сдавленный шёпот его едва можно было разобрать.       Не то чтобы он пытался воззвать к чьей-то совести. Не то чтобы надеялся словами своими до кого-то достучаться. Ведьмам на такое должно быть всё равно. А Луз… Луз слишком хорошо знает, что такое быть человеком в мире демонов. Она видела, как сам Филипп реализует понятие «человечности».       Нет, он не помнит когда и как, и кем он был для этой девочки раньше, но… просто знает. Она, возможно, научилась человечности у него.       Она даже не стала на его слова отвечать. Просто отвернулась.       — Это бесчеловечно, — повторил Филипп тихо.       Повернувшаяся к нему спиной Луз тяжело сжала кулаки.       Филипп судорожно вдохнул. Выдохнул. Попытался вдохнуть снова. И забился в конвульсиях.       Приступ его прошёл через несколько минут. Оставил его валяться на полу, загнанно дыша и боясь шевельнуться. И осознавая, что это только начало. Несколько стеблей, удерживавших его тело, лежали рядом обрывками. Филипп прикрыл глаза.       Но какое изящное решение, подумал он отстранённо. Конечно, зачем пытать человека, если можно просто не облегчать его страдания.       И как долго это может продлиться? Пока он не скажет «сдаюсь»?       Филипп сам себе ухмыльнулся. Будто в ответ на вопрос покачал слегка головой. Упрямство, это всё, что у него осталось. Не дождётесь.       На второй раз своими метаниями в горячке приступа он порвал остатки пут и оказался лицом к противоположной стене. И увидел, после того, как смог отдышаться и сдуть со лба волосы, всю честную компанию. На него никто не смотрел. Все прятали глаза. Филипп снова улыбнулся сам себе.       Его опять и опять сгибало пополам от голода. Он пытался, глубоко и часто дыша, подтянув ближе к животу связанные в щиколотках ноги, хоть как-то облегчить боль внутри, нарастающую с каждым новым спазмом. Боль накатывала волнами, пульсировала и разгоралась. Раз, всё тело его сотрясает дрожь. Два, мышцы напрягаются так, словно готовы порваться. На третий подряд спазм, перекрывающий предыдущие, накладывающийся на них, он не мог уже сдержать короткого болезненного выдоха сквозь зубы. Какая-то странно трепетная гордость долго заставляла его молчать и терпеть. Но, наверное, через несколько часов он всё-таки начал стонать в голос. Он понял это, не слыша себя из-за звона в ушах, лишь потому, что увидел случайно, разлепив словно обожжённые жаром его мучений глаза, как стали вздрагивать вместе с каждым новым его приступом ведьмы, как сжимаются в такт его вздохам кулаки Луз, зло разглядывающей стену перед собой.       И всё же, они подходили к нему снова, спустя многие-многие часы, и снова заставляли вдохнуть дым из сломанной ветки, когда приступы ослабевали и сходили на нет, когда он пытался провалиться в зыбкое забытьё истощения. Филипп стал вырываться, и его теперь держали уже двое, девушка в очках и василиск, принявшая облик человека. Луз хватала его за челюсть и чуть ли не впихивала палку в рот. И по телу его прокатывались мурашки кратковременного удовольствия, когда дым впитывался в нёбо. И он уже ненавидел вкус смолы палистрома, означавший теперь: через полчаса будет больно.       Ох, это было ужасно больно. Больнее с каждым разом.       Он уже не мог особенно двигаться, любое движение отдавалось ударом молнии по оголённым нервам. Но когда приходил приступ, тело само собой напрягалось, и он упирался затылком в пол, сжимая зубы и крепко зажмурившись, выгибался дугой и замирал так, на долгие минуты, лишь крупно вздрагивая, когда приходила новая волна боли.       И падал на пол снова, дыша громко и обрывисто, и почти в голос тихо ахая, потому что на гордость сил хватало едва ли. Только когда чуть проходило время, и дыхание слегка замедлялось, снова брал себя в руки, прикрывая глаза и заставляя себя замолчать.       Иногда ему снова хотелось спать. Но у них всегда наготове было ведро воды.       — Если бы ты был чуть сговорчивее, до этого бы не дошло.       Оправдывая слова Луз, Филипп ей не отвечал.       Они перестали кормить его палками. Может, палистром закончился, может, такое буквальное насилие всё-таки чересчур пока что даже для такой сильной Луз. Но водой обливали стабильно, как только он демонстрировал хоть намёк на сонливость. А спать, без подпитки энергией, хотелось всё сильнее.       Даже если есть в их команде разногласия, ни за что они не покажут этого ему. Даже если всё происходящее только и исключительно инициатива Луз, они всегда обсуждают это прежде, чем идти в пещеру. Они планируют несколько чётких шагов, рассчитывают стратегию поведения. И действуют как единая монолитная сила. Так было раньше, так было и на этот раз. Не важно, каких усилий потребовалось Луз убедить их пойти на это. И даже если похожий на его брата молодой нечеловек с малиновыми глазами выглядит так, словно у него вот-вот начнётся истерика, даже если другой мальчишка, демонстративно сложив руки на груди, не помогает тем, кто обливает Филиппа водой, и если девушка в очках кладёт руку Луз на плечо и заглядывает ей в глаза, словно спрашивая «ты в порядке? ещё можешь продолжать?»… Даже если у них есть внутренние разногласия и проблемы с тем, что происходит, они будут следовать плану несмотря ни на что. Даже если это чересчур для каждого из них по отдельности, впервые пытать кого-то, они могут на это пойти. Потому что они вместе. И коллективная ответственность развязывает руки. А цель оправдывает средства.       Они обливали его водой и сонливость уходила. В воде часто оказывались кусочки льда и снега, но холода именно от воды Филипп не ощущал. Хотя, должно быть, ощущало его тело, потому что сна после такого не было ни в одном глазу. Но он не ощущал уже даже голода. Он не ощущал и течения времени. Единственное, что хоть как-то давало представление о том, сколько времени прошло, это количество пролитых на него вёдер. И иногда он слышал, хоть говорили они мало, как кто-то из детей упоминает какое сейчас время суток.       Кошмар не прекращался две упомянутые вслух «ночи» и один «день».       — Ты дашь непреложный обет, — Луз наклонилась к нему близко, и можно было увидеть, что под глазами у неё залегли глубокие тени. — Поклянёшься не нападать на меня и моих друзей. И помочь нам. И тогда я позволю тебе отдохнуть.       Филипп смотрел в одну точку и не двигался. Даже не дышал. Сил у него на это не было.       — Чертов упрямый баран, — процедила, сцепив зубы, Луз.       Филипп бы поспорил, что он, скорее, упрямый олень.       Где-то на грани сознания ещё оставалась пережитая недавно боль. Иногда его просто ни с того ни с сего начинала бить непроизвольная дрожь, и он дрожал так, судорожно вздыхая, долгие-долгие полчаса или час, поджимая к себе ближе колени. Потом его отпускало, и он лежал на полу, словно труп, с полуоткрытыми глазами, уставившись перед собой. Совсем недалеко было до того состояния, в котором его просто накроет тьма беспамятства, вне зависимости от того, сколько ещё будет вылито на него воды. Он поймал себя на том, что почти ждёт этого, как шанса перестать наконец чувствовать боль. Но если они хотят продолжать пытку…       Им придётся снова его накормить.       Луз смотрела на него с бессильным усталым раздражением. С какой-то странной, щемяще тоскливой, эмоцией. С чем-то, чего Филипп не мог прочитать или прочувствовать, заставляющим её свести брови и скривить губы. И отвести от него взгляд, не в силах и дальше смотреть. И сказать, отбросив на пол очередную ветку палистрома, одно немыслимое слово, громко уронить в тишине огромной пещеры:       — Хватит.       И на этом всё кончилось.       Где-то рядом ещё прозвучал вздох облегчения. Филиппу даже показалось, он был не один. Сразу несколько нечеловек выдохнули синхронно и в унисон. Потом его кто-то поднял на руки. С такой осторожностью, словно он стеклянный. Глаза с готовностью закрылись, даже немного раньше, чем его лопатки коснулись не такого твёрдого, как пол, камня с расстеленным на нём плащом. От привычного зеленоватого дыма, дарящего тепло и эфемерное мгновение тишины, было почти тошно. Даже быть благодарным судьбе, высшим силам, самому Богу за долгожданное успокоение ему уже не хватало сил.       Свет из окна режет глаза и бьёт по нервам.       Калеб, стоящий в дверях спальни, смотрит на него в первый момент неверяще, потом бросается к его постели.       — О Филипп, дорогой, — Калеб прижимает его к себе судорожно, почти больно.       — В чём дело? — удивлённо спрашивает Филипп.       Со сна он мокрый, как мышь. То ли настолько вспотел, то ли Калеб тут тоже обливал его водой.       Глаза у Калеба всё ещё наполнены пережитым недавно страхом.       — Пип, ты не просыпался три дня.       Филипп неопределённо мотает головой. Комната перед глазами слегка кружится. Как будто он на грани голодного обморока. Но есть не хочется совершенно. Он вымотан, словно не спал вообще никогда.       — Я так устал, Калеб, — Филипп тяжело прикрывает глаза, устроив голову на груди брата. — Ты представить не можешь, как я устал.       — Только не засыпай, не засыпай, пожалуйста!       Сердце под ухом заполошно бьётся. Калеб заметно дрожит.       — Не усну. Я здесь. Всё нормально, — едва шевелит Филипп губами. — Спасибо.       — За что?       — Что ждал.       Калеб переводит дыхание судорожно, руки его чуть расслабляются.       — Как же ты меня напугал, малыш.       Калеб утыкается носом в его плечо, успокоено выдыхает. Ласково гладит Филиппа по спине. Они сидят, обнявшись, и очень крепко цепляясь друг за друга. Словно каждый из них боится больше всего на свете потерять другого.       — Чем ты занимался, пока меня не было?       — Всё тем же. В лесу после пожара осталось много работы.       Филипп понимает, что все три дня Калеб ходил собирать и чистить старые картины.       Филипп сидит в наполненной яблоками бадье.       — Вылезай оттуда.       — Мне и здесь хорошо.       — Филипп…       — Похорони меня под яблоками, — драматично просит Филипп, прикладывая ладонь тыльной стороной ко лбу. — О-й-й, умираю. Это моя последняя воля, чтобы могила была из яблок.       — Какая дурацкая воля, ваш’ сиятельство, — серьёзно говорит Калеб, опускаясь рядом с бадьёй на одно колено.       Соломенный навес над ними слегка качается под порывами ветра. В проделанных дождём прорехах видно кусочки неба. Небо в этот день голубое.       — Эй, о мёртвых либо хорошо, либо ничего. Так что нормальная воля.       — О, кстати о вашей воле. Я сейчас, — Калеб встаёт и отходит к углу дома, где под навесом расположилась у стены длинная поленница и высокая бочка.       Филипп вдумчиво закапывается в яблоки, насколько может. Бадья довольно большая, при должном усердии он действительно поместится целиком.       Калеб вдруг подскакивает к нему с ведром, и Филипп вскрикивает, выпрыгивая из бадьи. Яблоки разбрызгивает в стороны красным фонтаном, когда он, уцепившись за деревянный край, прямо из того положения в котором начал закапываться, перелетает через бортик. Вода льётся на то место, где секунду назад был Филипп.       Калеб смотрит на пустое ведро с сожалением.       — Эй, ну так неинтересно…       Поднимает на него взгляд. Брови его удивлённо приподнимаются.       — Пип? Всё хорошо?       — Не надо воды, — хрипит Филипп не своим голосом.       Он почему-то держится за грудь и тяжело дышит. Ему почему-то жутко не по себе.       Калеб смотрит на него внимательно, хмурится и бросает ведро на землю.       — Прости. Прости… Ты же хотел бассейн…       — Что? — Филипп нервно вскидывает на него взгляд.       — Бассейн, Пип, — мягко повторяет Калеб. Потом шагает к нему, следя за реакцией. — Ты в порядке?       Филипп приваливается к стене дома. Вздыхает, прикрывая глаза.       — Да. Только… давай пока без воды.       — Расскажешь? — деловито интересуется Калеб.       Филипп секунду думает.       — Сон, — роняет коротко.       Калеб кривится. И хмурится ещё сильнее.       — Что же это… Что они делали?       — Водой обливали, — Филипп почему-то смеётся.       Но Калеб молчит, и лицо его остаётся серьёзным и задумчивым. Филипп опять вздыхает глубоко. Секундный страх ушёл. Он даже думает, что не отказался бы всё-таки поплавать сегодня. Надо навестить Фреда на пруду.       — Та девушка пришла с отличной идеей, — говорит Филипп медленно, глядя вдаль, туда, где на поле колышется под ветром трава. Словно волны. — Они пару дней не давали мне спать. Ждали, что я сломаюсь, сдамся.       Филипп улыбается, но глаза его остаются холодными.       — Я победил.       И смотрит на Калеба. Тот почему-то вдруг бледен.       — Спать не давали несколько дней? — спрашивает он странным голосом.       Филипп приподнимает брови.       — Что?       — И ты всё это время не просыпался, Филипп? Здесь, я имею в виду.       До Филиппа доходит. Он прикусывает губу и отводит взгляд. Что ж, сказал «а» говори и ужасающую правду о преследующем тебя проклятии.       — Рука тоже, — пробормотал Филипп, глядя на пальцы своих грязных исцарапанных стоп, — была сломана во сне. Помнишь, я говорил, она отвалилась там. И спина…       Калеб трёт лицо ладонью, втягивает воздух сквозь зубы. Филипп чувствует почему-то стыд и вину.       — Я… я не знаю. Это ведь сон, да? Но он почему-то слишком реалистичный. Но при этом… там есть существа, которых не бывает в реальности. Ведьмы и демоны. И магия… И там бесконечно повторяется одно и то же, словно это какое-то наказание или… может быть… может это…       — Не говори, — останавливает его Калеб, подняв руку. — Я понимаю, что ты хочешь сказать. Не надо.       Филипп снова опускает взгляд в истоптанную землю. Сжимает пальцы на тёплом бревне стены за своей спиной.       — Но это… это ведь логично, да? Помнишь, люди с левой рукой подвержены влиянию зла. И то, что во сне я попадаю в ад…       — Ты не подвержен влиянию зла, Филипп, — Калеб шагает к нему, и настойчиво увлекает в объятия. — Я не знаю, что означают твои сны. Возможно, это магия. Возможно, тебя прокляли. Но то, что происходит, не твоя вина.       Рука его ложится успокаивающе Филиппу на затылок. Потом он говорит, уверенно и твёрдо:       — Это не реально. Это просто кошмарный сон. И мы сможем тебя оттуда вытащить. Наверняка есть другие люди с такими проблемами. Мы придумаем выход.       — Я там единственный человек, — бормочет Филипп, обняв брата за пояс. Поправляет себя, — один из двух.       — И она тоже спит? — спрашивает Калеб.       — Знаешь, мне иногда кажется, что она застряла там, как и я. Только не хочет выбираться, почему-то.       — Если это так, ты не думал о том, чтобы помочь ей? Может, смерть освободит её, и она проснётся? Может, вы оба могли бы выбраться так, — предполагает Калеб.       Филипп сжимает рубашку на спине брата.       — Не знаю… Нет… Мне так не кажется. Знаешь, я ведь не мог выбраться оттуда, если был близок к смерти. Я просто погружался в какое-то. Э. Небытие. Но не просыпался. Оставался там, пока кто-то из них не подпитывал меня энергией.       Да, когда энергия вытекает из него почти что подчистую, когда василиск высасывает из него всё без остатка, оставляет в секунде от голодной смерти, уснуть просто невозможно. Наверное, телу нужна хоть какая-то энергия, чтобы сознание продолжало работать. Если же сил нет вовсе, сознание распадается вместе с телом. Растекается вязкой гнилой жижей. Превращается в нигде и ничто.       Нет, разумеется, это всего лишь сон, и на деле его тело здесь цело и здорово, но… похоже, что у сна этого есть свои законы, как у реальности. И пока он остаётся там, он вынужден играть по правилам того мира. Словно он и правда может умереть там навсегда… и никогда не вернуться домой.       — Эй, ты не говорил об этом, — Калеб выпускает Филиппа из объятий, но лишь для того, чтобы опуститься рядом на корточки, взять его руки в свои и заглянуть в глаза. — Послушай это… Всё, что ты рассказываешь, меня это пугает. И то, как твой сон постоянно влияет на реальность. Сначала твоя рука, потом ты не мог ходить. Ещё и это. То есть, ты буквально можешь умереть там? И не проснуться? Пожалуйста, пообещай мне, что ты будешь осторожнее. Если ты будешь продолжать общаться с ними так, что если они оставят тебя совсем без сил? И бросят?       Калеб прикусывает губу, на мгновение отводя взгляд, и, словно бы решаясь на что-то вздыхает. Прикрывает глаза. Потом смотрит на Филиппа уже собранным и уверенным.       — Филипп, пообещай, что будешь вести себя так, словно бы то, что происходит там, реально. Не пренебрегать своей безопасностью.       Калеб выглядит по-настоящему испуганным. Смотрит на Филиппа умоляюще.       — Пожалуйста, Филипп. Пообещай мне быть осторожнее. Пока мы не разберёмся с тем, что с тобой происходит.       Филипп долго молчит, глядя на свои руки в ладонях брата.       Один из факелов в тронном зале едва тлеет, сжигая остатки масла в огромной чаше. Одна из колонн в тронном зале изрезана когтями, растрескалась под страшными ударами. Одна из створок высоких дверей медленно бесшумно открывается. Но Филипп чувствует движение воздуха.       Он пытается подняться. Дыхание сбилось, и голос подводит его.       — Не сейчас. Вон!       Перед глазами у него плещутся чёрные и красные круги.       — Дядя… это я, Хантер…       — Ах, Хантер, — Филипп выдыхает. Ему становится легче от звука родного голоса. — Ты принёс то, что я просил?       — Прости, палисманов нет. Я выслал отряд на поиски новых. Они уже в пути.       Филипп бессильно прикрывает глаза. От осознания, что терпеть боль придётся дольше, накатывает слабость, и он позволяет себе снова опуститься на пол, тяжело дыша. Сердце Титана над троном бьётся в такт его вздохам.       Хантер подходит к нему, шагами гулко отстукивая эхо о высокий потолок. Сквозь пелену боли Филипп видит смутный силуэт в белом плаще, и когда тот садится на пол рядом, понимает, что племянник уже без маски. С него самого маска слетела где-то во время приступа. Осталась императорская мантия, раскинувшая полы вокруг его истомлённого болью тела.       Филипп тянется к племяннику закованными в золото пальцами.       — Иди сюда.       Хантер боится. Филипп чувствует запах его страха. Но мальчик приближается, переступая ладонями и коленями по полу. Садится ближе, и в воздухе звенит его неуверенность.       — Дай мне руку, — просит Филипп.       Хантер медлит, а Филипп ждёт, выставив вперёд раскрытую ладонь. Шуршит ткань, Хантер осторожно кладёт в его руку свою. И Филипп понимает, что он снял перчатку. Легкое магическое усилие, и с руки самого Филиппа золотая перчатка тоже пропадает. Он смыкает пальцы. Сжимает крепко тёплую ладонь.       А потом боль накатывает волнами снова и снова, заставляя его задыхаться и корчиться на полу. И сдавливать, должно быть, до синяков, чужую руку. Та не вырывается и не отпускает. И Филипп цепляется за неё, как за последний твёрдый оплот реальности.       В какой-то момент своего существования Филипп столкнулся с большой проблемой: тело его было сильным, практически бессмертным, но это же оборачивалось порой против него. В отсутствие энергии оно так отчаянно боролось за жизнь, что это причиняло невыносимую боль. Оно пыталось тянуть энергию из самого себя, хотя уже давно могло лишь только отбирать её у других.       Боже упаси его хоть однажды оказаться в состоянии, когда сил у него будет слишком мало, чтобы подняться на ноги. Но достаточно, чтобы ставшее проклятием его собственное тело превратило остатки его существования в медленную агонию.       — Не бойся. Помнишь, о чём мы говорили? Просто веди себя прилично. Я знаю, ты хорошо умеешь притворяться. Притворись хорошим мальчиком.       Филипп тяжело вздыхает, устраиваясь на постели, накрывая ноги мягким шерстяным покрывалом.       — Я не боюсь, — твёрдо отвечает он. — Я там сильный. Мне не страшно.       Калеб качает головой.       — Ты самоуверенный.       — Потому что знаю, на что способен, — парирует Филипп.       Калеб смотрит на него с улыбкой. Такой любящей и искренней. Но чуточку грустной.       Филипп тянется к нему, чтобы обнять, и Калеб с удовольствием позволяет.       — Я иногда путаю, где реальность, а где сон, — шепчет Филипп, как самую страшную тайну.       Калеб замирает. Словно бы даже боясь вздохнуть. Словно бы слова Филиппа застали его врасплох и напугали.       — Ты ведь настоящий? — спрашивает Филипп, тихонько шмыгая носом. — Не как тот Калеб из кошмаров?       — А что с тем Калебом? — обеспокоенно спрашивает брат.       — Он очень похож на тебя, — Филипп держится за чужую рубашку. — Но только внешне.       Калеб задумчиво молчит с минуту. Рука его начинает гладить Филиппа по спине, и дарит несравнимое ни с чем ощущение покоя.       — А ты не спрашивал, как его зовут?       — Как-то в голову не пришло, — удивлённо признаётся Филипп.       Калеб тихо смеётся, треплет волосы на его макушке.       — Так может он и не Калеб вовсе.       Не Калеб? А точно, может, он не так уж и похож? Филипп пытается вспомнить детали сна, но оттуда тянет холодом и голодом, и он вздрагивает и мотает головой. Нет, больше этого не повторится. Больше он не позволит в этом сне происходить ничему подобному.       Он решил в этот день для себя две вещи.       Первое, как и просил Калеб, он будет осторожнее. Меньше всего ему бы хотелось застрять в иллюзорном мире, не имея возможности проснуться дома. А значит, ему придётся постараться не быть скотиной, что будет, разумеется, непросто и куда менее весело. И сотрудничать с ведьмами. Помочь им исправить то, к чему привело неосторожное обращение с порталом. И второе…       Ему этот портал и самому пригодится.