Долго и счастливо

      11 «А» принялся мотать мне нервы с самого начала урока. Сперва треть класса позволила себе опоздать на целых 10 минут: дескать, их задержали на физкультуре! Потом, когда я анонсировала контрольную, о которой неделю назад ещё предупреждала, началось нытьё на тему, что контрольных у них якобы сегодня уже было целых две. Особенно активно, разумеется, качали права задние парты, которые начали переговариваться и таращиться в телефоны уже с первой секунды урока.       Сидевшие там вульгарные девки, не прочитавшие в жизни ни одной книжки, зато уже умевшие краситься как не-буду-говорить-кто, раздражали меня на каждом уроке. Но сегодня они просто превзошли сами себя: одной хватило ума прокричать через ряд, чтоб ей дали списать геометрию, вторая додумалась включить музыку в самый разгар урока…       В итоге я сказала им, что раз они так хорошо знают свои права, то вместо контрольной получат обычный устный опрос — причём спрошен будет каждый лично. Ну, а раз сказала, то и сделала — до конца урока гоняла этих дебилов по Великой отечественной войне. Правда, пока отвечал один, все остальные не прекращали галдеть и демонстративно заниматься своими делами. Зато и с вопросами сильно мудрить не пришлось: я спокойно задавала по пять раз одну и то же элементарщину, и всё равно получала ответ невпопад или просто бессмысленный взгляд в потолок — обладателям выглаженных интернетами мозгов даже не приходило в голову послушать товарищей или повторить материал за то время, пока до них очередь не дошла…       Под конец урока я была измотана и зла как никогда. — Яковлев! Какого числа началось контрнаступление под Москвой?       Долговязый парень с наглой физиономией встал и обменялся с окружающими взглядом, говорившим: «Не знаю, чего она хочет». — Я жду. — Не дождётесь, — ухмыльнулся Яковлев.       Вокруг него раздалось несколько смешков. — Ну насчёт твоего воспитания я и так давно в курсе! — Ответила я. — Так что лишний раз не подтверждать его отсутствие. Дату начала контрнаступления под Москвой я услышу? Хотя бы месяц. — Не услышите. — А год?       Яковлев бросил на меня такой утомлённый взгляд, словно это я была замучившим его неучем. Потом обвёл взглядом аудиторию, будто ища подсказки. Не нашёл её и ляпнул: — Ну там это… В тыща девятьсот… Каком-то там… — Точнее можно? — Сорок… — Шепнули с галёрки. — Сорок, — сказал Яковлев. — А дальше? — Сорок пятый, — ляпнул он с такой физиономией, как будто бы не отвечал на уроке, а в казино делал ставку.       Чаша моего терпения переполнилась: — Какой сорок пятый?! Ты, как, с головой, вообще дружишь?! Думаешь, к сорок пятому году всё ещё под Москвой стояли?! Господи, Яковлев, как можно быть таким тёмным?! Это же все знают, все, вообще все!!! — Да кто все-то? — Нормальные люди! Не такие, как ты, а с мозгами! — А я, что, без мозгов, что ли, по-вашему? — А что, с ними?! По-моему, нет! У кого мозги есть, те в состоянии запомнить подобные элементарные вещи!.. И вообще, Яковлев, к твоему сведению, на этой войне люди погибали ради того, чтоб такие как ты жить могли! — А я и живу, — буркнул он. — Живёт он! А толку-то? Школу вот в мае закончишь — а дальше чего? Как ты жить собираешься? Дворником будешь? Да ты ж ни на что не способен! — Вы не имеете права меня оскорблять, — завёл лоб их обычную песню. — А я не оскорбляю! Я просто констатирую факт! У нас школа носит имя героя Советского Союза Николая Николаевича Сайкина! И вот такие как ты, Яковлев, действительно оскорбляют! Оскорбляют его память тем, что даже не дают себе труда запомнить год сражения, где он погиб! — А какая ему разница на том свете?       Я вздохнула. Такому аморальному типу, как Яковлев, толку нет объяснять что-либо. Хоть кол на голове теши. Всё, хватит. — Ладно, садись, два. Яковлев, Яковлев… Не знаю, как ты жить-то дальше будешь… — Долго и счастливо. Надеюсь простудиться на ваших похоронах, — отозвался хам.       Общий хохот был прервался звонком. Не дождавшись моих слов, одиннадцатиклассники повскакивали — и через минуту класс был пуст. Ещё спустя минуту на их место начала перекочёвывать новая орда дикарей.       Я прошлась до туалета, потом спустилась в столовую. Там как всегда была очередь. Хотя учителей и пропускали вперёд, времени перемены мне могло хватить только на чай и пирожок — да и то если есть второпях, а не с удовольствием. Честно говоря, я надеялась, что если подкреплюсь, то вернусь в нормальное расположение духа, но этого не вышло. Возмущение тупостью выпускного класса продолжало кипеть внутри, а наглость и безнаказанность Яковлева никак не шли из головы. Не сомневаюсь, что этот остолоп сейчас обедал в соседнем зале, довольный собой, а то и курил где-нибудь в туалете… А я злилась на него и на себя — за то, что не смогла поставить на место зарвавшегося лоботряса, как ни старалась. Жить он долго и счастливо будет, ну-ну… Да лет через десять сопьётся. Ну это если раньше не посадят…       На обратном пути из столовой ко мне привязался второй историк — молодой паренёк, обожающий всякую бюрократию и сходящий с ума от восторга в связи с назначением его председателем подразделения гуманитарных предметов. Он в очередной раз напомнил мне, что я не сдала отчёт по плану празднований юбилея окончания Сталинградской битвы, по внеклассной работе, а также пятьдесят пять поурочных разработок для шестого класса… Настроение моё стало ещё хуже. Кажется, я хотела ответить ему что-то очень грубое, но не решилась, а просто кивнула. Чёртов коллега принял этот бессмысленный жест за мою готовность выслушивать его указивки и дальше: — И вот еще что. В кабинете у вас не хватает наглядных пособий. Совсем стены голые. Ключевский с Костомаровым висят… — Да кому они нужны сейчас! И кто их знает, кроме нас с вами? Комиссия придёт, захочет видеть признаки патриотического воспитания! Надо исторических деятелей повесить. Только, знаете, правильных чтобы! Ну, маршала Жукова… — У нас и так целый школьный музей по войне. — Ничего, это лишним не будет! Впрочем, чтоб не повторяться, можно и другого кого… Кто у нас в моде сейчас?.. Вот Столыпин, к примеру! Знаете, у меня возле дома даже бар такой есть — «Столыпин». С твердым знаком на конце! Неплохо, да? Возьмите хорошую фотографию и распечатайте её в формате А3. Лучше, если с цитатой! — «Им нужны великие потрясения, а мне нужна великая Россия». — Вот! Отлично! Это сделайте до пятницы, пожалуйста. И подумайте, кто еще будет там в тему смотреться. Героев там всяких… До пятницы только! Хорошо, что я вас встретил, а то скоро педсовет… Вперёд и с песней!       Я пошла обратно, проклиная и второго историка с его дурацкой инициативностью, и себя за то, что не сумела отвертеться от очередных поручений. Как обычно: если уж случается дрянь, то вся сразу! Не дай Бог на последний урок не готовые явятся! Бошки им всем поснимаю! Убью дармоедов!..       …Я поднялась обратно на второй этаж, и тут, около лестницы, опять нос к носу повстречалась с Яковлевым.       Он стоял в компании пары других лбов и говорил с ними о чём-то. Я думала, спокойно пройду мимо, но Яковлев заметил меня в то же мгновение, что и я его. Отвернувшись от друзей, он вдруг посмотрел на меня с такой злостью, с такой ненавистью, какой я ни разу не видела в человеке… А спустя секунду поднял руку, как мне показалось, замахнувшись в мою сторону. Я рефлекторно отстранилась, дёрнулась назад… И поняла, что он вовсе не собирался меня ударить, только тогда, когда утратила опору под ногами и полетела спиною вперёд в неизвестность.       Последней мыслью перед тем, как мой затылок коснулся угла одной из нижних ступенек было: «Ипотеку не закрыла, не успела»…       Очнувшись у подножия лестницы, я немного удивилась, что жива. В следующую секунду удивилась ещё больше: стены вокруг были снизу окрашены тёмным коричневым цветом. Не припомню, какими я привыкла их видеть, но не такими ведь…       Мои думы над этой загадкой прервала незнакомая женщина в строгом костюме, наклонившаяся надо мной, валяющейся вверх тормашками: — Нина Павловна, как вы? В порядке? Урок вести можете? — Не знаю… — Сказала я. — Вроде… Наверно, могу…       Вообще, меня зовут Марина Львовна. Понятия не имею, почему меня обозвали Ниной Павловной. Хотя может статься, что от удара об угол мой слух ухудшился, и словом «Нина» мне показалось не вполне чётко выговоренное «Марина». Ну а отчество могли и перепутать… Хуже то, что я совсем не узнаю эту особу. Тридцать лет в нашей школе работаю, знаю тут всех… Неужели от падения у меня отшибло память?! Боже мой… Незнакомка помогла подняться на ноги. — Вы, Нина Павловна, впредь осторожнее будьте! А то напугали. — Простите. — Да ну что вы! Себя берегите. Ведь вы нам нужны.       «Нужна я кому, ага, как же», — машинально сложилось внутри головы, но язык удержался на месте.       Прозвенел звонок. Незнакомка ушла; обычный гул школьного коридора затих, рекреация опустела. Аккуратно, держась за перила, я принялась подниматься обратно, заново, к себе на второй. Ладно, память на лица отшибло. Но где кабинет мой, я помню. Историю как будто тоже помню. Ну, прорвёмся… Сегодня последний урок остаётся. Отведу его, а там, если лучше не станет, — к врачу…       Я дотащилась до кабинета. Дверь в него почему-то была не такая. Не эта. Не та, что я помню… Впрочем, — я огляделась — и двери остальных тоже оказались как будто новыми. Может, раньше я к ним не приглядывалась просто? В любом случае, урок вести-то надо.       Я вошла. Все встали. — Здравствуйте, садитесь.       Снова лица незнакомые. Чёрт возьми, ни одного ни узнаю! Вот незадача! Да одеты все странно: в обносках, в старье… А, должно быть, с субботника! — Рты закрываем!       Физиономии чужие, а поведение, как у всех. Как всегда, нехватка кожи: на жопе при сидении натянулась — и на морде тут же рот открылся.       …Так, странно, а это откуда?       Над задними рядами висел древний транспарант с цитатой из Чернышевского, намалёванный плакатным пером. Помнится, я выбросила его в девяносто шестом году — когда только-только начала заведовать этим кабинетом… Хотя, может, и не выбросила…       Дело-то давно было… Может, я куда-то его спрятала, а второй историк уже успел сбегать сюда после нашего разговора и повесить обратно на стену это «патриотическое пособие»?..       Коричневой доске вместо зелёной и портрету Сталина над ней я даже уже и не удивилась. Ну, Сталин, значит, Сталин. Значит, надо так. Такая установка. Видимо, оформление кабинета новыми наглядными материалами действительно уже успели начать в то время, пока я валялась у лестницы вверх тормашками… Интересно: это значит, что самой насчёт портретов уже можно не напрягаться?.. Впрочем, ладно, сейчас главное не это.       Чтобы долго не молчать и не вызвать подозрений, я велела дежурному вымыть доску, ещё раз (безуспешно) потребовала тишины в классе, а сама тем временем села за стол и заглянула в раскрытый журнал. Так, последняя тема была «Революция 1905 года». Значит, дальше Думы, партии, аграрная реформа. Слава Богу, историю я не забыла. Вот сейчас поспрашиваю, выясню, докуда добрались, потом продолжу… Господи, да что ж они гудят с первой минуты и никак не затыкаются?! Да класс такой большой, все парты заняты! А это что, матом ругаются там, на Камчатке?! Совсем обалдели?! Или мне от падения это мерещится?..       Я подняла глаза на продолжающий гомонить класс. В ту же секунду с третьего ряда на первый перелетел ком бумаги; какая-то девчонка повернулась и ударила соседа, сидящего сзади, учебником по голове; кто-то громко взвизгнул и потребовал не тыкать его в спину; а парень, сидящий за ближайшей ко мне партой, прошептал что-то своей соседке на ухо и тут же расхохотался, увидев, как краснеют её щёки. Этот последний взбесил меня больше других. К тому же его наглая физиономия показалась мне отчего-то знакомой. Так что я, не долго думая, сказала: — Что, нам весело, да? В цирк пришёл, да? Ну-ка встал и к доске быстро!       Парень нехотя встал и сделал несколько шагов, отделяющие его от требуемого места. Около половины класса заткнулись и с любопытством, как мне показалось, принялись наблюдать за происходящим. — Вопрос первый. Что было 9 января 1905 года? — Задала я первое попавшееся.       Парень закатил глаза. Потом немного помычал. Потом улыбнулся, как будто пытаясь очаровать меня. Потом выдал: — Полагаю… Было холодно!       Класс расхохотался. — Очень остроумно! А ещё что тогда было? Что из важного? — Да батя мой родился в этот день! — Крикнул рыжий пацан с третей парты.       Господи, как они все меня бесят! Я не помню этот класс, но по ощущениям похоже на 11-й «Б» — только он может сравниться с 11-м «А» в мотании нервов! Ну и морды у них взрослые, всем лет по восемнадцать… Хотя, судя по теме урока, скорее десятый… — Ладно, а что было 17 октября 1905 года? — снова я обратилась с маявшемуся у доски лоботрясу.       Тот начал качаться на месте. Состроил мне глазки. Потом крикнул в зал: — Эй, народ! У кого в этот день кто родился?       Снова послышались смешки, но уже немногочисленные. — Если собираешься быть клоуном, то придумай что-нибудь поинтереснее, — заметила я. — Во второй раз та же шутка не смешна. — Не собираюсь я клоуном быть никаким, — лоботряс помрачнел. — Вы нормальные вопросы задавайте, а не эти! Почему я должен помнить какие-то дурацкие числа? Может, ещё спросите, в котором часу?! — Так, давай не пререкаться! Если б ты учил хоть-нибудь, то знал бы, что манифест Николая II от 17 октября иначе, как по его дате, не называют! — А зачем это мне надо учить всякие манифесты всяких там Николаев Кровавых? Небось, не при царизме-то живём! Как будто учить больше нечего! — Потому что надо знать прошлое своей страны, чтобы быть гражданином, а не амёбой! Уважать людей, которые, например, погибли за то, чтобы жили такие, как ты! — Николашка за меня погиб? Вот новость! — Парень усмехнулся. Аудитория поддержала его одобрительным и весёлым гулом. — Ладно, проехали. Кто такой был Гапон? — Гапон был поп. — Ну хоть что-то! А дальше? Где он участвовал? — Известно, где! — Парень вновь ухмыльнулся и явно стрельнул в меня глазками. — Участвовал в одурманивании народных масс, как и все попы! — Так, ну хватит! В остроумии упражняться — в другом месте! Ставлю два и садись! — Чего «два»? — Нина Павловна ставит тебе два ведра водки! — выдал очередной остроумец с последней парты.       Я попыталась поставить его на место, но без особенного успеха. Класс снова хохотал, а новоявленный клоун у доски стоял как вкопанный. На самой Камчатке то ли мне показалось, то ли на самом деле, играли в карты. — Садись, говорю! — Так какая отметка-то? — Два! — Что за «два»? — Слушай, хватит дурака из себя строить! Если думаешь, что это выглядит смешно, я разочарую: это выглядит по-идиотски! И вообще, — продолжила я, когда клоун, надувшись, уселся обратно на место. — Вот вы все тут, казалось бы, взрослые люди. Могли бы уже и работать пойти, не сидеть тут за партами! Но нет же, всё играете, как маленькие! Хиханьки да хаханьки вам всё! А жить как будете? — Долго и счастливо, — буркнул сидящий напротив меня обладатель двойки. — Сомневаюсь, — не сдержалась я. — Фамилия? — А вы не сомневайтесь. Сайкин, Коля.       Я потянулась за ручкой и вдруг обнаружила, что на столе нет ни одной нормальной: только перьевая да чернильница. Ничего не понимаю… А в журнале-то чем пишут, не пером же? Из клеточек оценок на меня вместо цифр смотрели какие-то буквы: «пл», «х», «отл» и другие, выведенные чужой, умело обращающейся с чернилами, рукою. Что за?.. Закрыла журнал. Под ним шариковой ручки тоже не было.       А на обложке журнала написано было: «10 Д класс. 1940-1941 учебный год»       Дрожащими руками я отбросила журнал. Заглянула в голубые глаза Сайкина. Посмотрела на рыжего парня, чей батя родился в Кровавое воскресенье. Перевела взгляд на остряка, ляпнувшего про водку. Посмотрела на каждого в классе… Да ведь это же… Они же… Неужели…       Заметив, что со мной что-то не то, весь класс замолк, а картёжники спрятали карты. В воцарившейся тишине я дрожащим голосом начала давать новую тему: — «Столыпинская реакция»… Столыпин, ребятки, был вешатель… Но про него всё равно надо знать и учить… Это, милые, вам в жизни пригодится… В вашей долго и счастливой, вот увидите…