Ученик Волшебника

Часть 1. Джокер Потолок был белым. Чужим. А запахи знакомые — озона, железа, дезинфектанта и лекарств. Запах медотсека. Юлиан повернул голову. Взгляд наткнулся на преграду — его койка была отгорожена от остальной части отсека ширмой. Голова была странно пустой и легкой, но не болела. Зато тело... Стоило шевельнуться, как заболело всё — руки, ноги, спина, плечи. Все мышцы, включая те, о существовании которых Юлиан и не подозревал, объявили забастовку. Потому что накануне... Да, накануне был штурм и прорыв. Коридоры взятого на абордаж императорского флагмана и кровавая рубка в этих коридорах. От воспоминаний о вчерашнем бое, как обычно, подташнивало. В некоторых местах память рисовала такие картинки, как будто через строй имперских гвардейцев прошел гигантский блендер. И частью этого блендера был сам Юлиан. Точнее, его топор. "Странно, наши называют боевой топор томагавком, а имперцы свой — лабрисом. Впрочем, у них-то как раз двулезвийный лабрис..." — лениво подумал Юлиан. Потом он вспомнил, чем все закончилось, и чуть не подскочил на месте. Это что же получается? Он на вражеском корабле? Или его перенесли на "Улисс"? Да нет, это не на "Улиссе" медотсек. Словно отвечая его мыслям, за ширму сунулся парнишка лет пятнадцати в черной имперской форме рядового. Увидел, что Юлиан не спит, вытянулся и отдал честь. — Здравия желаю, ваше превосходительство! — Вольно, — сказал Юлиан и попробовал сесть. Получилось. — А где тут у вас... — Вот черт, забыл слово! Из глубин памяти выплыл только синоним с пометкой "устар.": — Wasserklosett? Вестовой, однако, понял, показал, помог встать и даже сопроводил. Помощь пришлась кстати — когда Юлиан снова с облегчением опустился на койку, голова кружилась и перед глазами плавали цветные точки. Такое уже было. Обычная гипогликемия. Вчера именно от нее он и свалился в обморок так кстати. Как говорил майор Блюмхарт: "Один десант — минус три килограмма, поэтому толстых десантников не бывает". За ширму снова сунулся тот же парень: — Вам завтрак. И лекарства вот, — юнга поставил на койку в специальные крепления столик-поднос, на котором была сервирована еда. Именно сервирована — фарфоровая посуда, стеклянные крышки, серебряный прибор. В уголке сиротливо жался пластиковый стаканчик с парой таблеток. — Спасибо, — сказал Юлиан. У него было много вопросов, но парень по-уставному отсалютовал и исчез. Судя по скрипу тележки — пошел раздавать завтрак и утренние лекарства прочим обитателям госпиталя. Похоже, этим прочим полагались обычные стандартные порции. А его, значит, признали персоной высокого ранга... Эти тонкости у имперцев словно бы сами собой разумеются — Юлиан это усвоил еще в пути с Земли на Один в качестве гостя адмирала Валена. Здесь сама мысль о том, что весь экипаж корабля, от адмирала до последнего младшего техника, обедает в одной и той же столовой, показалась бы фантастикой. После завтрака и крепкого сладкого кофе с натуральными сливками резко полегчало, туман в голове рассеялся. Снова явился вестовой, забрал столик, оставил пакет с одеждой. Видимо, с "Улисса" передали, — в пакете была собственная форма Юлиана, чистая и выглаженная. Юлиан оделся, затянул ремень, поправил нашивки. Нащупал в кармане жесткий кружок — эмблему розенриттеров. Снова заглянул вестовой. Уже другой, постарше с виду. — Господин главнокомандующий, — четко отрапортовал он. — Его высокопревосходительство флот-адмирал Миттермайер просит вас пожаловать. Не "Его Величество кайзер". Почему? Что не так? И вдруг Юлиан вспомнил то, что накануне отложилось в памяти, но так и не было осмыслено: просторная каюта, кресло — и сидящий в нем, словно на троне, молодой человек в мундире гросс-адмирала. У Юлиана зрение заволакивало серой пеленой, но он отметил необыкновенную бледность этого человека. Правильнее было бы сказать — смертельную бледность. За все время краткого и сумбурного разговора он не двинулся, только губы шевелились. Да он же еле сидел, — понял Юлиан. И держался, небось, на одной гордости и упрямстве. И спокойно выслушал насчет лекарства от смертельной болезни для династии. И даже не усмехнулся. На славу тебе удалась шутка черного юмора, Юлиан Минц... В груди трепыхнулась привычная уже досада. Юлиан не мог не восхищаться Райнхардом фон Лоэнграммом — его решимостью, талантом и волей, но нерациональность в поступках его почти бесила. Особенно когда приводила к ненужным жертвам. Он еще не знал списка убитых, но предчувствовал что-то сродни катастрофе. И вот с этим человеком ему вести переговоры — упрямым, высокомерным, заносчивым… Зал совещаний на "Брунгильде" был выдержан в том же имперском стиле — стенные панели благородного тёмного дерева, массивный стол, мягкий ковер под ногами. Даже проекционная панель оформлена под дерево, и когда голопроекторы были выключены, казалась просто частью старомодного стола. Флот-адмирал Миттермайер занимал место справа от центрального. Кроме него и молодого коммандера — видимо, адъютанта — в зале никого не было. Дверь за спиной мягко закрылась. Юлиан сделал шаг вперед. Главнокомандующий Рейхсфлота поднялся ему навстречу. У Юлиана отлегло от сердца — это было приветствие одного главнокомандующего другому. И неважно, что за одним стоит вся мощь Рейха, а за другим — всего лишь потрепанный флот неполной комплектации и бесполезная крепость, и что у одного адмиральский мундир расшит серебром, а у другого китель украшен скромной лейтенантской нашивкой. — Господин главнокомандующий, его величество кайзер приглашает вас проследовать на Хайнессен для проведения мирных переговоров. Он гарантирует вам и вашим подчиненным свободу и неприкосновенность. — Я с радостью принимаю приглашение. Голос, по счастью, не дрогнул. — Мне поручено обсудить с вами регламент полёта. Флот-адмирал указал Юлиану на кресло напротив своего, и Юлиан осознал, что смотрит на Миттермайера сверху вниз. Знаменитый рейхсадмирал, оказывается, почти на голову ниже. Скрывая смущение, Юлиан сел. Он еще не успел привыкнуть к тому, что вырос выше среднего роста. Где-то внутри он еще ощущал себя подростком — умненьким сообразительным мальчиком, который смотрит на взрослых снизу вверх и в войну играет, как в трехмерные шахматы. Ему до сих пор было неловко отдавать приказы людям, которые были намного старше и опытнее него. Но эти люди выбрали его своим командиром и его приказам подчинялись, а значит, следовало забыть о возрасте, неуверенности, лейтенантских нашивках и сосредоточиться на деле. Исполнять обязанности главнокомандующего. Флагманский крейсер в сопровождении небольшого эскорта Юлиана вполне устраивал. Так что совещание прошло быстро и по-деловому. Процедуру обмена ранеными, убитыми и пленными установили самую простую — всех на всех, без исключения, а спасательные работы и без того уже велись совместно. — Инициатива снизу — так у вас говорят? — бледно улыбнулся имперский адмирал, старательно выговаривая слова чужого языка. — У нас еще говорят: "Глас народа — глас божий", — ответил на том же языке Юлиан. — Надеюсь, что это глас разума. Уже поднявшись, Юлиан спросил: — Скажите, пожалуйста, как здоровье Его Величества? Адмирал Миттермайер на мгновение отвел взгляд, потом неохотно ответил: — Не слишком хорошо. Он хотел сам побеседовать с вами, но врачи настояли… Нужно было что-то сказать, но Юлиан не мог. Все положенные по этикету слова казались ему фальшивыми, ничего не значащими. И он просто вскинул руку к виску, отдавая честь. Миттермайер ответил тем же. Путь до ангара показался Юлиану бесконечным. Тут и там он замечал следы вчерашнего боя — невозможно так быстро все убрать и починить, особенно если накануне в коридоре палили из бластеров. Кое-где попадались техники, копающиеся в оборудовании за раскрытыми стенными панелями. Некоторые оборачивались и провожали недоуменными взглядами юношу в форме армии Союза и сопровождающих его двух гвардейцев из личной охраны кайзера. Юлиану казалось, что сам крейсер неодобрительно следит за ним. "Это всё воображение. Отходняк", — думал он, но ощущение не пропадало. Снаружи "Брунгильда" выглядела такой же празднично-белоснежной, как до штурма. Вчерашняя дыра в борту, которую уже должны были закрыть аварийными щитами, была отсюда не видна. Совсем недалеко по космическим меркам висел "Улисс" — включив увеличение, можно было даже разглядеть его угловатый силуэт. Конечно, корабли не были неподвижны — в пространстве всё движется, но значение имеет только скорость относительно чего-то, а относительно "Брунгильды" "Улисс" был неподвижен. Юлиан смотрел на экран, борясь с желанием раскрыть планшет, выйти на связь и запросить списки убитых, пропавших без вести, раненых и пленных. Он чувствовал себя незадачливым учеником волшебника, который выпустил демонов из кувшина и не знает, как загнать обратно. Чувство это не было ему в новинку. Впервые он почувствовал себя так после возвращения Изерлона, полтора года назад. Адмирал Лютц сдал крепость без долгих размышлений — да и как не сдать, если контроль над управляющим компьютером принадлежал республиканской армии полностью и целиком? Как сказал потом майор Блюмхарт: "Это самый дорогой стакан русского чая в истории". Русский чай — это был пароль для блокировки центрального компьютера. Хитро спрятанный сюрприз, который имперцы так и не нашли. Почему чай пополам с водкой называют русским, было загадкой для всех. Может, майор Конев знал, но как его теперь спросишь? Имперцы уже эвакуировались, и в крепости были только штурмовая группа и эскадра поддержки. Для Изерлона, рассчитанного на полтора миллиона человек — почти ничто. С центрального поста можно было заглянуть глазами телекамер в бесконечные пустые ангары, коридоры, машинные залы, оранжереи... Тихие, гулкие, страшные внутренности станции-крепости. Юлиан тогда чувствовал себя так, что впору было бегать по стенкам. Остатки мышечного напряжения, адреналина, перевозбуждение — и все вместе до тошного клубка под желудком. О том, чтобы заснуть и спокойно спать, не было и речи, и Юлиан, подумав, пошел в тир. Стрельба — занятие, которое требует полного сосредоточения и спокойствия духа. В тире уже кто-то был — войдя в переднюю, Юлиан услышал глухие хлопки. В стрелковом зале, за второй стойкой, стоял майор Блюмхарт и стрелял из пулевика. Юлиан не стал мешать, остановился у соседней стойки и всмотрелся в мишень. Поясной силуэт был ровно окаймлен пробоинами. Последнюю пулю майор всадил точно в центр "головы", передернул затвор, отложил пулевик, снял наушники и оглянулся. — Добрый вечер, — сказал Юлиан. — Добрый. Стрелять? Юлиан кивнул. Взял учебный бластер, проверил заряд. — А почему вы стреляете из пулевика? — вдруг спросил он. — Это же неудобно, бластер точнее. — А ты как думаешь? Он и раньше знал, что майор Блюмхарт считается неофициально лучшим стрелком в полку и держит в личном арсенале не только бластер, но и арбалет, и пулевик. А вот есть ли в этом какой-то смысл, кроме розенриттерского выпендрёжа? А если подумать, то ведь майор Блюмхарт имеет на счету гораздо больше наземных операций, чем все остальные офицеры... — Пулевик не засекается сканером, — сказал Юлиан. — Поэтому в наземных операциях... А еще вот эти глухие хлопки — это же глушитель. Картинка вдруг сложилась. — Вы — начальник разведки полка! — выпалил Юлиан. — Так точно. Но это секретные сведения, — улыбнулся Блюмхарт. Когда он так улыбался, то казался ровесником Юлиану. Обманчивая внешность, подумал Юлиан. Невысокий — Юлиан уже перерос майора на полголовы — и сухощавый, Блюмхарт не производил впечатления человека опасного, он вообще не был похож на десантника, а тем более на диверсанта. В каждом полку внутренняя структура обычно известна и все знают, кто отвечает за АХЧ, а кто за разведку или связь. У розенриттеров — нет. За три года тесного общения с этими людьми Юлиан так и не выяснил, кто у них есть кто. Даже при нем они не очень-то распускали языки. Юлиан отложил бластер, взял пулевик, зарядил обойму, надел наушники, включил систему слежения. Встал в стойку. У пулевика была отдача, которая норовила выбить руку из правильной позиции. Пулевик дергался в руке, плюясь кусочками свинца. Обойма кончилась, мишень подъехала к огневому рубежу. — Неплохо, — одобрительно сказал Блюмхарт. — Легче стало? — Нет, — честно ответил Юлиан. — Не могу понять, в чём проблема. Блюмхарт прислонился к стене, сложив руки на груди. Убирая обратно пульт, наушники и пистолет, Юлиан подумал, что вот генерал Шёнкопф стоит не так: он в такой позе излучает угрозу, не даёт забыть о себе, а майор Блюмхарт, наоборот, становится незаметным. Шёнкопф, — мелькнуло в голове. Ощущение неправильности было связано с ним. Юлиан мысленно отмотал назад события дня. Штурм. Коды. Спуск в онемевшую крепость, сражение в переходах, запасной центр связи, переговоры с адмиралом Лютцем... — Почему генерал не сам вел переговоры? — спросил Юлиан. — А ты как думаешь? — Чтобы иметь пространство для маневра? — Близко. Еще? Юлиан задумался. Зачем поручать переговоры с противником не командующему операцией, а всего лишь лейтенанту, который по должности штабной аналитик, а в этой операции — вообще рядовой боец, который всего лишь должен был ввести коды? — Не может быть... — проговорил он. — Почему? — Я же не... — Юлиан осекся. Он УЖЕ командовал людьми намного старше и опытнее себя. В экспедиции на Землю ему подчинялся не только сержант Машенго, но и майор Поплан. И шкипер Конев тоже. Да и на Феззане он не был просто декорацией — его принимали всерьез люди Рубинского, а значит, и сам ландшер. — Так это были ускоренные командные курсы для меня одного? И давно? — С тех самых пор, как Меркатц взял тебя в советники. — А я-то думал, что это было... ну, вроде отвлеченной задачи. И решал их, как в школе у доски. Учитель спрашивает — прилежный ученик находит решение. А это была уже не школа... — Зачем? — спросил Юлиан. — Почему я? — Потому что ты неплохой стратег. Не такой, как адмирал Ян, но очень хороший. Теперь тебе решать, что с этим делать — учеба закончена. — Я сдал экзамен? Во время переговоров? Это всё было по-настоящему, без страховки? — Без. Майор прошел к двери, но, уже открыв ее, задержался. — Добро пожаловать в компанию, офицер Минц. И вот там и тогда Юлиана первый раз накрыло этим ощущением — запоздалым страхом, что события выйдут из-под контроля, что он примет неверное решение и погубит людей. Потом отпустило. Майора Блюмхарта он так и запомнил — стоящим у стены тира со сложенными на груди руками. Кто же знал тогда, что вскоре майор погибнет, прикрывая адмирала Яна, которого всё равно убьют? И что вместо Яна изерлонскую армию возглавит он, Юлиан? Всего лишь ученик Волшебника. Раньше в такие моменты Юлиан напоминал себе, что Райнхард фон Лоэнграмм в его возрасте уже командовал флотом, но сегодня это не помогло. Весь этот бой, вся мясорубка на "Брунгильде" имела целью переговоры. Но переговоры откладывались до прибытия на Хайнессен. И еще неизвестно, чем они закончатся. И Юлиан всё-таки раскрыл планшет и вызвал на экран отчеты о потерях. *** Хайнессенполис производил впечатление тяжело больного. Разрушенные жилые и промышленные районы, выжженная до материка земля на месте энергетической станции восточного округа. Вместо приречных кварталов — завалы и остовы многоэтажек. Я возвращаюсь туда, где окончилось лето. Я возвращаюсь к руинам и черным камням, обожженным рассветом. Я возвращаюсь к отравленным водам, к сгоревшему саду, К павшей твердыне под грозно-кровавым закатом. Каменный Але Хайнессен больше не простирал руки над своим городом, и стихи Алишера ас-Сури как нельзя лучше подходили и к бесформенной груде камня и арматуры на холме-постаменте, и к закопченному обезлюдевшему городу. Космопорт был почти пуст, половина секций заперта, во многих зияли провалы выбитых стекол. Военная часть космодрома, предназначенная для челноков, работала и даже почти не изменилась. Только вместо толстобоких серо-зеленых шаттлов посадочные места занимали небольшие темные крейсера с вытянутыми прямоугольными рыльцами и светло-серые планетарные катера. Шаттл с "Улисса" на их фоне выглядел гадким утенком. Юлиан смотрел на город с верхней галереи космопорта через пыльное потускневшее окно, и ему очень хотелось протереть стекло тряпочкой с чистящим порошком, чтобы оно стало прозрачным, а за ним промытой отреставрированной картинкой воздвигся бы прежний Хайнессенполис. Но чародеев такого масштаба вокруг не наблюдалось, а ученик Волшебника так не умел. Часть 2. Император Еще в феврале Райнхард не знал его имени. "Посмотрим, из чего сделан наследник Яна", — сказал он себе, узнав о вылазке изерлонского флота. Изерлонцы элегантно и просто разбили флот Вагензайла, как следует потрепали Валена и спрятались обратно. Казалось бы, бессмысленное дерганье за усы имперского льва. Но известие об их победе мгновенно разлетелось по Новым Территориям, и в разрозненных очагах сопротивления восстали духом. Требования недовольных были таковы, что за них невозможно было наказывать. Попробуй наказать людей, которые требуют всего лишь не мешать им бороться с угрозой голода, — и стотысячные хайнессенские демонстрации покажутся милыми игрушками, на Новых Территориях разом возникнет не один, а сто новых Вестерландов. Министр финансов иронически хмыкал в усы — большую часть репараций пришлось снова направить туда, где их взяли, подпитать экономику Нойеланда. В тактике изерлонского флота явно чувствовалась рука адмирала Меркатца, и господа адмиралы решили, что победа — его заслуга. Но Райнхард улучил время и бегло просмотрел записи сражения. Меркатц, да. Вот ещё знакомая схема атаки — кто-то из сподвижников Яна. Но в целом... Ян Вэньли мог бы так. Сделать вид, что готовится атаковать Старые Земли, заставить спешить на помощь — и встретить превосходящие силы противника в самом удобном для себя месте. В политике... Райнхард не знал, каким политиком мог бы стать Ян. Было на Изерлоне какое-то гражданское правительство во главе со вдовой Яна... а она, кажется, служила в армии. Дочь адмирала, отличные отметки в Академии, дослужилась до лейтенант-коммандера. Похоже, её рук дело эта политическая своевременность. Но вот где во всём этом был наследник Яна? Райнхард твердо намеревался это выяснить. В немалой степени поэтому он отправился против Изерлона сам, а не поручил это Миттермайеру. Отвагу идущих в неравный бой Райнхард мог уважать. Но она была бессмысленной — что может один неполный флот против целого Рейха? Зачем же эта битва? Просто ради битвы? Когда оказалось, что в ней есть смысл, Райнхард обрадовался. Он хотел поблагодарить Мюллера за то, что тот узнал наследника Яна в числе атакующих, но сил было не так много, и их следовало поберечь до встречи. Не дай себя убить. Я хочу увидеть тебя лицом к лицу. Право, есть какая-то высшая ирония в том, когда противник падает к твоим ногам. Смотреть вниз было неудобно, повернуть голову не хватало сил. Для высокого человека в полном штурмовом доспехе Юлиан Минц упал на удивление мягко и нешумно. Только звякнул о щиток выпавший из рук топор. Райнхард засмеялся бы, если бы мог — подумать только, этот мальчик пришел предлагать ему лекарство от угасания династии! Пришел к единственному представителю династии, которому не поможет уже ничего, кроме волшебства. И вот лежит без сознания, и ему, незадачливому ученику волшебника, самому нужны лекарства и врачи. У норн определенно есть чувство юмора. ...А говорить с ним оказалось на удивление интересно. Острый ум, цепкая память, а главное — внимание. Из его рассказов Райнхард представлял теперь Яна Вэньли так, как будто давно его знал. От непрошенной горечи першило в горле — этот человек умер, они никогда больше не увидятся. Это понимание подхлестывало — узнай того, который жив, пока вы оба здесь и сейчас. От Хайнессена в системе Баалат до Феззана три недели пути. За это время можно узнать человека. В этом парне было что-то неуловимо знакомое. Быть может, спокойствие и надежность. Быть может, ровные, мягкие интонации. Юлиан Минц хорошо говорил на рейхсшпрахе, почти без акцента, как будто это был его родной язык. В отличие от Яна — который не затруднялся с выбором слов, но видно было, что язык ему чужой. Этот юноша понравился бы Кирхайсу. Он определенно понравится кайзерин. Так какой эликсир ты хочешь смешать, чтобы исцелить Рейх? О нет, не в будущем, а здесь и сейчас, потому что ни империя, ни республика не могут более существовать такими, какими они были до нас, потому что они уже поражены смертельным недугом. — Прежде всего, ваше величество, нужна конституция. Затем — парламент. — Раз есть мехи, то в них следует налить вино, не так ли? И какое же вино подойдет? И по блеску в глазах Райнхард понял, что его собеседник знает поговорку, знает, о чём она. Как будто пароль и отзыв сошлись, и клацнул, открываясь, замок. — Хорошему вину нужно время, чтобы созреть. Понадобится время, чтобы люди освоились со своими правами, с конституцией, чтобы выдвинулись люди, способные к управлению... — Итак, вы хотите влить в мехи, что зовутся Галактическим Рейхом, вина под названием конституционализм? Если это удастся, то в Рейхе в конце концов сможет восторжествовать демократия. Но у меня нет времени. О конкретных деталях вам придется договариваться с кайзерин. Она смыслит в политике лучше меня. Какая ирония — просить у императора демократии. Какой верный расчет. Но я не говорил бы с тобой так, если бы видел, что ты действуешь из одной преданности Яну. Преданность его делу говорит о тебе куда лучше, чем все слова на свете. Как жаль, что я не успею отведать твоего вина... Часть 3. Императрица Старший лейтенант Юлиан Минц, главнокомандующий Изерлонской армией. Лейтенант, который командует коммодорами и вице-адмиралами. Впрочем, сейчас в союзной армии — ее остатках, точнее сказать — нет действующего офицера в чине выше вице-адмирала, да и тот только один. Ее Величество листала досье — выписки из личного дела, извлеченные из архивов союзного военного министерства, из архивов феззанской службы безопасности, рапорт адмирала Валена... Фотографии веером разлетаются из конверта — белокурый мальчик в школьной курточке, он же — уже в форме без знаков различия, а вот это из представления к награде и присвоению звания досрочно... Истребитель, на счету десяток "валькирий" и один крейсер. Захват патрульного крейсера... внедрение в штаб-квартиру терраистов... а эта запись — переговоры с Лютцем во время второго захвата Изерлона. Очень интересные переговоры — почему-то их ведет старший лейтенант Минц, занимавший в то время должность аналитика в штабе адмирала Яна, а не бригадный генерал Шёнкопф, командовавший операцией. Впрочем, после падения правительства Лебелло у них перестали присваивать звания. Нет-нет, этот юноша стал главнокомандующим не потому, что он приемный сын Яна-Чудотворца. А потому, что он был лучшим стратегом в команде Яна? Ах, как напрасно мы сосредоточили свое внимание на Яне, приписывая ему почти сверхъестественные таланты. И как мы удивились, когда поняли, что республиканцы могут делать то же самое и без Яна. И госпожа Гринхилл-Ян оказалась на своем месте не потому, что она — его вдова. Лейтенант-коммандер — это, кажется, корветтен-капитан... и она служила как положено, ей не присваивали звания отдельным приказом... Сейчас речь пойдет только о временном соглашении, а потом придется вести дела с этой женщиной. Кажется, ни у них, ни у нас ещё не было женщины во главе государства... Что ж, пусть это будет символом начала мирной эпохи. Кайзерин закрыла свой планшет, откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Сегодня. Непременно сегодня нужно встретиться с изерлонской делегацией. Потом церемония. Потом... Глазам горячо. Это слезы. Это надо переждать. Пусть текут. Церемония. Через зал приемов имперской резиденции третий день подряд идут и идут люди. Там цветы, траурные ленты, и под прозрачной крышкой стазис-капсулы... Кайзерин резко встала, распахнула неприметную дверцу в углу кабинета. Умылась. Нет, надо отдохнуть. До встречи два часа. Она решительно выключила планшет и убрала бумаги. Надо будет подыскать секретаря. Потом. Часть 4. Мир В имперской резиденции Юлиан иногда чувствовал себя почти дома. Сначала не понимал, почему, потом догадался: в официальных помещениях и офицерских квартирах Изерлона похожие интерьеры, здесь только бегущей дорожки не хватало. Деревянные панели на стенах, лепнина под потолком, скрывающим несущие каркасы и коммуникации, высокие проемы псевдоокон... впрочем, здесь окна были настоящими, и за ними который день лупил в землю прямой вертикальный ливень, как будто феззанская природа рыдала над умершим. Феззанцы, однако, грешили на пробои атмосферы при посадке имперских кораблей. Кое-где на деревянных панелях и стенах еще оставались следы от выстрелов, на каменных плитах первого этажа — выбоины и длинные оплавленные желобки там, где по ним хлестнули лучи бластеров. Не всё успели заменить, отложили мелочи сначала до похорон, потом до торжественной церемонии... По красной ковровой дорожке на лестнице — наверх, к белым с золотом дверям зала приемов. Вдоль лестницы и по обе стороны двери стояли навытяжку гвардейцы — в длинных плащах, перетянутых портупеями, в этих смешных фуражках. Провожали изерлонскую делегацию цепкими взглядами. Юлиан шел первым, на шаг позади слева — вице-адмирал Аттенборо, справа — полковник Каспер Линц, все еще в повязке на пол-головы и с рукой на перевязи. Краем глаза Юлиан заметил, какое выражение появляется на лицах гвардейцев, когда они видят розенриттерский шеврон, и с трудом сдержал улыбку. — Репутация — страшное дело, — полушепотом сказал Линц. Двери распахнулись. Зал за ними был ярко освещен и полон людей. Справа — черные с серебром мундиры военных, слева — темные камзолы министров и чиновников. Занавеси на высоких окнах подобраны черными траурными лентами. Юлиан опасался, что тут будет что-то вроде тронного зала, и заранее готовился нарушить этикет. Пусть это выглядело бы как вызов, но республиканцы не станут преклонять колени перед монархом. Но трона не было. Высокая конторка посередине — и на ней две папки с золотым тиснением. Сорок страниц. Юлиан вспомнил похожий зал на Изерлоне пять лет назад, и как шли с двух сторон к такой же конторке адмирал Ян и адмирал Кирхайс. Они оба хотели закончить войну, но тот договор начал ее очередной виток. "Останься в живых", — сказал ему тогда адмирал Кирхайс. Его пожелание сбылось. "Договорись о будущем с моей кайзерин", — сказал другой, в саду среди отцветающих яблонь. И его пожелание тоже исполнено. Трое в военной форме несуществующего уже государства (белые брюки, тёмно-зелёные куртки, береты со звёздочками — чуть набок) шли по дорожке в ногу, но не печатая шаг. В том же темпе, что и идущая навстречу невысокая женщина в строгом темно-синем платье, которую сопровождал маршал Миттермайер. Его алый плащ был самым ярким пятном в этой траурной толпе. Они подошли к конторке одновременно. Изерлонцы отдали честь — Юлиан увидел, как дернулась рука императрицы в ответ, ах да, она ведь была военным советником своего кайзера. Носила военную форму, пусть и недолго. На темной коже папок золотом вытиснены две эмблемы — имперский лев и пятиугольник, который обычно ошибочно называют звёздочкой. Символ, который когда-то Але Хайнессен выбрал для своего флота. Сорок страниц договора. Полторы сотни лет войны. Миллионы смертей. Юлиан взял перо и поставил свою подпись. Юлиан Минц, главнокомандующий независимой республиканской армией Изерлона. — Хильдегарде фон Лоэнграмм, кайзерин Галактического Рейха. Они обменялись папками — одинаковыми, в каждой по два экземпляра договора, один на рейхсшпрахе, другой — на энглиш. Юлиан протянул женщине в синем платье руку. В зале послышался шорох и шёпот — как будто ветер пронесся в камышах. Кайзерин Хильдегарде помедлила и крепко сжала протянутую ладонь. Финал — Ну ты отжёг, парень, — сказал Поплан. — В каком смысле? — Даже я знаю, что императрицам руки не пожимают! Женщинам вообще не принято руки пожимать. — Это почему же? — сердито спросила Карин. — Ну, не принято. Исторически сложилось. — Мало ли что там сложилось! А что же Юлиан должен был сделать? Поклониться? Руку ей целовать? — Н-да, — Поплан почесал в затылке. — По-другому не получается. — Зато символично получилось, — не уступала Карин. — Символически — это точно. Всё на равных, официальное признание... — Поплан сунул берет в карман. — Ну что, можно уже подавать в отставку?