triangoli reciproci

Когда нет настоящей жизни, то живут миражами. А. П. Чехов

Жизнь Сакуры всегда подчинялась мелким правилам, вроде переходить дорогу на зеленый свет или чистить зубы перед сном, но были и фундаментальные, на которых держался ее иллюзорный мирок. Первое из них – Саске Учиха не может любить. Никого. Этот постулат был выстрадан и выжжен на ее израненном сердце сотнями бессонных ночей, литрами пролитых слез. А второе – Ино Яманака однажды все поймет и вернется. Потому что, ей больше не к кому возвращаться, потому что никто не нуждается в ней, больше нее, Сакуры. Он ничуть не изменился – те же растрепанные волосы и равнодушные глаза. Он снова появился в ее жизни, вот так — ни здравствуй, ни как дела….Сакура все больше понимает, как мало значила для него, а все же ее тянет к этому безразличию, тянет непреодолимо, словно к магниту. — Где она? – он проходит мимо, едва задевая ее плечом и обдавая горьковатым ароматом одеколона. Это выводит Харуно из странного оцепенения. — Нет! – она хватает его руку, придерживает. Его ладонь холодная, даже ледяная, как у мраморных скульптур, ее же теплая и влажная. — Нам нужно поговорить! — О чем? – Учиха еле разлепляет губы. — О Ино, — мямлит она. Он недовольно смотрит на нее и молча ждет продолжения, у Сакуры все внутренности сводит от волнения. Ей страшно, панически, до животного ужаса страшно, что вот сейчас он очень просто заберет ее подругу. — Неподалеку есть кафе, — она кусает губы, стараясь унять нервную дрожь. Саске окидывает ее презрительным взглядом, и она очень хорошо понимает, что нет у него никакого желания разговаривать – только забрать жену и уйти. Сакура упрямо хмурится, в голове ее проносится рой мыслей, но она не может зацепиться ни за одну. — Хорошо, — выдавливает он, и не глядя на нее, выходит. Харуно видит, как за ним закрывается дверь, жадно вдыхает горьковатый запах одеколона, прижимает руки к груди. Ее сердце бьется так неистово, будто готово выпрыгнуть и поскакать за этим человеком. Она с тоской думает, что время ничего не меняет, лишь немного сдвигает приоритеты. Он не смотрит на нее, и даже не слушает, а она не может остановить бессвязного лепета. У нее в организме уже достаточно алкоголя, что бы поведать ему, наконец, о том что три года сжигает ее изнутри. « Я люблю тебя, Саске» — она готова повторять это снова и снова, кричать, пока он не услышит. Но вместо этого пьяно икает. Саске оборачивается и долго смотрит на нее, а она все не никак не поймет, о чем же он думает? — Любишь? – кривая ухмылка. – Ну, пойдем, посмотрим, как ты любишь. И подхватив под локоть, тянет ее в каморку, больше похожую на чулан. Там темно и пыльно, пахнет хлоркой и еще чем-то резким, дезинфицирующем. А Сакуре хочется чихать и смеятся, от того что Учиха, грубо шарит по ее телу, стягивает трусики. Не было ни цветов, ни шампанского, вообще ничего такого, о чем она мечтала. Был темный чулан со швабрами и ведрами, его властные руки и учащенное дыхание, резкая боль, опоясавшая поясницу и немного протрезвившая ее. А потом, уходя, он говорит что то вроде: « Увидимся еще» Она не очень-то верит, сползает на холодные доски пола, задыхаясь от пыли и отчаяния. И убеждает себя, что счастлива, что Саске обязательно вспомнит про нее и полюбит. Харуно торопливо натягивает куртку, и, кинув вороватый взгляд, на дверь, за которой спокойно, в счастливом неведении спит Ино, выбегает из квартиры. Учиха ждет ее у подъезда. Курит, небрежно облокотясь о капот машины, излучая спокойствие и уверенность. Сакура глубоко вдыхает и тут же кашляет — морозный воздух дерет легкие. Саске откидывает окурок, и смотрит на нее с таким отвращением, будто она грязь, под его ногами. А Сакура и рада была бы быть грязью. — Сюда, — голос слушается плохо, и она натужно сипит. Не дожидаясь его, шагает по улице, засунув руки в карманы и не оглядываясь. От чего то она убеждена, что он следует за ней. Не из-за нее и даже не из-за Ино, а из интереса и возможности посмаковать ее, Сакуры, отчаянные попытки что-то изменить. Маленькое кафе забито посетителями. За круглыми столиками о чем-то шумно спорят школьники, тихо воркуют влюбленные парочки. Мягкий рассеянный свет неприятно слепит глаза и она часто моргает, осматривается. Запахи кофе и сладких десертов, чужого счастья и радости вызывают в затылке тупую боль. Сакура выбирает самый дальний угол; Саске присаживается напротив. Молоденькая официантка, с забавными хвостиками, поглядывает на них, но не спешит подходить. Сакура косится на пеструю папку меню, но одна только мысль о еде, вызывает у нее тошноту. — Ну, что ты там хотела сказать? – нарушает молчание Учиха. Она облизывает пересохшие губы. — Ино плохо, – начинает она тихо. Учиха предсказуемо усмехается. – Она знает, что ты ей изменяешь. — Ты постаралась? – он тянется за сигаретой, глухо щелкает зажигалкой и внимательно смотрит на нее исподлобья. Она слегка качает головой. Зачем? Зачем ей стараться сделать подруге больно, если он и сам прекрасно справляется. — Ну и чего ты хочешь? Снова в мою постель? Сакура судорожно вздыхает, лицо ее покрывают пятна жаркого румянца, а кончики ушей горят. Его небрежные слова отзываются приятной истомой внутри живота. Становится душно. Бессмысленно лгать себе — она действительно хочет быть с ним. Предложи он сейчас: « Забудь о Ино, поехали со мной», она забудет, забудет обо всем, и добровольно, с радостью, опять утонет в его тьме. — А может в постель Ино? – продолжает он вкрадчиво. – Даже не мечтай, я не намерен делить ее ни с кем. — Но Ино несчастна! – вырывается у нее надрывное. Взгляд черных глаз становится жестче. — А с кем она будет счастлива? С тобой? — Я постараюсь, я сделаю все… — мямлит Харуно растерянно, все еще грезя смутной надеждой. — Не сомневаюсь, но знаешь, я клялся у алтаря, что буду именно с этой женщиной и в горе и в радости, до самой смерти, не просто так. Сакура вздрагивает и со страхом смотрит в красивое, спокойное лицо Учихи. В голове ее эхом бухает последняя фраза: « До самой смерти. До самой смерти» страшная догадка разрывает мозг и она зажимает себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Саске приподнимает брови – его забавляет ее реакция. А она чувствует себя каким-то экзотическим зверьком, выставленным на потеху публике. — Нет, я намерен жить со своей женой долго и счастливо. В его ледяном голосе звучат издевательские нотки, Харуно вспыхивает, сжимает кулаки. — Она собирается развестись, а ты избил ее!!! Саске досадливо морщится, впервые в его взгляде мелькает сожаление. — Да, ударил, не будет говорить глупостей. — Отпусти ее, ты не любишь, — «так как я», но она не успевает договорить. Учиха тушит сигарету, резко встает. — Мне надоел этот разговор. Это была жалкая попытка, безнадежная. Все же она не могла не попробовать, не могла не схватится за соломинку в надежде выбраться из болота отчаяния. Только соломинка эта давно уже сгнила. — Саске я беременна, – она не верит в это, да и он не поверит. Ситуация так глупа, так банальна, так пошла… — Сакура, ты же уже не маленькая, — Учиха выпускает облачко дыма, цинично усмехается, — или хочешь, что бы я тебя к доктору отвел? Он произносит это настолько безразлично, что на какое— то мгновение в ее душе вспыхивает гнев. — Но это же твой ребенок! Она вскрикивает так, словно в ней действительно зародилась новая жизнь, которую он с легкостью готов уничтожить. Саске медленно наклоняется к ней и четко, по буквам, выговаривает: — Ублюдки меня не интересуют, запомни. Сакура беспомощно наблюдает как Учиха уводит Ино, быстро и грубо схватив за руку, выталкивает из квартиры. Она еще успевает поймать виноватый взгляд блондинки, услышать тихое: «Прости». Харуно совсем не хочется думать, о том что ее ангел обернулся вдруг безвольной тряпичной куклой, ее ослепительная звезда потухла и сорвалась с небосклона. А может ей все это только мерещится, и не было никаких Ино и Саске, и вот она сейчас проснется и захлебнется серостью собственной жизнь, пустотой очередного вечера, дня, ночи? Сакура подходит к окну, отдергивает занавеску. Она видит, как они выходят из подъезда. Ино идет медленно, неуверенно переставляя длинные ноги, точно новорожденный олененок. То ли у Учихи не хватает терпения, то ли это проявление заботы, но он подхватывает жену на руки. У Сакуры перехватывает дыхание, а он говорит что-то и мимолетно, нежно целует ее золотистую макушку, усаживает на задние сидение автомобиля. Эта сцена кажется Харуно такой личной, интимной, словно она подглядывает за ними в спальне. И если она теперь сделает вздох, то мир разлетится на куски… Она бы рада, не дышать, умереть прямо у окна, но физиология сильнее. А черная машина, слепя ее желтоватым светом фар, отъезжает и рушит все так тщательно выстроенные ею устои. Она стоит посреди этих руин, все та же одинокая и забитая девочка, неспособная ни принять, ни понять реальности.