Silencio blanco

Надежды Ламанчской на спокойный, мягкий и безмятежный январь накрылись окончательным и бесповоротным медным тазом. Вопрос о секторе музейных коллекций так и повис в воздухе без каких-либо дальнейших перспектив – а Донна, вопреки многочисленным недостаткам, не является дурой и прекрасно понимает, что это значит. Значит, надо пытаться дальше. Ведь что-то ещё вполне может связывать её с НИИ прикладной экологии. Найти бы эту связь и пойти наконец-то правильным путём… Джек Лондон на дух не переносит зиму. Зябкая, скользкая, нескончаемая, она отвратительна ему до мозга костей. Как и зимняя сессия. Впрочем, грех жаловаться – сдать это безобразие и сохранить стипендию в этот раз снова удалось, так что жить можно. Жить и интересоваться дальнейшими карьерными перспективами. А ещё держать нос по ветру, оглядываться по сторонам и периодически натыкаться на снующее туда-сюда полутораметровое создание в огромных очках и с вечными бумагами под мышкой. Её зовут Донной, это он точно помнит – Габен из соседнего корпуса общежития как-то говорил что-то вроде «хочешь выжить в НИИ – не беси Ламанчскую». Интересно, почему? Она же даже не преподаватель… Донна зябко ёжится, кутаясь в шарф и серый пуховик с меховым воротником. На языке вертится масса колкостей в адрес бездельников из коммунальных служб, не умеющих чистить дороги. А ещё строчки из стихов Лорки и обречённая, вошедшая уже в фонд платиновых цитат фраза про болевых сенсориков и извращенцев. Только вот голос у неё зима отняла – ну и работа, конечно: тяжело быть педагогом дополнительного образования и вести по четыре-пять уроков в день. Думая про себя, сколько в этом месяце придётся отложить на лекарства от ларингита и успокоительные, Искательница садится в маршрутку и устало прикрывает глаза, даже не замечая, что последние пять минут за ней пристально наблюдают. Лондону кажется, что весь университет – это один большой конвейер по производству стандартных, точно копирующих друг друга выпускников со строго нормированным объёмом знаний. Лондона это не устраивает – ему хочется чего-то большего. Не изобрести лекарство от рака и не слетать в космос, конечно, но хотя бы стать лучшим в своём деле. А ещё найти родственную душу. Наверняка ведь вокруг полно таких же, как он, одиноких людей. Перед глазами почему-то сразу встаёт образ неуклюжей маленькой девушки в очках и будто наяву слышится её резковатый голос, которым она, оказывается, умеет ругаться с Мастером. И что ему, порядочному биохимику, за дело до этой пигалицы из совершенно другого НИИ? Ламанчская еле доползает до дома и, едва повернув в замке ключ, в слезах оседает на пол. Как же её всё достало! День за днём, третий год подряд – одно и то же. Штирлицу на неё наплевать. Пробиваться в этой университетской махине самой – всё равно что мышке гору на себе тащить. Ещё и Робеспьер со своей кандидатской и Лириком. И если бы только с Лириком… Какое, спрашивается, дело Достоевской до её визитов в лабораторию зеркальщика? Впрочем, в её жизни всегда так – где нарисовался хоть один Гуманист, там жди беды, проверено семью годами безнадёжной ревизии. А сейчас, кажется, ей ещё хуже, чем тогда, в студенческой юности. Выкрикнуть бы звонкое «Баста!», как водится – да январь забрал весь голос. Чёртов ларингит… От очередного потока слёз и ругательств её отвлекает писк мобильника, оповещающего о новом сообщении в соцсети. Джек и сам не знает, какой чёрт его дёрнул написать этой, можно сказать, случайной прохожей, про которую он на днях зачем-то расспрашивал Мастера. Просто так. Ну а с другой стороны, почему бы и не написать? Пошлёт куда подальше – и бог с ней, невелика беда. Не посылает. На банальные вопросы о делах и месте учёбы отвечает – правда, немного подморожено, но, может быть, она всегда такая. Выясняется, что она на четыре года старше – сей факт кажется совершенно невероятным, стоит взглянуть хотя бы на её фото из соцсети в тех же неизменных очках. Интересно, она их вообще когда-нибудь снимает? И вообще ему внезапно становится интересно, что она за человек такой – Донна Ламанчская. Донна теряется в этой вовсе не мягкой зиме, непонятных проблемах с Гуманисткой, а теперь ещё и в сообщениях нового знакомого квазитождика, сыплющихся на её страничку, как из пулемёта. Напиши он ей со своим желанием познакомиться в любой другой день – с наибольшей долей вероятности был бы послан далеко, надолго и навсегда. Но сегодня её буквально сравняли с землёй. И кто – Достоевская, которой до её не таких уж и частых визитов в лабораторию Аналитика не должно быть никакого дела. Поступи так Есенина – ещё было бы понятно. Впрочем, шестое чувство подсказывает, что Лирик не поступила бы с ней так. Ладно, что там пишет этот неизвестный науке Джек? Лондон неделю ходит по минному полю. Контакт «Д. Ла-Манчская» прочно обосновался в его телефоне, а обладательница этого самого номера – в его голове, как бы дико это не звучало. Не далее как вчера у них получилось встретиться – он и сам не ожидал, что Донна согласится. Правда держалась всё равно на расстоянии, смотрела боязливо – ему даже неловко стало, неужели он похож на маньяка? Потом, правда, всё встало на свои места – полутораметровая очкастая заноза всё тем же звонким голосом растолковала ему, что в её понимании слова «инициатива», «контроль» и «Драйзер» связаны намертво, и гораздо мягче и спокойнее просила её понять. Что ж, он понимает. И возьмёт на заметку – нечего повторять ошибки незнакомых дуалов. Ламанчская чувствует себя парящей в открытом космосе наночастицей, не меньше. Всё перевёрнуто вверх дном, кругом хаос, а она невесома настолько, что любой поток энергии может унести её куда попало. Её, упёртую непотопляемую королеву иррациональности – стыд-то какой! У Ламанчской есть происходящему только одно оправдание – чёртов ларингит лишил её голоса и теперь онемела она вся, включая подсознание. Иначе давно бы дошло, что связываться с гаммийцем, который настолько младше и которого знаешь без году неделя – идея хуже некуда. Особенно если учитывать, как ей панически страшно оговориться по Фрейду и обозвать его Аналитиком. При мысли о Робеспьере делается совсем худо. Надо бы кофе и успокоительных… От варки любимого «Горького» отвлекает уже знакомое «Дж. Лондон прислал(-а) сообщение». Что-то детское, отчаянное и обиженное диктует по буквам слова ответа, который пальцы набирают уже по инерции. Джек не находит себе места в общежитии. Шумно, тесно и бардак кругом. Ни сосредоточиться на учёбе, ни отдохнуть как следует. Спасают только любимые треки в наушниках. И ещё одна… персональная «скорая» - немного отмороженная, в очках и полутора метров ростом. Всё-таки он нашёл человека, способного понять его и услышать. Выльется ли это во что-то большее – одному богу известно. Но ему, всегда честному с самим собой, хочется, чтобы вылилось – об этом он и информирует Ламанчскую, забившись-таки в единственный тихий угол блока, набрав её номер и поставив вопрос ребром. Остаётся только ждать ответа… Донна на том конце провода безмерно благодарна ему и одновременно ненавидит себя – такую дурную, лживую и запутавшуюся. И дело даже не в том, что в свои двадцать семь она срослась с одиночеством и не способна вынести кого-то рядом – а всё в том же никуда не девшемся «но» с именем, фамилией и каллиграфическим почерком. Будучи бескомпромиссной максималисткой хуже некуда, она бы и представить не могла, что будет принимать такое решение с оглядкой на этого невозможного Аналитика. Только не она. Не настолько же она глупа, в конце концов. Но сказанное «я согласна» вырывается слишком быстро. Теперь сделанного уже не воротишь. Джек любит уединение, но не выносит одиночество. Не привык принимать спонтанных решений, но благодаря одному такому эта странная пигалица в громадных очках всегда где-то рядом. Плохо слышит в толпе, зациклена на своём НИИ экологии, не стесняется спотыкаться на каблуках и не выносит Достоевских и Драйзеров. А ещё понимает и разделяет его проблемы и с ним говорит уже совсем другим голосом, не таким звонким и резким. Что ж, для начала и это совсем неплохо. Донна входит в февраль с постепенно восстанавливающимся голосом и не повышает его. Не потому что боится снова сорвать, а потому что незачем. Неприятности Лондона она переживает как свои, потому как сама успела пройти через похожие лет пять назад, будучи ещё студенткой. Она решила быть рядом – и она будет рядом. По-настоящему, когда научится. Может быть, когда-нибудь у неё даже войдёт в привычку, едва пережив или узнав что-то мало-мальски значимое, набирать номер Джека и соглашаться на встречу, а не цокать каблуками в направлении лаборатории Робеспьера. Но до этого ещё жить и жить…