Дорога Жизни

Часть 2 — От говорили мне, крась машину в белый цвет, — проворчал Вадим и прибавил скорость. — Держись! Алтан не знал, за что ухватиться, только уперся рукой в переднюю панель, а второй рукой крепче прижал чемоданчик к себе. О налетах немецкой авиации на колонны машин в городе ходили страшные слухи. Что из каждого десятка машин как минимум две тонут вместе с грузами и людьми. Что до позиций противника в южной части Шлиссельбургской губы всего двенадцать километров. Что юнкерсы пролетают так низко, что можно разглядеть лица пилотов. Холодный страх взял за горло, но Алтан только зло стиснул зубы. Показывать слабость он был не намерен. — Не один, штук семь — девять, как обычно, — навскидку посчитал Вадим самолеты. — Они знают, что колонна уже прошла. Значит летят бомбить город. Может проскочим! А там и зенитчики проснутся, умоют этих тварей. Словно в ответ ему небо прочертили прожектора. Но в следующую минуту рев самолета стал приближаться. В таком шуме стрекот пулемета был почти не слышен. Но луна светила достаточно ярко, и Алтан заметил, как справа от кабины снег начал взрываться фонтанчиками. — Вадим! — Дагбаев двинул шофера в плечо кулаком, привлекая внимание. Михайлов обернулся и заметил пулеметную очередь. — В гроб твою душу! — он резко выкрутил руль, съезжая с колеи на лед и уходя с линии огня. Кабину сильно тряхнуло. Алтан почти завалился на водителя боком. Щелчок, с которым захлопнулась пассажирская дверь в таком грохоте и рёве никто не заметил. Сильный ветер кое-где размел снег до чистого льда, а в других местах намел сугробы. Вадим объезжал заносы, и полуторка петляла, как заяц, уходя от погони. Самолет взмыл в небо и начал заходить на второй круг. — Сгинь, сволочь! Пусти перебраться! — рычал на него шофер. — На что мы тебе?! Ща тебе зенитки дадут прикурить! Упираясь ногами в пол, чтобы не мотало по кабине, Алтан проклял тот день, когда они с матерью уехали из Бурятии. «Зачем мне была эта опера?! Стал бы каким-нибудь учетчиком в леспромхозе, как дед хотел!» В Ленинграде он пережидал большинство налетов в бомбоубежище. Там чаще всего было многолюдно. Но когда оказывался дома во время бомбежки, звуки воздушной тревоги и грохот взрывов заставляли его цепенеть от страха. Кажется, что каждый снаряд летит прямо в твой дом. И не знаешь, бежать ли на улицу или притаиться в квартире, чувствуя, как сотрясается пол и качается люстра под потолком. Ждешь каждую секунду, что тебя погребет под обломками или начнется пожар. Окна были заклеены полосками бумаги крест-накрест. Чтобы во время обстрела взрывная волна не выбила стекла. Чтобы они не раскололись на сотни мелких кусочков и не поранили. Сидя в такие минуты один в пустой квартире Алтан завидовал тем, у кого есть семья. Хотя, как бы ужасно это не звучало, даже хорошо, что мать не дожила до войны и не страдала теперь вместе. Но, с другой стороны, когда есть кого обнять в такие страшные минуты, сам становишься немного сильнее. Сейчас Вадим заражал Дагбаева своей злостью, и Алтан был благодарен за то, что тот ругается, а не молчит. Наверное, это не первый налет, который переживает шофер. Значит есть шанс выбраться. Юнкерс приближался к ним неумолимо. — Что ему от нас надо?! — попытался перекричать рёв моторов Алтан. Было странно, что летящий на боевое задание бомбардировщик гоняется за единственной машиной на ледовой трассе. — Ни х… не надо! — заверил Вадим непечатным словом. — Он просто играется, сволочь! Чтоб ему потом Геббельс навтыкал за то, что от группы отбился! Крутой поворот руля - и пулеметная очередь снова осталась позади. Но машину на скользкой поверхности начало заносить. — Юзом пошла! Держись! — Вадим попытался выровнять ход. В этот момент впереди метрах в ста упала бомба, взметнув фонтан воды из образовавшейся полыньи. По льду побежали трещины, которые быстро разрастались. Шофер попытался остановиться перед одной из них. Но длина тормозного пути на льду была слишком большой, а скользящая полуторка уже не слушалась руля. Она угодила обоими левыми колесами в черную трещину и начала тонуть, заваливаясь на левый бок. — Прыгай! — отдал приказ водитель, и сам выпрыгнул из распахнутой двери на край ледяной трещины. Алтан дернул свою дверь и с ужасом понял, что она не только захлопнулась, но и не открывается! Заклинило замок! Левая дверь уже почти полностью была под водой. Дагбаев не успел ничего сообразить, как на него посыпались осколки стекла. Оказавшийся на правом боку кабины Вадим разбил стекло пассажирской двери тяжелым каблуком и за шиворот пальто вытащил хрупкого пассажира через окно. Чемоданчик Алтан схватить успел, но ботинки подмокли ледяной воде. Вадим бегом потащил его за рукав в укрытие: неподалеку торчал вмерзший в лед деревянный кузов другой полуторки, которая провалилась кабиной вниз. Беглецы притаились в тени кузова, тяжело дыша и прислушиваясь. Гул самолета удалялся. Вдали глухо бухали зенитные орудия. — Ласточка моя… На кого ж ты меня… — горько простонал Вадим, глядя, как в нескольких метрах от них тонет доверенная ему машина. А та полностью скрылась подо льдом. Еще через несколько минут он выглянул из укрытия и убедился, что опасности поблизости нет. А потом грубо схватил за воротник пальто и вытащил из-под кузова своего пассажира. — Я сказал, не закрывать дверь! — загремел он в лицо Алтану. — Я н-не за-акрывал! — как можно более зло огрызнулся тот, хотя у самого зуб на зуб не попадал от холода и страха. Но Вадим уже не слушал. На Дагбаева обрушился поток отборнейшей нецензурной брани. Большинство этих слов Алтану не приходилось слышать никогда. А те, что слышал, никогда не произносили в его адрес. Тем более таким тоном. Если сказать все то же самое приличными словами, речь Вадима звучала бы примерно так: «Тебе жить надоело?! Что ты о себе возомнил?! Идет война! Целые армии людей гибнут, чтобы вас защитить! Солдаты жертвуют жизнями, выполняя приказы. А такие капризные артисты считают, что имеют право приказы не выполнять!», и так далее. Шок от всего произошедшего навалился на Алтана разом, выбив из колеи и перемешав все мысли… Немного успокоившись и снова обретя возможность соображать, Алтан обнаружил себя сидящим на сколоченном из досок куске борта полуторки, под кузовом которой они прятались. Видимо, кусок откололся при аварии, а может из-за попавшей в кузов пулеметной очереди, и теперь лежал на снегу рядом с машиной. Чемоданчик Алтан все еще прижимал к себе. — Куришь? Певец вздрогнул и повернулся на голос. Рядом сидел Вадим, чиркая солдатским огнивом. Это самодельное приспособление состояло из четырех частей: трута-фитиля из туго скрученных толстых нитей, спрятанных в гильзу от винтовочного патрона, кремня, дававшего при ударе искры, и обломка напильника с крупной насечкой. Шофер в очередной раз стукнул по кремню, искры посыпались, и трут затлел. — Называется «Катюша», — Вадим показал огниво поближе. В голосе его больше не было злости и смотрел он спокойно. — А, тебе ж нельзя, наверное, курево, голос испортишь. Ты это… не серчай, что я тут… пошумел. Нервы ни к черту. Шутка ли: мне партия такой самородок доверила везти - Золотой голос. А я чуть не утопил! Алтан потер замерзающее на ветру лицо руками, окончательно приходя в себя. Шапку он потерял. — Ник-какой партии я не ну-ужен, — уверенно сказал он, стараясь унять дрожь. — Людям не до оперы и не до музыки вообще. Меня даже в-в армию добровольцем не берут. Я несколько раз ходил в военкомат. Я никому нигде не-не нужен! Ни с голосом, ни без голоса. — Та ты шо, контуженый? — мягко сказал Вадим, разведя руками. — Тебя потому в армию и не берут, что берегут. Таких как я механиков пруд пруди. А ты один на всю страну. Ты должен петь. Для нас. Чтобы народ не отчаивался. Вот, бывало, где гармошка на привале заиграет — мирную жизнь вспомнишь, мамку, сестрёнку, и сердце радуется. И злобы на врага — до кровавой пены на зубах. За советскую Родину, где работать — почетно, а к человеку — по-человечески. За власть рабочих и крестьян, за которую отец мой погиб. Чтоб все жили достойно, и у всех было будущее. Чтоб в колхозах — стада коров, поля до самого горизонта. И чтобы мы сели с семьей вечером в комнате чай пить, а по радио опера. За тебя, чтоб ты эту оперу пел. Ты ж — наше секретное оружие, не хуже танка или самолета. Алтан слышал много похвал в свой адрес от разных людей и принимал восхищение со снисходительным самодовольством. Но сейчас, когда прошлая жизнь была разрушена, а в будущем он не видел смысла, такие слова простого шофера по-настоящему тронули его. У него даже зубы стучать перестали. — Спасибо… Спасибо, что вытащил, — тихо произнес Дагбаев, опустив голову, — что еще ждешь от меня чего-то… Вадим затянулся самокруткой: — Ну, не буровь. Соберись с духом и береги голос. Замерз? Шапка твоя где? Алтан прислушался к себе и только тут понял, что ступней почти не чувствует. Он отложил чемодан и стащил с ноги один ботинок, который сверху уже начал покрываться ледяной корочкой. — Я ноги промочил. Михайлов вытаращил глаза и подавился табачным дымом. — Вот… — было видно, что он сдерживается из последних сил, — бить тебя нельзя. Но матом я б тебя еще раз покрыл. Ты какого хрена молчишь?! Растирай ноги! Живо! На этот раз певец принялся выполнять приказ беспрекословно. Но руки тоже окоченели и растирание мало помогло. Тем временем Вадим залез в кузов и вытащил оттуда пустой мешок из-под муки. Видимо, вмерзшая в лед машина везла пустую тару из Ленинграда. Еще в кузове нашелся топор и большой моток толстой веревки. Шофер присел рядом с Дагбаевым и схватил его за пятку. — Эй! — гневно вскрикнул певец, дернувшись от такой бесцеремонности. — Ледышки, — проворчал Вадим, расстегнул ремень и куртку. Под курткой обнаружился уже немного засаленный, но очень длинный пуховый шарф, обернутый вокруг шеи несколько раз. Шофер выправил из штанов свитер и рубаху, и приложил холодные ступни Алтана к своему теплому животу. Снова опустил одежду и запахнул куртку, сохраняя тепло. Дагбаев притих - таким способом Вадим согревал ему ноги. Он вспомнил, как добирался с матерью из родного Верхнеудинска в Ленинград на поездах зимой. На одном из вокзалов отключили отопление. Маленький Алтан сидел укутанный в материнский клетчатый платок поверх пальтишка и просил пить. Мама достала бутылку с молоком, но та остыла на морозе. Тогда мама сунула бутылку себе за пазуху и согревала молоко своим телом, чтобы сын не пил холодное и не простудил горло. — Молока бы сейчас парного… — невпопад вздохнул Алтан. — Любишь молоко? — Не очень, — Вадим тем временем разматывал шарф. — Просто ты так говорил про коров… — Где коровы, там и доярки. Соображать надо, — хитро ухмыльнулся и подмигнул шофер, достал из поясной сумки нож, грустно вздохнул, словно собираясь с духом, и… стал резать шарф пополам. Алтан не успел его остановить. Его ноги обрели чувствительность и теперь их чуть покалывало. Он чувствовал стопами, как упругий поджарый живот под ними приподнимался и опадал вместе с дыханием. Было странно сидеть вот так с малознакомым человеком. Алтан вообще не любил чужих прикосновений. Но сейчас забота этого деревенского мужика была залогом выживания. Убедившись, что ноги согреты, Михайлов намотал половины теплого шарфа на ноги артиста, да так ловко, что не было никаких складок, а концы подоткнуты. Шарф не развязывался и не болтался. Затем Вадим разрезал мешок и укутал ноги сверху мешковиной, обернув в несколько слоев. Получилось что-то похожее на громоздкие валенки, перевязанные веревкой. — Все равно по снегу идти — замерзнешь, — недовольно цокнул языком шофер, осмотрев обмотки из мешковины. В этот момент Алтан снова услышал нарастающий гул и тревожно обернулся в сторону города. Вадим проследил за его взглядом — освещенные полной луной, юнкерсы возвращались с боевого задания. — Быстро, — шофер без спроса подхватил певца на руки и перенес под кузов полуторки, где оба притаились, пока опасность не миновала. — Пролетели, кажется, — предположил Алтан. — Скатертью — по ж*пе, — угрюмо отозвался его спутник, вытащил его и снова усадил на сколоченные доски. — Подождем до утра? Колонна поедет и подберет нас, — предложил Дагбаев. — Трасс несколько. Пойдет колонна здесь или по другой, мы не знаем. Замерзнем до утра. Будем пробиваться по колее. Каждые семь километров есть палатки обогрева. Ну или на зенитный расчет набредем. Сиди, на снег не наступай. Сейчас что-нибудь придумаю. Вадим снова залез в кузов, светя карманным фонариком, но больше оттуда ничего полезного добыть не удалось кроме еще нескольких пустых мешков. — Вот чего! — Михайлов спрыгнул на снег и пересадил Алтана на край кузова. — Раз у нас одна пара сапог на двоих, мы сейчас сделаем санки. Вот на этих досках я тебя потащу. Постелю пару мешков, сядешь на них, остальными укроешься от ветра. А веревки я вот здесь зацеплю. — А ты? Ты ж замерзнешь. Вон, метель начинается. — Та шо мне будет? — он принялся топором вырубать изо льда кусок кузова, на котором они до этого сидели. — Свети фонариком сюда. Да не кисни, как простокваша! Русского мужика с топором без хрена не сожрешь. Вадим обращался с топором так же ловко, как Алтан — со своим голосом на сцене. Вскоре сбитые доски были очищены ото льда, края выровнены, а веревки закреплены. — Аж жарко! — Вадим выдыхал клубы пара, как сказочный дракон. — Поешь ты здорово. А вот, скажем сплясать? Балет, там, ногами трали-вали? Нет? — Пусть тебе твои доярки пляшут! — сердито отозвался Алтан. — Жаль. А то бы щас выкинул пару коленцев, сразу бы согрелся. Раздраженно хмыкнув, Дагбаев раскрыл чемоданчик, где помимо сменной пары белья, документов и крепко закрытой шкатулки с узорной крышкой, лежал свернутым шерстяной платок его матери. Алтан на миг уткнулся в него носом — шерсть еще хранила слабый аромат её духов «Красная Москва». Потом он расстегнул пальто и стал укутывать горло на манер шарфа. — Кто ж так делает? Дай-ка сюда! — не слушая протестов, Вадим отобрал платок, сложил наискось, накинул Алтану на голову, как косынку, длинные концы перекрестил на груди поверх пальто, завел под мышки и завязал узлом у певца на спине. — Во! Мы Лерку, сестренку мою, так вот в первый класс зимой снаряжали, — захохотал он. В ответ на него из платка сверкали красные злые глаза. Рот оказался полностью скрыт, да и кончик носа певец мог бы спрятать под платок, если бы приподнял плечи. Лицо согревалось дыханием, а морозный воздух, прежде чем попасть в горло, проходил через платок, и был уже не таким холодным. Вадим устроил его на мешках как можно удобнее и укутал в них с головой. Веревку протянул поперек своей груди, как на картине Репина «Бурлаки на Волге». Топор положил рядом с Алтаном и велел беречь — вдруг пригодится. — Забыл, ты по национальности якут? — Бурят. А что? — Ничего. «Хорошо бы нам якутку … на санях, по первопутку». — Болтун! Но, пошел! — Алтан дернул веревками, как вожжами. Вадим усмехнулся, довольный, что теперь настрой у певца боевой. Он уперся ногами в снег и потянул. Без полозьев по снегу такие санки поддавались туго. Они обошли машину спереди — Вадиму было интересно, как она утонула кабиной вниз. Он размел снег, взял у Алтана фонарик и посветил, пытаясь что-то разглядеть в толще льда. — Ух, б…! — в следующий момент он дернулся всем телом и отпрянул назад. Алтан не успел зажмуриться сразу — кое-что из увиденного навсегда запечатлелось в памяти. Из толщи льда на них смотрело бледное до синевы лицо трупа. Страшные распахнутые белесые глаза, открытый в последнем крике рот, поперечный шрам на переносице. — Шурка… — узнал погибшего Вадим, присмотревшись. — Ах ты черт… Как же тебя угораздило… — Ты знал его? — Алтан старательно избегал страшной картины. Вадим, наоборот, присев на корточки, горестно снял ушанку с головы и смотрел в толщу льда. — Курили вместе несколько раз. Молоденький совсем. Приписал себе лет, чтобы взяли на фронт, — от веселости в голосе шофера не осталось и следа. — Наверное, вон, нога за что-то зацепилась, когда кабина под воду ушла. Почти выбрался. — Семья у него была, не знаешь? — зачем-то спросил Алтан, кутаясь в мешки. — Он вроде детдомовский. Рассказывал, что уже на фронте в медсанбате нашел его какой-то мужик пожилой, сказал, что родственник его матери. Врач. Шурка рад был очень. Письма от него получал часто. И сам ему писал все время. Ну, а теперь последнее письмо — похоронка. И все. — Почему ему никто не помог? Он же ехал в составе колонны, наверное. — У нас приказ: видишь тонущую машину — не останавливайся. Главное — довести груз. Утонувших потом вытаскивают, если не глубоко и течением не унесло. — Немного помолчав, он погладил лед рукой. — Холодно тебе, братишка? Потерпи, родной. Доберемся — сообщим о тебе обязательно. Достанут тебя оттуда и похоронят как следует. За мешки и топор спасибо. Эх… жить да жить еще… Санки снова тронулись с места. Метель усиливалась. Мелкие снежинки хлестали по лицу, кололись, словно осколки стекла. Морозный ветер не давал вздохнуть. Алтан, щурясь от ветра, фонариком освещал колею трассы, чтобы Вадим не сбился с пути. Ладонь, держащая фонарик быстро промерзла до костей. Михайлов, сгорбившись, с усилием тащил тяжелый кусок кузова с пассажиром на нем в бешено крутящийся снег. Иногда он отклонялся влево и начинал уходить в сторону. В свисте ветра окриков он не слышал, и Алтан резко дергал правую «вожжу». Вадим встряхивал головой, как усталый конь, и послушно возвращался в колею. Закутанный в мешки Алтан мысленно ругал себя. Как он мог думать, что не нужен стране? Отдельной машиной его везли из голодающего города, чтобы переправить в Москву. Этот удивительный человек изо всех сил старается доставить его не только живым, но и здоровым. А в это время из толщи льда смотрел на поверхность мертвыми глазами незнакомый ему Шура. Никто не помог ему выбраться из ледяной воды, хотя до поверхности оставались считанные сантиметры. Никто не приехал забрать его, чтобы похоронить по-человечески. Вот он-то оказался действительно никому не нужен, кроме своего знакомого старого врача. Но тот далеко и не знает о его судьбе. Хотя и так рассуждать несправедливо. Партия направляет множество людей, которые из последних сил помогают изможденному Ленинграду. Бьются за каждую жизнь — везут продовольствие оставшимся в городе, берегут уезжающих в эвакуацию. Иначе зачем все эти колонны машин упрямо идут под огнем противника? Зачем, не разгибая спин, укрепляют ледовую трассу? Зачем палатки обогрева? Зачем зенитные орудия в ледяных крепостях? А Шура, пропавший без вести… Что ж, за всеми не уследишь. Всем не поможешь. И не партия виновата в его смерти, а враг, который вторгся на советскую землю. Но теперь Вадим доложит о погибшем товарище, его вытащат, и он обретет покой. Шура тоже был нужен стране. Свой долг Родине он отдавал до последнего вздоха. Алтан стиснул зубы и решительно смотрел в темноту с мечущимся снегом и маячившей спиной его водителя. Нельзя сдаваться! Он выживет и будет полезным, как умеет. Если людям нужен его голос, он будет петь.