Lux veritatis

Пожалуй, все, что у меня осталось — это мои мысли. Вести дневник, как Ианна когда-то, возможности у меня нет — карандаш слишком короткий, бумаги слишком мало, одни Всевышние знают, когда и как я смогу разжиться новыми. Да и Всевышние тоже не знают, я почему-то в этом совершенно не сомневаюсь. Бедный мой Лиэм, как же это невыносимо больно — вот уже полтора месяца ничего о нем не знать! Я даже не знаю, жив ли он. Здоров ли он. Кого я увижу, если — когда! — освобожу его от рудников? Я стараюсь об этом не думать. Слишком страшно, и слишком велико желание опустить руки и сдаться. Сэр Бенедикт, у вас когда-нибудь был брат? Знаю, вы не ответите — не потому, что уже месяц лежите без сознания. Вы и в начале лета бы не ответили; я же никто, рабыня, просто орудие извлечения информации для вашей священной мести — вроде тех щипцов, которые вы так тщательно отмываете от крови. Мне не обидно — ведь и вы лишь средство для спасения Лиэма. И все-таки… Иногда я думаю о том, как все это, в сущности, смешно и странно. Вы так похожи на моего отца, сэр Бенедикт. Наверно, он был бы рад сыну, столь же приверженному религии, как и он сам — такому же фанатику! Мы сейчас с вами вдвоем — я и вы в моей голове — потому я могу быть с вами честной настолько, насколько способна. Ведь вы ничего мне не сможете сделать, правда? Так вот, да, вы и мой отец очень похожи. Вы оба фанатики — и оба так же далеки от настоящих богов, как я от Лиэма и свободы. Те боги, которые живут в моем обереге — и в моем сердце — никогда не потребовали бы от вас вырезать их имена на собственной коже. Им это не нужно, сэр Бенедикт. Как же жаль, как ужасно жаль, что вы этого не понимаете… …но, быть может, все еще не кончено? Ведь я знаю, что вы лучше, чем кажетесь. Можете ли представить, сэр Бенедикт, что в Тарвилле вы были на волосок от смерти? Я собиралась убить вас за то, что вы сделали с Ианной. И убила бы, если бы Всевышний не отвел мою руку и не показал истину. Да простят меня милостивые Пятеро, но какой же вы все-таки дурак! У меня даже нет сил на вас злиться. И ненавидеть вас, как раньше, я тоже больше не могу. Как же, все-таки, было проще считать вас бешеным псом инквизиции — и это при том, что вы даже ничего не успели мне сделать. Я не обманываю себя — это не результат вашего милосердия, а всего лишь счастливое стечение обстоятельств и немного моей осторожности. А теперь… я даже не знаю, что и думать. Знаете, сэр Бенедикт, я вам никогда-никогда этого не скажу, но… помните тот вечер, когда вы везли меня в крепость на Палаче? Я тогда так боялась свалиться, что решила отправить к Десятирогому все приличия — терять мне было нечего — и уселась в седло так, как привыкла с детства. Не за вас же мне было цепляться, в самом-то деле! Так вот… Тогда я на один миг, на один-единственный миг забыла обо всем, кроме скорости, ветра, ночного неба над головой и вашего совершенно неуместно заразительного смеха за спиной. На один-единственный миг я забыла, кто мы и где мы. И теперь я думаю… Всевышние, как же это невыносимо глупо… теперь я думаю, каким бы вы могли быть, сложись все иначе. Не встреться на вашем пути этот отвратительный Элрой, который изуродовал вашу душу, когда вы были еще ребенком. Он тоже был далек от понимания сути богов — еще дальше, чем вы. Но вы не такой, как он. Я слышу и запоминаю то, что о вас говорят в крепости; другие рыцари вас не любят, да? Девичья коса, невоспитанный конь и наведшие шумиху святые подвиги, говорят они. Вы всегда особняком. Всегда сами по себе. Всегда честны и всегда строги к себе больше, чем к другим — и я вряд ли ошибусь, если предположу, что мало кто из рыцарей в этой крепости может похвастаться тем же. Простые люди вас уважают, а я лишь теперь понимаю, что только их любовь по-настоящему бескорыстна. Когда я была леди, у меня было много друзей, сэр Бенедикт. И все они куда-то исчезли, стоило лишь голове моего отца скатиться с плахи… Да, я верю, что вы не такой, как ваш наставник, пусть его вечно терзает Десятирогий! Я верю в это, потому что у меня нет иного выхода; я должна, я обязана до вас достучаться. Ради себя и Лиэма. Ведь судьба распорядилась так, что никто, кроме вас, не в состоянии нам помочь. Но знаете… все чаще я задумываюсь о том, что это не только ради нас с братом. Вы бы расхохотались или разгневались, если бы услышали меня — как смеет женщина, да еще и рабыня, сравнивать себя с инквизитором? Но я, сэр Бенедикт, и не сравниваю. Я печалюсь о том, что вы бродите, спотыкаетесь в темноте, когда lux veritatis — свет истины — вот он, рядом, рукой протяни. И когда я думаю об этом, я вижу вас почти наяву: вы стоите, до белых костяшек сжав кулаки, и яростно сверкаете на меня своими зелеными глазами, совсем как тогда, на Сухой реке; но только сейчас я вижу в их глубине не безжалостного служителя богов, каким вы искренне жаждете быть и казаться — но запутавшегося, измученного сомнениями мальчишку. Все, что мне остается — лишь стараться, чтобы мои усилия не пропали впустую; и когда — если — вы откажетесь от пустых бредней в собственной голове и посмотрите в глаза истинным Пятерым… Я действительно поверю в то, что сделала мир хотя бы чуточку лучше.