Лучший друг

Люпин появляется с опозданием. Верный себе и своим дурацким привычкам, даже в день рождения дяди Гарри он приходит всего за час до полуночи. Улыбчивый и насквозь промокший. — В Бостоне ливень, жуть. — Он мягко смеётся из-под волн пушистого полотенца, терпеливо сносит все накопленные за полгода нежности бабушки Молли и только потом, когда та отпускает его, сухого, надёжно пригретого и прогретого, он находит глазами Роуз. На привычном месте, в кресле у камина, чуть раскрасневшуюся от жаркого огня и радости, и тихо, одними губами проталкивает в футы между ними короткое: — Привет. Роуз едва заметно кивает, улыбается, но Люпин уже поглощён толпой и не смотрит. Лили тащит его на кухню, сваливает все сплетни и новости, с другого плеча нападают Хьюго и Джеймс, а Альбус кидает крупное предплечье на люпиновские плечи и театрально вздыхает по «бедной» Мари-Виктуар, которую «жестокий» Люпин бросил на прошлое Рождество. — Это было обоюдно, — Люпин не меняется в лице, Роуз следит, потому что Люпин её лучший друг — вроде, сравнивать не с кем, — но он, кажется, в полном порядке: — честное слово. — Врёшь. — Точно помню, – Люпин смеётся, — я там был. Он не писал ей об этом, она узнала от Лили, а ей, кажется, сказала Оливия, а той — Диана или Мишель, кто бы их различал, а тем — одна из близких подруг Мари-Виктуар. Роуз спросила об этом у Люпина в апреле, он, как обычно, долго не читал смс, а потом, почти под самое утро, отшутился, что никто уже давно не был ни с кем в тех отношениях, о которых она, «наивная», иногда читает «в своих наивных романах». — Привет, малышка. Люпин садится на ковёр у её кресла, прижимается лопатками к потёртым бокам подушек, которые Роуз подминает согнутыми ногами, и откидывает голову. Кожу щекотят его рыжие волосы, Роуз вздыхает и откладывает книгу. Смотрит прямо на запрокинутый овал: лицо острое, вытянутое, нос расходится широкими крыльями, разводит по впалой щеке длинную тень от огня в камине, и можно было бы сказать, что лицо у Люпина резкое, почти даже суровое, если бы не тихие, мягкие глаза. Папины, как говорят родители. Сейчас глаза у Люпина закрыты. Ресницы не дрожат, кажется, что Люпин весь вот так замер, у неё на голых коленках, и Роуз толкается одной ногой ему в сгиб плеча. Толкается едва-едва, почти не ощутимо — сгонять его всё же не хочется, ногам тепло и приятно от его веса. — Во-первых, я уже не маленькая. Во-вторых, ты опоздал. Люпин улыбается, разглаживает прямую линию тонких губ и спускает тень от огня ниже по подбородку. — Сколько претензий. — Есть ещё одна, хочешь? — Конечно, всегда. — Ты снова рыжий. На этот раз он улыбается шире, почти смеётся и показывает кромку зубов, Роуз сверху видно розовую полоску десны, когда он открывает рот, чтобы выдохнуть: — Извини, я не дразнюсь, — он открывает глаза, щурится от жаркого камина и надавливает затылком на мягкие бёдра, задирая подбородок, чтобы найти её глаза, — я просто скучал. Роуз хмыкает и накрывает его лицо раскрытой книгой. Где-то под страницами Люпин смеётся, и они тихо шелестят от его дыхания. Красивый звук. Роуз думает, что тоже скучала, но Люпину с его самомнением знать об этом необязательно, потому что иначе он будет появляться в Норе ещё реже, чем два раза в год. Пусть лучше думает, что Роуз и без него живётся неплохо, и, может, станет появляться тут чаще. Ей так кажется. Люпин любит делать всё навыворот. Говорят, метаморфы все немного с приветом. Роуз знает только одного и крыть ей нечем. Она задумчиво смотрит на вздутый корешок книги, сверху видно только скат подбородка и немного кожи над воротом жёлтой футболки. Ткань на горловине чуть сморщена, идёт одной большой складкой вниз по худой, широкой груди к животу, режется одной продольной, и мерно качается в такт люпиновского дыхания. Роуз смотрит и думает, что никогда не сможет завести ещё одного друга, как Люпин, потому что никогда и ни с кем ей не бывает вот так же тихо. — Останешься на завтрак? — Мг-м. — Если задыхаешься, просто подай знак. Люпин улыбается, она чувствует бедром, как перекатывается мышца на тёплой шее и снова легко толкает его коленом в плечо. — Переведи на общечеловеческий. — Мг-м.. — Роуз закатывает глаза, снова толкается, — я, пожалуй, останусь на несколько завтраков. Она хмурится. Завтра поезд в Хогвартс, первый учебный день, и в Норе останется только бабушка Молли. — У тебя внеплановый отпуск? — Не совсем. — Значит, ты всё-таки никудышный Аврор, и Гарри тебя уволил. Люпин флегматично хмыкает из-под страниц и, конечно, не отвечает. Роуз ждёт не так долго — терпения у неё много, но у Люпина в сотни раз больше, — стягивает с него книгу и сгибается, нависая своим лицом над его. — У меня сейчас созреет ещё одна претензия. Не люблю твои загадки. Люпин не сразу открывает глаза, чего-то ждёт, дышит ровно и глубоко, но потом всё же разжимает веки и сразу находит её глаза напротив своих. Моргает, двигает бровями, будто хотел нахмуриться, но передумал, и делает один длинный вдох носом. Роуз ждёт, а волосы на плечах приходят в движение от дыхания, медленно сползают с плеч и падают двумя волнами на лоб и скулы Люпину. Он шумно выдыхает. Снова моргает и вдруг выныривает из-под неё, отнимает голову от нагретых бёдер, почти проезжает лбом по её лбу и резко садится. Оборачивается, улыбается и запускает в волосы пальцы. — Неужели Лили ещё не проболталась? — Роуз запоздало распрямляется, падает лопатками на спинку кресла и поднимает брови. — Я еду в Хогвартс. Буду вести Защиту от Тёмных Искусств. Недолго, пока ваш профессор не поправится и не вернётся на должность. Говорят, у него какие-то проблемы, то ли семейное проклятье, то ли просто.. Роуз не дослушивает, рывком подаётся вперёд и толкается всей ладонью Люпину в плечо. Он замолкает и щурит один глаз, глядя на Роуз. Не улыбается. — Прости. — Как давно это решили? — Мг-м. — Люпин. — Месяц назад. — То есть ты целый месяц писал мне всякие глупости, а об этом умолчал? — Обидно. — Это тебе-то? — Возможно мы по-разному понимаем «глупости» и то, что.. — Люпин. — Уизли. Не дуйся, я.. сомневался. — Насчёт чего? — Стоит ли. — И почему передумал? — Подумал, что будет забавно. — Видимо, «забавно» мы тоже понимаем по-разному. — Прости. Хотел сказать лично. — Мг-м. — Роуз.. Роуз делает первый вдох, пробный, от возмущения всё ещё немного давит на грудь, но Люпин смотрит открыто, своими мягкими глазами, смотрит нежно и почему-то грустно, и она молчит. Люпин ждёт. У Люпина безграничный запас терпения. — С ума сойти, — она, наконец, выдыхает, сдувает волосы с щёк и снова, — с ума сойти, Люпин. Ты.. и преподаватель. Он усмехается. — Слышал, в жизни нужно всё попробовать. — А как же Аврорат? Люпин пожимает плечами. — Всё согласовано. Есть подозрение, что преступность не сорвётся с цепей от пары месяцев моего отсутствия. Роуз хмыкает, съезжает ниже по спинке кресла и подтягивает острые колени к груди. Шорты закатываются выше по бедру, и Роуз машинально раскатывает их обратно, расправляя ткань. Люпин отворачивается, упирается плечом в покатый угол кресла и провожает взглядом тётю Джинни с Альбусом в коридоре. — Значит, профессор Люпин, да? Люпин хмыкает. Думает несколько секунд и хмыкает ещё раз. — Пожалуй, без «профессора». — Стоит потренироваться. — Уверен, ты справишься. Если не врала, что лучшая ученица на потоке. Роуз обнимает руками согнутые ноги и усмехается в ложбинку между коленками. Кожа пахнет Люпином, и это немного сбивает мысли. — И я узнала последняя. — Нет, все сошлись на мнении, что посмотреть на реакцию Альбуса на первом уроке будет.. мг-м.. занятно. Она смеётся, и Люпин аккуратно вливается в её смех своим. Снова становится тихо и горячо в животе, и Роуз прикрывает глаза. Говорить Люпину, что она рада, что он не исчезнет завтра до Рождества, а потом до весны или, может, снова до конца лета, она не будет. Ни за что бы не стала. Они друзья, много лет, с тех пор, как Роуз помнит себя где-то поблизости всегда был Люпин. Взрослый, внимательный, иногда раздражающий и несерьёзный, но всегда очень.. тёплый. Она думает о нём постоянно, общается с ним, чаще – мысленно, потому что Аврорат поглощает всё его время последние несколько лет, но он всё равно ощущается ближе, чем все, кто её окружает. Только рассказть о том, что мысли о нём всегда очень тёплые, густые и мягкие стыдно даже Люпину. — Кто вообще решил, что ты – лучший кандидат? Люпин усмехается: — Проводили опрос среди старшекурсниц. Победил с большим отрывом. Роуз поднимает глаза к потолку. — Тебя посадят. — За старшекурсниц? В восемнадцать лет уже можно, малышка, — Люпин не поворачивает головы, смотрит, не моргая, в огонь и флегматично качается, когда Роуз толкается, — честное слово. — Верить на слово метаморфу — гиблое дело. — А ты проведи опрос среди старшекурсниц. Она снова пинается, но Люпин лениво отводит плечо, перехватывает ладонью её за тонкую лодыжку и тянет вниз. Роуз ёжится от мурашек — пальцы у него длинные и колюче-холодные. — Делаешь ставку на ограниченность? Ступня опускается на нагретое у огня бедро, носок чуть-чуть проезжает по жёсткой джинсе, и пальцы Люпина, кажется — ей только кажется, — на мгновение сжимаются сильнее. Но боли нет, пальцы тут же разжимаются, и Роуз спокойно опускает вторую ступню ему на колени: ноги затекли, так удобнее и ближе к огню. А Роуз с детства мерзлячка. — Ограниченность выбора, территории или старшекурсниц? Люпин отзывается почти бесцветно, смотрит вниз, будто бы на её ноги на своих ногах и думает будто бы тоже совсем не о том, но Роуз усмехается, и он моргает, трёт ладонью сначала затылок, потом лицо. — Ничему хорошему ты нас, видимо, не научишь. — Ну почему же. — Я уже хочу нажаловаться на тебя МакГонагалл. — Маленькая Роуз-стукачка. Роуз не хочется идти спать, ей нравится сидеть вот так, у камина, с Люпином, нравится чуть-чуть шевелить пальцами, чувствуя, как морщится под ними плотная джинса, но в коридоре проходит отец и щёлкает кончиком палочки по циферблату часов. — Решили здесь поезда дождаться? Брысь по кроватям. Люпин поднимается, будто ждал чьей-то команды. Её ноги соскальзывают с его ног, быстро и немного неловко, пятки ударяются о стенку кресла, и Роуз успевает подумать, что Люпин двигается непривычно: угловато и дёргано, словно спешит, когда встаёт с пола, выпрямляется и, не делая паузы, вдруг снова сгибается, нависает над ней, упирается двумя ладонями о подлокотники кресла, обивка прогибается под узлами пальцев тёмными ямками, а Люпин — что..? — мягко, тепло и сухо целует Роуз в щёку, попадая в самый краешек губ. Легко. И секунды не держится. — Спокойной ночи, малышка. Роуз ищет в голове какую-нибудь мысль, чтобы ответить. Тишина. Люпин выходит из гостиной, поднимается по лестнице и успевает закрыть дверь в свою комнату под полное молчание в её голове. Тишина такая, что её много. Тишина такая, что приходится разжать губы и выдавить немного воздуха, шумно, чтобы очнуться, чтобы заполнить голову каким-то другим ощущением, чтобы комната перестала ощущаться картонной и нарисованной, чтобы снова пришла в движение. Мир неохотно, заторможенно движется. А Роуз сидит у камина и не дышит. Они дружат много-много лет, Люпин её лучший друг. Но он никогда не делал вот так. Люпин её лучший друг. Других нет, сравнивать не с кем. Угол губ покалывает, как от разрядов, Роуз касается кожи онемевшими пальцами, аккуратно ртом воздух. Ещё раз. С воздухом приходит первая настоящая мысль: часы над камином бьют полночь. Мозг сверкает, медленно разгоняется, первая мысль тянет за собой вторую: ощущение на коже почти пропало. Будто ничего не случилось. Мысли пробиваются через мгновение бурным потоком. Роуз выдыхает. Ничего ведь и не случилось. Просто давно пора спать. Просто Люпин поцеловал её на ночь. Как друг, по-люпиновски, в щёку, чуть промахнувшись, потому что она, не ожидая, повела головой. Да. Она помнит, что повела головой. Роуз заставляет себя улыбнуться, заставляет растереть остатки ощущений по всей щеке, приглаживает волосы, успокаивается, кажется, окончательно. Становится вдруг стыдно за свою глупость, это ведь просто Люпин. Привёз из Америки очередную дурную привычку, может, не такую ужасную, как сигареты или футбол, но вполне безобидную, даже смешную, чтобы о ней так много думать. Люпин вообще-то любит придумывать способы её подурачить, а Роуз это, конечно, с детства не терпит.