Кривые реки

***

однажды в один августовский день на свет появилась крошечная девочка-щенок. видом она была не так уж и примечательна: шерсть прямая, русая, немного с золотым отливом; лапки длинные, весь корпус тела какой-то крошечный, съёжившийся. но глаза у щенка были удивительные; в них, казалось бы, сочетались сразу несколько цветов: и голубой, и серый, и карий, и зелёный. девочка-щенок оказалась очень послушной, доброй и нежной. она легко обучалась, легко привязывалась и легко находила новых друзей. когда же её сверстники затеивали шумные подвижные игры или — не дай Бог! — драки и ссоры, то она отходила на приличное расстояние и снова сжималась, съёживалась. и в этом состоянии она казалась такой крохотной, такой хрупкой и такой чудесной, что любая бы, даже самая жестокая человеческая рука отложила бы приготовленный камень и приластила щенка, чтобы тот не боялся и не пугался. время шло, девочка росла. мама-собака научила её важнейшим постулатам, которым девочка следовала; однако эти же постулаты в огромном и страшном мире оказались настолько неважными, что мгновенно вылетели из головы щенка. девочка помнила только одно: зло — плохо, нужно любить всех-всех-всех и ко всем относиться по-доброму. поэтому с самого детства щенок тянулся к каждому человеку и к каждой собаке; ластился, старался произвести хорошее впечатление. иногда она даже ложилась на спину, обнажая живот, чтобы её погладили и почесали. для неё это было важнейшим показателем высшей степени доверия. щенок рос, и мир вокруг щенка — тоже. и вдруг оказалось, что девочка выросла настолько, что теперь она уже не крохотный кутёнок, а практически собака. у неё не было шикарной шерсти или изящных коготков, как у её сверстников. у неё были длинные лапы, ставшее таким неуклюжим и большим тело и огромные, влажные глаза, которые там и сохранили свои четыре цвета — голубой, серый, карий, зелёный. а ещё у щенка сохранилась привычка сжиматься и съёживаться при любом намёке на опасность. вот только щенок уже вырос, и тело его выросло. а значит, тот самый трюк больше не срабатывал, и люди просто проходили мимо скулящей и съёжившейся бродяги. собака было обратилась к родителям — но у них было дел по горло. росли маленькие братишки и сестрички; нужно было успеть вылизать и приласкать каждого. а свою долю ласки собака уже получила в свои первые годы, ещё до того, как на свет родилась сестрёнка. проблема была в том, что этого собака практически не помнила. вспоминались, конечно, хорошие моменты; но для подростка-собаки этого было недостаточно. помнила собака и то, как мама бранила её за ставшее таким большим тело, требовала прекратить плакать при каждой попытке отчитать. собака сникла, загрустила. её сверстники постепенно превращались в мастистых псов, иногда злых, агрессивных, нервных и истеричных. да и собака не была совсем уж ангелом; она стала плаксивой, напуганной и «вечной жертвой». не камни летели в её сторону; она уже сама себя терзала и кусала. чуть заживёт укушенный бок — и она тут кусает в то же место, а иногда и несколько раз подряд. но наша собака делала это не из-за порочности и глупости, а из-за огромного чувства вины и ненависти к себе. собака больше не ложилась на спину, чтобы ей почесали брюшко. среди своих сверстников она была вполне средней и неплохо скроенной собакой; были некоторые внешние дефекты, не так легко, но всё же поправимые. дефекты эти впивались в душу собаки, терзали её и заставляли кусать себя всё больше и больше. но кожа собаки была достаточно плотной и толстой. к тому же, её покрывала прямая шерсть. поэтому укусы могла видеть только мама — да и то за них она собаку бранила, ой как сильно бранила. собака росла, и внутри оставалась всё тем же щенком, съёживающимся при опасности. собака росла, и как укусов, так и поводов для них становилось всё больше. она уже не хотела нравиться другим; ей было грустно и тоскливо, и у неё совсем не было друзей. иногда собака заливалась полувоем-полулаем, и тогда мама отвешивала ей ещё одну пощёчину, наивно полагая, что она всё ещё просит внимания и любви. собака не просила, но как-то так вышло, что вследствие всего этого она совсем разучилась любить. когда её гладили, она немного недоверчиво смотрела на гладящую руку. когда её били — а полноценно собаку били только в семье — она испуганно плакала и выла. за все собачьи годы её ни разу не закидывали камнями; была парочка упрёков, злых шуток и оскорблений, для такой собаки они должны были быть что мелкие камешки. но жалили эти мелкие камешки собаку невероятно сильно. собаку не раз старались приласкать, заобнимать; но она ни разу так и не легла на спину. собаке нравилось слушать других людей, она покорно слизывала слезинки и пыталась глупо и неумело ластиться. но собака так никого и не любила. ей нравилось осознание того, что её любят; ей нравилось, когда её гладят и когда ей доверяют. но сама собака любить не хотела, да и не могла. наверное, потому что собака саму себя не любила. а может, потому что собака наивно полагала, что любовь — то, за что нужно будет платить. любовь представлялась ей тарелкой вкусных сахарных косточек. собака с удовольствием поедала их. но когда перед ней оставалась пустая миска, собаке становилось стыдно и неловко. она не любила оставаться в долгу и не любила ничем не отплачивать за хорошее отношение. поэтому собака предавала себя, выслуживалась и лгала — всё, чтобы заткнуть эту брешь, называемую «отплата за любовь». но потом собака немного подросла и поняла, что отвечать на любовь можно только любовью. а любить собака не умела. и боялась, очень боялась. а может, и та миска с сахарными косточками на самом деле была пластиковой тарелкой с прогнившими костями. но собака и этому была бы рада! но не умела, не умела она так любить, как это делали остальные. она боялась лизнуть человека в нос, боялась играть и боялась ложиться на спину, чтобы ей почесали брюшко. если бы позволяло её тело — она бы снова съёжилась и отвернулась бы от любви и миски с косточками, глотая слюнки. но потом собака выросла ещё больше. следы от укусов понемногу зажили, и, на удивление, собака обнаружила, что эти следы — какими бы маленькими они не были — останутся с ней навсегда. она обнаружила, что когда мама гавкает, можно просто уйти или даже немного погавкать на неё в ответ. она поняла, что вечно прятаться и бояться не получится, и поэтому она начала смело смотреть в лицо людям, собакам и своим страхам своими красивыми глазами, в котором всё ещё сохранялись четыре цвета — голубой, серый, карий, зелёный. собака перестала терзать себя и мучить себя. она даже почти свыклась со своим телом и несколько поменяла его. собаку не раз пытались приласкать; она давалась и не кусала, но поскольку собака так никого и не любила, её ответные ласки казались несколько фальшивыми. замечали ли это владельцы или нет — неизвестно; но суть оставалась одна — через некоторое время они все уходили и находили нового милого любимца, который умел любить и который доверял им в высшей степени. а собака оставалась одна. ей было грустно, тоскливо, обидно; собака злилась на себя за то, что она так доверяла и привязывалась, хотя и не любила. а потом собака ещё немного выросла. и потихоньку начала учиться любить себя. и своё тело. и свои минусы, и свои плюсы. она потихоньку училась самостоятельно выставлять перед собой миску с сахарными косточками — от себя же самой не потребуешь счёта за вкусную еду. а бывшие владельцы, к слову, условно говоря, это и делали: после чесаний за ушком или глажки по шёрстке они буквально просили от собаки поластиться или понежиться. собака могла бы сказать нет и сойти с коленок. но она оставалась и покорно играла роль любящего питомца. глупенькая собака. так вот, собака научилась выставлять перед собой миску с сахарными костояками. и не кусать себя. и даже её тело несколько поменялось, стало приятным, мягким и приятных очертаний. собака продолжает расти. из семьи она так и не смогла кого-то полюбить; мама всё ещё занята, а братья и сёстры слишком малы, чтобы проявлять ответные нежные чувства. поэтому собака практически всецело полюбила себя. и теперь она наверняка готова подставить своё брюшко любой руке. пусть даже её потом закидают камнями или отругают. ведь любить кого-то — никогда не трата времени. главное, чтобы в глазах собаки оставался блеск и сохранялись четыре красивых цвета — голубой, серый, карий и зелёный.