***
Он вычёркивает небрежным махом последний из обведённых в кружочек дней с пометкой "тридцать первый". Николь приезжает. Трамвай загрохотал уже спустя полчаса ото сна—семёрка понеслась по колеи сквозь почти весь город, она бежала и пронзала грохотом ещё спящую столицу, трещала старыми колёсами по не менее старым рельсам. Куро определённо любит трамваи. В них было что-то через чур родное, полупустой салон сходил с страниц ретро-фотографий. Бирюзовый цвет и усы-ромбы стали нематериальным символом, вот только чего—он сам понять не может. Это чувство колебалось между умиротворением, безмерным романтизмом, предвкушением, авантюризмом, оно было схоже со смехом и дрёмой, и в особенности—с чужими руками. Руками с пухловатыми пальцами и обгрызеными на благо хоть какой-то концентрации ногтями, с руками усыпанными веснушками и шрамиками от царапин кота, с руками определённого человека было схоже дурацкое "трамвайное" чувство. И, быть может от того трамваи и поселились в сердце, как ещё один символ рыжей бестии. Куромаку эффектно (с годами научился) выскакивает из вагона, пронзая кроссовками лужи и собственным присутствием дымку утренней тишины. Неспешно идёт к вокзалу. Место казалось странным. Даже скорее неприятным, оно работало на совсем неуместном контрасте. По правую руку—башни, ворота, величественные сталинки и обьёмные барильефы, от них веяло если не душой, то юношеством, всё тем же романтизмом. А по левую руку—Вокзал. Бетон, стекло, сплошной неон вывесок, давящие сотни отражений. Шумный-неправильный, ассиметричный, он казался чужим в этом месте и мозолил глаза после слишком близких к сердцу ворот и трамваев. Рыжую макушку высматривать не приходится. Навьюченная походным рюкзаком, двумя пакетами ссобойки и массивным чехлом от камеры, Ника неслась через весь перрон к знакомому силуэту. За два шага падает—прямо в чужие объятия. —Дождался—ухмыляется.—а теперь домой! Я жутко к Сальву и кактусам хочу. И к хорошему кофе. —А по мне ты случайно не соскучилась? —По тебе больше всего, Кур! Николь хихикает и трётся носом ему об плечо, обнимая ещё чуть крепче. Хотя, кажется, крепче некуда. —А ещё я фильм досняла. Мне, оказывается, не хватало именно таких полей и болот! А ещё деревенских домов. Они такие... Родные? Они похожи на то как мы чай каждый вечер пьём, вот! Девушка говорит громко и активно, ловя недоуменные чужие взгляды. На них правда всё равно—взгляд важен всегда один, и сейчас он был самым тёплым-гордым, который Ника когда-либо (на самом деле—каждый раз, когда достигала чего-то важного лично ей) чувствовала. —Знаешь, интересное сравнение. Правда. А в голове её слова проносятся быстрее поездов и трамваев, оставляя выжженные на подкорке слова:Я тебя люблю.
Они, правда, редко говорили эти слова напрямую. Намного чаще они шифровались в кофе в постель, в ласково отобранной сигарете ("Солнышко, не надо, и так со здоровьем неочень"), в подчёркивании незначительных изменений, в накинутом на спящего "сожителя" одеяле. В поцелуях в конце-концов, оттенок "люблю" был в каждом слове, и особенно сейчас, после двух месяцев разлуки. Так казалось и думалось Куромаку. А Нике не казалось и не думалось—прийдя домой она даже не относила вещи дальше двери—хватала Куромаку за шею и расцеловывала, обнимала крепко-крепко, копошилась в серых волосах. А он лишь смущался в ответ, пытаясь выдать хоть какую-то из сотен мыслей о том, как же сильно этого не хватало—но получалось только невнятно и прерванно, нерешительно думать "не прекращай". Николь хихикает и, как назло его мыслям, останавливается. На секунды становится тихо. —Можно? —А с чего вдруг нельзя, Кур?—Ника недоуменно глядит в отведённые от смущения глаза, показывая руку с аккуратным кольцом. —Мало-ли... Два месяца—большой срок, да я и просто не хочу вторгаться в твоё пространств- Она не выдерживает и снова почти прыгает на него, целуя в губы. В них так хочется впится изо всех сил, опуститься ниже, повторять цикл снова и снова. Повторять пока запах духов не начнёт отпечатываться в голове, пока родинки на спине не соединятся в звёзды—повторять, повторять, повторять. И говорить столько же. Обо всём. Начиная с рецептов—Ника отдаёт ему толстенный блокнот с хорошо если не сотней разнообразных блюд, которые он обязательно приготовит. А потом фотографии. Диски с фильмами. Даже пара пластинок с песнями Qeen'ов и каких-то непонятных подпольных панков. —А ещё мы с коллегой по ночам супергеройку смотрели, и я бы очень хотела глянуть с тобой пару фильмов!!... Николь, секунду назад—радостная и энергичная, вдруг тихо отодвигает кружку с чаем и безнадёжно ударяется лбом обо стол. Хнычет. —Ник, что такое?... От чужой руки на плече веет отвратительно колющей теплотой. Она не знает. Посмотреть на Куромаку не получается—остаётся обнять саму себя и пытаться сформулировать поток из хаотичных, острых, непонятных мыслей.Я очень соскучилась. Ты не представляешь как сильно.
Никино "соскучилась"—сейчас совсем не о тоске. О страхе—Куро знает не понаслышке, ведь сам ещё полчаса назад застопорился с такой же мыслью—наверное, что-то могло измениться. И не факт, что в лучшую сторону. —Мы пройдём через это вместе, если что-то поменялось, мы всегда сможем всё исправить, хорошо? —Хорошо. На большее сил не хватает, остаётся только таять в чужих объятиях, напевая какой-то приевшийся стих. —Иди поспи, Ник. Ты, наверное, очень устала. Куро садится на соседний с ней край кровати—говорит неспешно. Успокаивает.***
Николь суетливая. Хаотичная. Она клеит реплики американских Таймс и родных "Мужыцкая праўда", "Наша Ніва" в дверной проём своей комнаты, слепленный аркой. Вешает их с Куро полароидные фотографии на гирлянду и пританцовывает под Гражданскую Оборону, в перемешку с Н.Р.М. и Нирваной. А Куро безжалостно бьёт старым блендером (все деньги ушли на миллиард, как казалось, специй, и потому что-то новое на кухне появится могло не скоро) массу, которой предстоит стать мороженным под переодичное "ну когдаааа его можно будет есть" и аккуратно помешивает соус, рецепт которого снова нашёл в закромах хаотичной маминой книги. Закончит готовку—прислонится к стене в никиной комнате, разбавляя той общество музыки и газет. У них определённо всё хорошо. —Я хотел предложить тебе сходить потанцевать где-нибудь в верхнем городе, пятница всё-таки, но у нас июль и мы всё ещё не поели ягод. —И что ты предлагаешь? Женщина выглядывает из-за стены в дурацкой шапочке из газеты, умело выторгованной у бабушки-соседки (свои раритетные экземпляры Ника жертвовать на шапочку отказалась) и не менее дурацкой растянутой майке, добытой уже без торговли (присваивать вещи Куромаку было одним из многочисленных никиных хобби) —До комаровки на трамваях. Мне недавно за репетиторство пришло, да и полка с вареньями пустеет... —Ты мыслишь как дед, серьёзно. Куро, право, самому смешно от этих мыслей—но тем не менее ягоды действительно часто были в ходу, добавляясь в абсолютно всё, что не заставляло скручиваться от боли в животе в последствии. —Только трдельники мне купишь, пойдёт? —Безусловно. У тебя сейчас газета отклеится. И он вальяжно выходит из комнаты в состоянии полуремонта доставать с антресоли банки, вёдра—в прочем, всё что могло пойти в ход при закупке ягод, и муторно рассчитывать пропорции сахара. Ника снова обжигает губы об горячее тесто, смеётся, посёрбывает лимонад и тянется за стаканом с малиной. Куромаку уже устал ей противоречить. Он смешно почихивает от корицы, пытаясь не опрокинуть свой кофе со льдом (жара в 30 градусов никогда не казалась шуткой) и спасти хоть какие-то остатки ягод. Безуспешно, впрочем—веснушчатая рука вот-вот повалит его на асфальт, а запачкать только постиранный лён не хотелось, и потому уже третий стакан за день идёт в жертву, всё уменьшая вероятность малинового варенья. —Слушай, нам же никуда не надо завтра?—Николь спрашивает в уже почти безлюдном трамвае. —Смотря к чему вопрос. —К тому, что у меня предложение без варианта отказа! Куро настораживается ещё больше. —Ник, они у тебя всегда без варианта отказа, если честно. —Я просто хотела... И после замечания чуть опущенных, словно после ошибки, глаз, у Куро что-то щёлкает. Наверное, сказал что-то слишком резко, ранил. —Ник, продолжай, всё нормально. Я просто не умею шутить. Это подбадривает. —Как на счёт бахнуть классики? Всчр, балкон, свечки, чёрный чай? —Звучит заманчиво. Я в деле. Они оба не сдерживают смех после секундной паузы. Это даже звучит так по-серьёзному, а серьёзность—совсем не про общие вечера, посвящённые исключительно друг-другу (и, иногда, искусству). И уж точно не про нарочно протяжное "Ниикааа" откуда-то не из спальни в неочень раннее утро. —Чтоо-о—то-ли пародирует, то ли она всё ещё не проснулась. —Дай, пожалуйста, тональник. Дежурный закончился. Из комнаты слышно не самое довольное бурчание. —Ты же говорил, что никуда не надо утром! —Фактически–нет, но я хочу сходить в пекарню на углу, у нас хлеб закончился. А ты... Знаешь, что люди обычно думают.—Он обречённо вздыхает, рассматривая в зеркало покусанную шею. Эти слова по какой-то причине впечатываются, заставляют задуматься ещё сонную Николь. О своей первой относительно удачной влюблённости Куромаку рассказывал с каким-то странным оттенком горечи в голосе, обопираясь на бетонный край балкона, пытаясь обминуть глазами шрам от ножа близко к шее, видневшийся в длинном зеркале в полный рост. —Трымай.—Ника протягивает тюбик, отгоняя страх за Куромаку.—Пускай будет у тебя лежать. Он светлее немного, так будет совсем не видно. —Спасибо, Ник. Я на полчаса где-то. —Да мне всё равно, я обратно спать.***
Как Куромаку не старался делать вид адекватного, одобряемого обществом человека, Ника знала—в глубине их квартиры он не такой. Он часто показывал ей свои пробы пера в стихах, кисти—в рисовании (Ника искренне восхищалась его творениями). Она почти наизусть знала список персонажей, которых Куро в шутку называл причиной своей бисексуальности—понимала его и весьма умело этим пользовалась, заказывая стикерпаки, предлагая пересмотреть что-нибудь, подгоняя ему статьи из тематических собраний. Между ними всё-таки высшая степень доверия. Николь сдерживает своё обещание (в тоже время не сдерживая желание обсудить сюжеты и боёвку), и, подарив на день рождения детали для обновления компьютера, берётся заново учить Куромаку играть. Она-то давно не расстаётся с навыками геймера, заработанными на компьютере брата, в то время как Куро растерял всё ещё где-то в пед-институте. Путём долгих проб и ошибок (мат от Куро вроде и не резал уши, но слышать поток нецензурщины в адрес очередного босса в соулсе было устрашающим зрелищем), выбор пал на открытый мир, и Нике казалось что она открыла ящик Пандоры, посоветовав третьего ведьмака. —Сука, я же хотел как лучше! Иногда очень несказанно везёт, когда человек не любит ломать свои вещи—в никином случае клавиатура была в шаге от превращения в щепки. —Успокойся, Кур. Переиграешь с ручного сохранения. Хочешь—выдерживает паузу—помогу? Глубоко вздыхая и кивая, Маку идёт наливать себе и Нике чай, пока вторая устраивается за столом. —Ты, в принципе, неплохо играешь.—она оценочным взглядом оббегает снаряжение персонажа—но я бы советовала почаще чистить инвентарь. Пройдём тебе твой сюжет. И проходит—пока Куро смотрит на неё завороженно-влюблённо, присматриваясь к фразам и действиям. Он любит учиться не меньше чем любит учить—особенно когда учишься у самого солнечного человека в мире. Она небрежно хлопает и откатывается из-за стола—прямо в объятия. —А ты переживал! Да там работы всего на час-два. —С меня шоколадка. Спасибо, Ник —А лучше билет на выставку. Слышал, в Савицкого работы Сальвадора Дали выставляют!? Редко такое увидишь... —Как скажешь. А под вечер они накинут джуты, пройдут под какой-то очередной панк-рок через дворы за самой вкусной шаурмой (а скорее—за присутствием самого дорогого человека рядом) и до конца дня будут обсуждать, что же там произошло за кадром приквелов к какой-то супергеройке. "Если семейная жизнь—то только такая"—улыбается Ника, погружая одновременно две руки в сизые волосы под ревностный взгляд кота.