Часовщик

— Нам обоим было бы проще, если бы я узнал ваше имя, — произносит Хенрих. Удостаивается в ответ почти враждебного взгляда исподлобья, и поспешно добавляет: — Хотя, если нельзя его назвать, то... Не будем, это не имеет особого значения… Человек, раскрывший ему тайну создания машины — наверное, самую потрясающую и страшную тайну всей его жизни, — не доверяет ему достаточно, чтобы назвать свое имя. Впрочем, Хенрих ведь и не сделал ничего, чтобы иметь право потребовать от него доверия. — Йонас, — неожиданно отвечает незнакомец. Передергивает плечами под потрёпанным свитером. Горбится, опустив глаза к деревянной столешнице. — Хенрих Густав. Впрочем, думаю, вы и так знаете. — Вместо руки Хенрих протягивает ему кружку свежезаваренного чая. — Именем меня наградили дед и прадед. Не то чтоб мне было на что жаловаться, вполне неплохое имя для немца. Кружку забирают у него из рук осторожным медленным движением. Йонас обнимает ее ладонями, словно пытаясь согреть их. Хотя в комнате тепло, тем более в свитере, который он так и не решил снять. На рукаве виднеется прореха, нестриженные волосы падают на лицо, делая его выражение совсем нечитаемым. — Могу я предложить вам поужинать? — Хенрих чувствует желание оставить при себе не только устройство, с которым ещё предстоит разбираться не один день, но и самого его владельца. Зачем — сложно объяснить. Йонас не выглядит учёным, не выглядит даже заинтересованным чем-то ещё в его кабинете, кроме собственной машины. — Не хочу вас утруждать. Устроюсь в городе. У меня есть деньги, не волнуйтесь об этом. Йонас окидывает равнодушным взглядом рваный рукав своего свитера. — Я не люблю ужинать один, — Хенрих откидывается на скрипучем стуле, — а Шарлотта сегодня решила остаться у подруги. Вы сделаете мне одолжение, если согласитесь. Йонас вскидывает на него взгляд, вновь долго и недоверчиво смотрит, словно бездомная собака, уже не раз обиженная прохожими, а потом растерянно пожимает плечами. Это можно трактовать как согласие.

***

Первое, что запоминается в нем, — этот изучающий вопросительный взгляд. Кажется, он не адресован Хенриху лично, а всего лишь появляется каждый раз, когда Йонас пытается мысленно взвесить чужие слова в попытках отыскать двойное дно. Когда этого дна не находится, черты его лица смягчаются. Через готовность защищаться от неизвестного противника проглядывает что-то гораздо более тонкое. Он умеет обходить прямые вопросы с той особой деликатностью, которая позволяет не обидеть собеседника отказом. Он ничего не рассказывает о будущем, о месте, откуда пришел. И не расскажет — это Хенрих усваивает быстро. Но отпускать его от себя все равно не хочется.

***

— Могу я проявить профессиональный интерес? Йонас отвлекается от позавчерашней газеты, которую читал с вялым вниманием, и вопросительно вскидывает брови. Хенрих молча указывает на ремешок часов, охватывающий его запястье. — Это? Да, конечно. Они не идут уже... Восемь или девять переходов. Электромагнитные волны… — начинает Йонас, но замолкает на середине фразы. — Вы лучше меня разбираетесь, как это работает. Он снимает часы и протягивает Хенриху. На запястье остаётся полоса светлой кожи, нетронутой загаром. — Я почти уверен, что смогу их починить. — Часы ощущаются тёплыми и тяжёлыми. На них нет никаких отметок о фирме, которая их произвела, но Хенрих знает все известные в часовом деле механизмы. — В конце концов, я часовщик, а не физик. — Он пожимает плечами, словно извиняясь за свой чрезмерный интерес. Йонас понимающе кивает. «Если вас это развлечёт», — легко читается в этом жесте. Сам он мыслями явно находится где-то не здесь и совсем не заботится о часах.

***

В дни его появления Хенрих заказывает молоко в узких стеклянных бутылках и с любопытством наблюдает, как Йонас хмурится на них, долго примериваясь, как наполнить стакан. Эта уловка не проходит незамеченной — Йонас быстро понимает, что молоко покупается именно для него. — Дома... В том мире, где я вырос... — Он делает нетерпеливый взмах рукой в сторону стола. — У нас постоянно ломался электрогенератор. И молоко прокисало. Эта простая деталь словно падает на стол с грохотом лишней шестерёнкой. Человек, пришедший из будущего, обретает плоть и историю. — Не делайте так больше. Пожалуйста, — просит Йонас. Он обхватывает стакан двумя руками, хотя Хенрих уверен, что молоко холодное.

***

В следующий раз он появляется поздним летом. Шарлотта отсутствует, на две недели отправившись в Мюнхен с одноклассниками. Это почти-совпадение Хенрих трактует однозначно в свою пользу. Впрочем, у него и нет возможности трактовать его иначе: Йонас дожидается, когда он распахнёт дверь, а потом медленно сползает на пол, теряя сознание. Комната Шарлотты внизу — по соседству с часовой мастерской. Она всегда жалуется на шум, идущий с улицы сквозь распахнутое окно. Зато не нужно поднимать бесчувственное тело по лестнице. Хотя не такое уж и бесчувственное — в какой-то момент Йонас открывает глаза и с усилием помогает отвести себя в чужую спальню. Хенрих как-то растерянно думает, менял ли хоть кто-то из них постельное белье в день отъезда Шарлотты. — Не нужно, — одергивает его Йонас, когда Хенрих пытается потянуть с его руки все тот же свитер, уже совсем превратившийся в лохмотья. Хенрих качает головой и уходит на кухню, чтобы вернуться со стаканом воды. Его гость из другого времени всегда выглядел измученным беглецом, но теперь всё как-то серьезнее. Одежда, раньше просто истрепанная, теперь очевидно не выстирана. Неровно отросшие волосы слиплись от грязи и пота. Под ногтями тоже засохшая грязь — хорошо бы не кровь. — Вода, просто вода, никаких лекарств. — Он подносит стакан к чужим губам, преодолевая неуверенное сопротивление. Придерживает голову, путаясь в волосах — они лежат неопрятными прядями и легко проскальзывают между пальцев. — Я принесу обезболивающее? Жаропонижающее? Что ещё? — Он касается ладонью мокрого лба, ощущая себя так, словно пытается поговорить с раненым животным. Вполне ручным, конечно же, но явно чужим и готовым в любую секунду броситься. — Мне нужно уйти, — произносит Йонас. Хенрих не возражает. Просто дожидается, когда рука Йонаса бессильно соскользнёт с кровати, и всё-таки начинает снимать с него свитер.

***

Они проводят вместе эти две недели до возвращения Шарлотты. Про располосованную спину Йонас не рассказывает ничего. Хотя Хенрих и сам успевает придумать тысячу в самой разной степени правдоподобных историй, пока отдирает лоскуты ткани от настойчиво кровоточащих ран. О своем намерении сбежать Йонас больше не напоминает. Лежит на животе, прижавшись щекой к подушке, и наблюдает за работой Хенриха. Для этого приходится перенести некоторые инструменты в комнату Шарлотты и передвинуть стол, но так гораздо спокойнее. Взгляд Йонаса — невнимательный, смотрящий насквозь, мутный то ли от боли, то ли от таблеток; он не раздражает. Хенрих всегда хорошо понимал механизмы. В этом механизме как раз что-то готово сдвинуться с места. Очень быстро они приходят к тому, что Йонас без колебаний принимает воду и еду из его рук. — Есть теория, — произносит Хенрих, в очередной раз натянув пружину в часах, но не добившись движения стрелок. Он уже не молод, глаза устают от работы. — О накоплении энтропии. Не помню, была ли она в моей книге. Возможно, мимоходом… Йонас вежливо приподнимает голову, поощряя продолжать рассказ, но ничего не говорит. — О том, что... Если выражаться совсем грубо... Движение во времени назад может уменьшить вселенскую энтропию. Посмотри. — Он находит потёртый мячик для пинг-понга на столе Шарлотты. — Когда этот мяч катится по столу... Или падает со стола, раз уж я стал таким неловким... Энтропия нарастает. Но если мы сможем повернуть время вспять и заставить его вернуться в исходную позицию, то энтропия будет уменьшена в полном соответствии. Он поднимает мяч, упавший под стол. Несколько секунд перекатывает в ладонях, собираясь с мыслями. — Когда мяч ударяется о стену и возвращается в мою руку, он проходит аналогичный путь, не правда ли? Он возвращается в исходную точку. Но при этом увеличивает энтропию дважды: на пути к стене и на обратном пути. — Потому что на обоих отрезках двигается только вперёд во времени, хотя возвращается назад в пространстве, — заканчивает за него Йонас. Он приподнимается над подушкой на локтях, морщась от боли. — Я принесу таблетки. И ужин, раз уж ты встал. — Хенрих моментально забывает о том, что собирался рассказать. Йонас не забывает. Утром он исчезает. Как и обычно — ничего не объясняя и не попрощавшись.

***

То лето становится последним. Почти что последним. Даже не написав в реальности ту книгу о перемещениях во времени, Хенрих понимает, как устроен цикл. Йонас не отправится ни в один другой год, просто не сможет. Нужно отпустить, не взращивая в себе пустых сожалений о том, что и нельзя потерять — ведь оно не принадлежало тебе. То лето становится «почти последним», потому что заканчивается сырой осенью, когда он останавливается на улице, выхватив взглядом смутно знакомую фигуру. Мальчишке лет пятнадцать-семнадцать. Он дрожит от холода, занавесившись от прохожих длинной мокрой челкой. Очень знакомый жест. — Йонас, — без особой уверенности зовёт его Хенрих. И моментально узнаёт — тот же затравленный взгляд исподлобья, полный испуга, недоверия и надежды. Пока ещё — больше надежды, чем недоверия. — Я — друг, — начинает он с самого главного. Раньше как-то не приходило в голову произнести это вслух.

***

— Дедушка? Чем ты занят? — Шарлотта опускает пакет с лейблом супермаркета на пол, не решившись поставить его на стол, где Хенрих выставил жестянки с разномастными шестернями. — Решил вспомнить молодость и собрать часы. А ты, дорогая? — Он подставляет небритую щеку под дежурный поцелуй. — Все хорошо. Нужно заехать к врачу, показать Франциску, так что я на минуту... — Что-то стряслось? — Нет, всего лишь осмотр у педиатра. Я не купила молока, сходишь за ним сам? — Все в порядке... Не нужно. — Ханна родила мальчика, ты знаешь? — Конечно, конечно... Йонас. Он прилаживает на место крышку часов и только потом поднимает взгляд, удивляясь воцарившейся тишине. — Мне казалось, они ещё не выбрали имя. — Шарлотта осторожно закрывает дверцу кухонного шкафа. — Неужели? Возможно, кто-то из соседей наболтал мне лишнего, не бери в голову. — Хорошо. — Она приближается к столу, секунду рассматривает часы, не пытаясь прикоснуться. — Это подарок? Для кого он? — Для друга, — улыбается Хенрих. — Очень старого друга, которого я давно не видел. Он, как и ты, всегда имел отвратительную привычку забежать лишь на минуту. А теперь, милая… Всё-таки расскажи мне о Франциске, пока опять не успела уйти...