В центре города

      Мороженое таяло в руке, отмечая путь сладкими белыми каплями на асфальте. Энтони купил его пару кварталов назад, просто так, не то чтобы он особенно любил сладкое. Просто подвернулось под руку. Откусил пару раз, и теперь просто нес, оставляя за собой след из хлебных, то есть, молочных «крошек».              В поисках ему повезло. Но исключительно в том, что миссис Грин оказалась дома. Там, где жила несколько лет назад, рядом с семьей Маркони. И еще в том, что она знала, что миссис Маркони уехала в Филадельфию через год после того, как ее непутевый сын-убийца отправился в исправительный дом.       В Филадельфии все, что он хотел знать, ему рассказал старик, работавший консьержем. После трехминутной оды прекрасной женщине и ее добрейшей душе и сожалений о ее нелегкой судьбе, старик наконец выдал главное: Лайза Маркони умерла пару лет назад тяжелыми родами.       — Ей уже за сорок было, куда там рожать… а вот захотела. Муж у нее был хороший человек, всегда мог одолжить до получки, хотя сам не пил, нет… Лайза говорила, что это ей Бог послал счастье за годы страданий. И ребеночка этого хотела очень, муж-то ее отговаривал, но бабы — они такие, если что вбили в голову, так сделают, хоть ты убейся. Хорошая была женщина, хоть и упрямая. Говорят, это ее второй ребенок был, первый-то пропащий, бросил мать…       Энтони дал старику пять долларов, за что тот благодарил даже после того, как дверь закрылась. Слышимость в этих домах прекрасная, так что его скрипучий голос Энтони слышал до самого выхода на улицу.       Хорошая была женщина. Да, он помнил. Хоть и «пропащий».       Пожалуй, надо было возвращаться в Нью-Йорк. Или не надо. Сперва стоило позвонить Боссу. Самому Энтони сейчас было абсолютно безразлично, где бесцельно шляться, поэтому, если он не нужен там, то лучше остаться здесь. Хотя бы на эту ночь, чтобы не трястись в автобусе рядом с незнакомыми людьми в виде попутчиков, когда больше всего на свете хочется побыть одному. А где еще можно побыть одному, как не на центральных улицах большого вечернего города?       Трубку Элайас взял не с первого звонка, заставив его встревожиться, а когда ответил, наконец, Энтони сразу понял, что попал не вовремя — по голосу, по интонациям, по непривычно торопливым словам, — но настроение Босса считывалось, как приподнятое, значит, у него-то все шло хорошо. На вопрос «я тебе нужен?» Элайас решительно сказал «нет», и Энтони не стал спорить.              На город медленно опускались сумерки. Мороженое окончательно растаяло и его пришлось выбросить в ближайшую урну. О потраченных деньгах он не жалел, потому что привез с собой все, что хотел отдать матери. Но ей эти деньги уже не нужны, а значит, ему тоже особо ни к чему. Можно и потратить. Кто знает, когда еще он сможет просто так гулять по городу и выкидывать деньги на ерунду без счета.       Народу вокруг становилось все больше. В любом городе вечер пятницы — время, когда люди выходят погулять, пообщаться и просто убить время.       А некоторые, наоборот, выходят на работу.       Крик «Помогите!» раздался совсем рядом, и мальчишку с только что сорванной с плеча прохожей женщины сумочкой Энтони схватил практически машинально, не успев задуматься — а зачем ему это нужно.       Немолодая дама, владелица сумочки, сориентировалась быстро. Выхватила из рук взъерошенного пацана свое добро и, тяжело дыша, завела старую добрую песню о том, что воровство — грех, что мальчишка попадет куда-то совсем не туда, куда надо, и она не про полицейский участок, а про гораздо выше, а затем без перехода перешла к благодарностям Энтони. Тот, вытерпев примерно тридцать секунд, предложил вызвать полицию. Не потому, что очень хотел пообщаться с копом, а потому, что знал, чем все закончится. И закончить хотелось побыстрее.       Дама повела себя именно так, как он и думал. От полиции отказалась, нервно смяла последние «спасибо» и поспешно пошла прочь, напоследок бросив воришке, что следовало бы его выпороть.       — А могла бы и копам тебя сдать, — не разжимая пальцы, сообщил Энтони и отошел в сторону, увлекая пацана за собой, чтобы не торчать на дороге.       — Охота ей была в участок тащиться, — огрызнулся мальчишка. — Или ты меня сам сдашь?       Да делать ему нечего.       — А если бы кто-нибудь твою мать ограбил? — вдруг спросил Энтони, выпуская пацана. Против ожиданий, тот не драпанул, едва оказавшись на свободе, а шмыгнул носом и сказал пыльному асфальту под ногами:       — У нее грабить нечего. Она без работы уже третий месяц.       — Ну вот и представь. Нашла она работу, несет домой первую получку за долгое время, а какой-нибудь засранец вроде тебя у нее эти деньги стащит. И меня рядом не окажется.       Сам не знал, зачем начал этот разговор. Кажется, он вовсе не про мать этого пацана говорил. Хотя дама с сумочкой на Лайзу Маркони ни капли похожа не была. А вот мать этого парнишки…       — Не кради у женщин, — сказал он вслух. — Им и так сложно.       Пацан снова шмыгнул носом и поднял голову.       — А у мужчин можно?       — Я тебе что, учитель в школе, жизни тебя учить? — вопросом на вопрос ответил Энтони, начиная раздражаться, непонятно почему. Сам же этот нравоучительный разговор начал. — Не в том дело!       Он огляделся. Почти сразу вычислил среди людей нужного человека и кивнул в его сторону:       — Хлыща в замшевой куртке видишь, из серебристого мерса вылез? Бумажник торчит в заднем кармане, заметен невооруженным глазом. О деньгах не заботится, раз так их не бережет, и у него их явно достаточно, чтобы на дорогой тачке разъезжать. Вот у него — можно.       Он взглянул на мальчишку, и почувствовал, что тот его понял, принял и готов действовать. Прищуренные серьезные глаза уже неотрывно следили за парнем в замше, и Энтони сказал, торопясь, пока его слушатель не рванул навстречу приключениям:       — Только вот этот тебя точно копам сдаст, если попадешься, или сам морду начистит. Это тебе не теток обчищать. Аккуратнее. А матери скажи, что работу посыльным нашел, и все деньги сразу не отдавай, разбей на части, чтобы правдоподобно выглядело. И не трожь больше женщин, понял?       Мальчишка кивнул, буркнул под нос нечто, что Энтони перевел как «спасибо», и быстро шмыгнул прочь, мгновенно затерявшись среди прохожих.              На большой афише перед кинотеатром широкоплечий качок-мордоворот в темных очках и с обрезом в руках восседал на байке мечты Энтони. Нет, он никогда байкером не был и не собирался, но Харлеи ему сносили крышу, а эту модель он еще и опознать не мог, что было отдельно интересно. Ему все еще везло, ближайший сеанс начинался через пятнадцать минут, так что долго мучиться неведением не пришлось.       Первую часть «Терминатора» Энтони не видел, но это мало мешало просмотру второй, потому что последнее, что его сейчас волновало, так это сюжетные перипетии выдуманных персонажей фантастического кино. Ему просто надо было чем-то себя занять, чтобы поменьше думать и вспоминать.       Однако кино оказалось захватывающим. Харлей был прекрасен, жидкотекучий робот прекрасен лишь ненамного меньше, а когда мордоворот с афиши оказался не тем, кем его все считали, все стало еще интереснее… А через полчаса Энтони поднялся и вышел из темного зала под раздраженное шипение посетителей, которым он мимолетно закрывал обзор экрана, выбираясь из середины ряда.        Снаружи стемнело, но света меньше не стало — неоновые вывески с успехом заменяли солнце. Откуда-то доносилась музыка, незнакомая, но с приятным ритмом, прохожих, казалось, стало еще больше, машин тоже, и теперь от центра вечернего Нью-Йорка обстановка ничем не отличалась.       — Эй, кудрявый, фильм не понравился?       Энтони обнаружил себя прислонившимся к стене кинотеатра с незажженной сигаретой в руке, а рядом — девушку с пышными рыжими волосами, распущенными по плечам. В тонких пальцах тоже сигарета, кожаная короткая курточка нараспашку открывает глубокое декольте, а длины юбки едва хватает на то, чтобы не разглядеть цвет белья.       — Прикурить дашь?       Зажигалку, оказывается, он тоже держал в руке, в той, что в кармане. Поднеся огонек сперва к сигарете девушки, потом к своей, он затянулся и зачем-то ответил на первый вопрос:       — Фильм хороший.        — Тогда чего выскочил до окончания сеанса? С телкой поцапался? Только не ври, что покурить вышел, если бы не я, ты про сигарету и не вспомнил бы.       Рыжая выпустила струйку дыма из густо накрашенных губ, не отрывая вопросительного взгляда от лица Энтони.       — У меня мать умерла, — сказал он, больше для того, наверное, чтобы отбить у девицы желание клеиться к нему и дальше. Ну… или для того, чтобы хоть кому-то это сказать. — А фильм хороший. Но его мать живая.       И только произнеся эту мысль вслух, он понял, почему его так выкинуло из зала. Она не просто была живая. Она думала о сыне и хотела к нему вернуться, и тот хотел, чтобы она вернулась, хотя она была сумасшедшая и содержалась практически в тюрьме. А вот его мать ни разу не пришла его навестить, хотя дни для посещений родственниками в исправительном доме никто не отменял, а потом вообще уехала в другой город, не предупредив его хотя бы запиской через охрану, просто уехала, как будто ее ничто не держало в Нью-Йорке, как будто сына у нее не было. Она его так и не простила. Ее Богу отцеубийцы неугодны.       Кто бы мог подумать, что какой-то случайный фильм сможет так его развести на подобное нытье.       Девушка уже ретировалась, видимо, ей стало скучно. Сигарета потухла в руке — судя по осыпавшемуся ровной кучкой пеплу на асфальте, он так ее ни разу больше и не поднес к губам после первой затяжки.       — Кудрявый, тебе сейчас лучше выпить. Пошли, тут есть классный бар неподалеку, с музыкой. Не слишком тихая, но и не хэви, говорить не помешает.       Рыжая вернулась. Джинсы, натянутые вместо впечатляющей мини-юбки, означали, что она только что отменила то ли свидание, то ли рабочий вечер ради незнакомого парня с потухшей сигаретой и сомнительным настроением. В любом случае, отказать ей уже было бы неловко, да и не особо хотелось, и Энтони молча отлепился от стены.              Бармен, наверное, девушку знал, а потому ограничился кивком и молча выставил перед ними два шота на пятьдесят граммов каждый. Спрашивать о содержимом Энтони не стал, так же молча выпил одним глотком. Водка. Самое то, что надо. Никаких вин, как предложил бы Босс, никаких ликеров.       — Еще? — только и спросила рыжая, он кивнул, и через несколько мгновений пустая рюмка сменилась полной.       — Тут обычно не кормят, — сказала девушка, когда та тоже опустела. — Но я купила гамбургер в закусочной через дорогу. Пока ты курил.       Гамбургер пришелся кстати, потому что остатки мороженого давно растаяли в урне, а до того Энтони только перекусывал накануне вечером на автобусной станции.       — Спасибо, — сказал он и вгрызся в слегка начавшую черстветь булку, а пока он жевал, бармен поставил перед ним небольшой стакан с коктейлем.       — То же, что и до этого, только с томатным соком, — уточнила девушка. — И на этот раз можешь сбавить скорость, потому что тащить тебя отсюда на себе я не планирую.       Сама она лениво тянула через соломинку нечто оранжевое из большого бокала.       — Похороны давно были? — спросила рыжая после паузы, и сперва Энтони хотел шарахнуть стаканом по стойке и рявкнуть, что это не ее дело, но почему-то не стал и ответил:       — Два года назад. Но я не знал до сегодняшнего дня.       — Понятно, — кивнула она. — Я со своей тоже лет пять не разговаривала. Только бабки иногда высылаю. Но сестра сообщила бы мне о таком раньше, чем через два года.       Энтони пожал плечами.       — У меня нет сестры. Да если бы и была, вряд ли бы сообщала.       — Что ж ты сделал, что так в этом уверен? Батю грохнул? — Рыжая усмехнулась собственному черному юмору и вдруг посерьезнела. — Правда, что ли?       Наверное, лицом он так и не научился управлять.       — Да ладно, за такое не пара лет светит, — растерянно продолжила она и умолкла.       — Это случилось несколько раньше, — отозвался Энтони.       — Тебе не больше двадцати. Когда ж…       — Мне было двенадцать.       — О.       Энтони подумал, что она сейчас или уйдет, хлопнув дверью, или попробует затащить его в постель. Номера над этим баром сдавались, он заметил бумажку на стене у входа.       — Бил тебя? — спросил рыжая тихо, так что он едва расслышал за пусть негромкой, но все же ощутимой музыкой.       — Не меня.       — Ясно. За маму я бы тоже… убила. Только не знаю, как. Мой батя был самым сильным на нашей улице, так все говорили.       — Я и не думал почти — как, — снова пожал он плечами. — Он спал, а мама еле встать смогла с пола тем вечером, после него. Я как в тумане был. Просто взял нож, и… А потом сразу все стало ясно и четко. Я так обрадовался, когда сказали, что он сдох, что все равно было, куда меня отправят.       — Ей тоже было все равно?       Откуда она такая умная взялась на его голову?       — Не говори, не надо, — словно спохватилась рыжая. — Я просто первый раз такого встретила, вот и лезут всякие дурацкие вопросы. — Она помолчала и снова тихо добавила: — Зато он ее больше не тронул, да? Ты ее спас.       Энтони кивнул. Да. Это было главным, и тогда, и сейчас.       — Она тут замуж вышла, — сказал он, глядя в красную жидкость в стакане. — Говорят, была счастлива. Ребенка снова хотела. Умерла во время родов.       Молчание слегка затянулось, он почти пожалел, что не оборвал этот никому кроме него не интересный разговор в самом начале, и тут девушка положила руку на его, дождалась, пока он переведет на нее взгляд системы «убери, а то откушу», и сказала, глядя в глаза:       — Я в одной книжке прочитала, что люди, которые были счастливы в браке, после смерти партнера снова охотно женятся, в отличие от тех, у кого семейная жизнь была отстоем. Просто потому, что хорошее всегда хочется повторить.       Энтони не понял, к чему она, и хотел уже вслух саркастично удивиться, как такая девица может увлекаться чтением, но она крепче сжала пальцы на его запястье и резко наклонилась ближе:       — Твоя мать была счастлива, когда ты у нее был. И хотела повторить, даже рискнув жизнью. Вот и все.       Не дожидаясь реакции, она так же решительно отстранилась, выпустила его руку, бросила на стойку смятые купюры и соскочила на пол с высокого табурета.       — Мне пора. Клиенты сами себя не поимеют.       Энтони не знал, что сказать, попытался встать следом, но рыжая остановила этот порыв жестом:       — Не надо. Тебе нужно было поговорить и выпить, а от меня тебе точно ничего не нужно. Мне от тебя тоже. Просто посиди еще, выпей апельсинового сока и иди наверх, тут недорого сдаются комнаты. Выспись и вали домой.       Энтони молча уставился на купюры на стойке, девушка проследила за его взглядом и хмыкнула:       — За психологическую помощь денег не беру, это хобби. А выпивка… Ты был моим гостем.       Она развернулась и быстро вышла на улицу, волосы полыхнули огнем за стеклом двери и растворились в неоновой темноте.       — Апельсиновый сок, — сообщил бармен. Остатки «Кровавой Мэри» исчезли, превратившись в высокий стакан с оранжевым напитком — тем же, что пила рыжая через соломинку.              Ночевать над баром он не остался. Ночные автобусы вполне себе ходили, и спустя пару часов он уже трясся в душноватом салоне обратно в Нью-Йорк, рассчитывая утром сразу же добраться до Элайаса. Тот не взял трубку все пять раз, что Энтони ему звонил, и он начал всерьез волноваться. В конце концов, отец Элайаса — не Лайза Маркони, а большой босс-мафиози, и, что бы ни планировал Элайас, воссоединение его семьи могло пойти не по плану круче, чем это случилось у Энтони.       Когда Элайас пару недель назад озвучил этот свой план по встрече с отцом, не вспоминавшем о его существовании два десятка лет, Энтони был настроен скептически. Однако Босс отмел все его попытки возражений и сомнений, твердо решив поставить точку в семейной драме, и попросил друга «не лезть». Тогда-то Энтони и решил, что ему тоже пора подумать о возвращении в семью, и раз уж помощь его тут не нужна, то вместо того, чтобы ждать, не вмешиваясь, что само по себе было бы трудно, лучше сделать то, что давно хотел, но не решался. Элайас одобрил и пожелал удачи. Сказал, что все это символично вышло — как они оба возвращаются в семью одновременно. Как бы у Босса дело не сорвалось бы, раз уж у них все одновременно и символично.       Уже на рассвете, выйдя из автобуса, Энтони, наконец, дозвонился. Он сообщил, что вернулся, и осторожно поинтересовался, можно ли им встретиться. Ответ насторожил своей сухостью и краткостью, но это было согласие, а потому докапываться до нюансов он не стал. Хотя больше тона его насторожило место встречи — Элайас сказал, что он у Энтони дома, в той самой комнатушке под крышей, которую тот снимал последние полгода.       В комнате, когда Энтони приоткрыл дверь, царил полумрак. Давно не стиранные плотные занавески были задернуты, словно человек внутри опасался солнца… или еще чего-то, что могло заглянуть в окно.       — Босс?       — Привет, — отозвался Элайас с диванчика, который служил в этом доме и креслом, и кроватью. — Как съездил?       Энтони пожал плечами, прошел внутрь и сел рядом, глядя куда угодно, только не на него.       — Нормально.       — Нашел?       — Да.       Говорить не хотелось, слова как-то не связывались, хотя по дороге сюда Энтони уже выстроил в голове пару фраз, которыми готовился описать свою поездку.       — Прогнала?       — Она умерла пару лет назад, — Пара фраз сжалась в одну, лаконичную и максимально информативную.       — Мне жаль… — начал было Элайас, но Энтони помотал головой. Ему хватило душеспасительных разговоров, не сейчас.       — А ты как? — он перевел наконец взгляд на друга, и тут же все мысли о матери вылетели из головы.       Бурые пятна засохшей крови, непривычно встрепанные волосы, пара ссадин и кое-как перевязанные окровавленными тряпками ладони — все просто кричало о том, что у Босса со вчерашнего их разговора что-то пошло не так. Энтони быстро огляделся, заметил чужой ствол, небрежно оставленный на краю стола, как будто это просто безделушка, и сброшенную в угол куртку, тоже вымазанную кровью, — аккуратист Элайас никогда бы себе такого не позволил, особенно в чужом доме, будь он в норме.       — Что случилось?!       Элайас неопределенно покрутил в воздухе замотанной рукой и тут же скривился от боли. Этого Энтони уже не вынес, вскочил и тут же развил бурную деятельность: раздвинул занавески, впустив солнечный свет, притащил воды, разорвал на бинты чистое полотенце, вытащил из тумбочки припрятанный для вечерних посиделок виски и, не слушая возражений, занялся перевязкой, потому что тем тряпьем, которым Элайас воспользовался самостоятельно, можно было только грязь в рану занести, на большее оно не годилось.       Вид порезов оказался не таким плачевным, как он опасался, но вот их происхождение… Он видел такие. Так можно порезаться, если тебе на шею накинули тонкую и прочную гарроту, а ты умудрился ее перехватить голыми руками.       — Ночь была бурная, — неохотно сказал Элайас на его вопросительный взгляд. — Папа, как оказалось, не пылал желанием воссоединяться.       Энтони очень захотелось сказать что-то вроде «я же говорил», но вместо этого он молча ливанул на раскрытую ладонь Элайаса виски, тот зашипел, тихонько выругался, но руку не убрал.       — Ну, раз ты здесь с чужой пушкой, — заговорил снова Энтони, — значит, ты его…       — У папы яиц не хватило сделать это самому, — криво усмехнулся Элайас. — Послал двух придурков. Я сглупил. Поверил ему. Поехал с ними, как идиот.       То, как отрывисто он бросал слова, напомнило Энтони его собственные ответы на вопрос «как съездил».       — Придурки? — осторожно спросил он, борясь с желанием рассмотреть ствол поближе и пересчитать патроны. Но перевязка еще не была закончена, поэтому он воздержался.       — Оказалось, что меня трудно убить, — глуховато ответил на не сформулированный вопрос Элайас, без тени гордости. — Ты забери это… потом.       Он тоже о стволе, — понял Энтони и кивнул.       Со второй ладонью они справились быстрее, и дальше виски пошел уже по назначению, внутрь.       Горячее тепло разлилось внутри, и, на удивление, именно теперь Энтони смог собрать мысли. Наверное, после всех событий последних суток мозг с трудом поддавался алкоголю. И там, в баре, тоже. Там единственным признаком опьянения оказалась только повышенная говорливость и способность уснуть в душном автобусе сидя.       — Значит, с семейными утопиями покончено? — спросил он, просто чтобы поставить точку.       — О да. — Элайас помолчал, а потом совсем тихо произнес дрогнувшим голосом: — Те двое сказали, это он заказал мою мать. А потом решил избавиться и от меня. А я, наивный, ему поверил, что он меня примет.       Не то чтобы поворот был неожиданным. Сомнения свои Энтони и раньше высказывал.       — Ты был прав, а я дурак, — Элайас словно продолжил эту мысль.       — Брось, — поморщился он, ощущая дикую неловкость. Босс не мог быть дураком, он мог просто очень хотеть обрести отца, как сам Энтони хотел вернуть мать.       Семья нужна всегда.       — И что будем делать? — спросил он, сам удивляясь, как спокойно, ясно и трезво звучит каждое слово.       — Папа вряд ли объявит на меня охоту, — так же спокойно отозвался Элайас. — Я слишком мелкий и ни на что не претендовал. - Энтони отметил прошедшее время в этом утверждении, но промолчал, дожидаясь продолжения. — Мне лучше уехать из города.       — Нам, — вставил Энтони, не задумавшись. — Нам лучше уехать.        — Чтобы встать на ноги, я должен быть подальше от дурацких фантазий, а заодно и от возможных киллеров… — Элайас запнулся, услышав его реплику, мотнул головой: — Нет, я сейчас не самый безопасный спутник. К тому же… я смогу чего-то добиться только если перестану полагаться на других.       — Можно подумать, ты часто на кого-то полагаешься, — пожал Энтони плечами. — И я не «другой». Видишь, что получается, когда я тебя оставляю на какую-то пару дней? Нет уж. Ты, может, и Босс, но или мы едем вместе, или никто никуда не едет вообще.       Элайас молча смотрел на него, словно слова растерял. На самом деле, конечно, он просто взвешивал все за и против.       — Энтони. — Пауза оказалась чуть дольше, чем следовало в воспитательных целях. — Я не знаю, что сказать. Правда.       — Скажи просто — куда мы едем, — усмехнулся он, поднимаясь с дивана. — Я куплю билеты. Тебе пока лучше, и правда, не высовываться.       — Чикаго?       — Как скажешь, Босс.       — Тогда Чикаго. А там разберемся.              Говорят, в центре Чикаго вечерами тоже бывает нескучно. И не только вечерами.