Dust and devils

31° Август был последним жарким месяцем в то лето. Солнце все еще лилось на землю зноем, а от воздуха во рту оставался привкус горячего песка, однако скорая осень обещала долгожданные дожди, пусть редкие и слабые. Люди черпали надежду в предвкушении, когда же змейки пылевых бурь на равнинах прибьет влагой. Штаты синхронно вздохнули – не с облегчением, но в надежде. В Хиллтопе надежда цедилась из тугого горлышка. Большую часть августа его жители переживали последствия жестокого пожара. Поздно замеченный, огонь перекинулся на соседние здания и стоял так долго, что весь центр вместе с лавкой Томпсонов сгорел дотла. Владельцы магазинов разбирали пепелища и думали, из чего заново отстраивать жизнь. Лишившиеся крыши над головой смотрели на горелые доски, гадая, получится ли. Многие уехали. Тех, кто остался, куда больше заботили насущные проблемы и куда меньше – все, что происходило в городе в преддверие трагедии. Бэби Томпсон не сдержала обещания, но Миссури, наверное, устала хранить ее секреты. Тело Черной Мадлен нашли два дня спустя: бережные волны распутали сеть, а течения вынули из нее камни. Когда к реке протянулась очередная шеренга волонтеров с ведрами, Мадлен лежала в прибрежной воде так спокойно, будто просто уснула, и только уродливо распоротая шея говорила об обратном. Отвлекаться на убийство никто не стал. Даже отравленная мертвым телом вода не перестала быть водой, а главным ее свойством было тушить огонь. Как нашлось время, о происшествии доложили Артуру Фелпсу. Розмари узнала позже – от него. Бледная и злая, она тогда слушала, и слушала, а потом швырнула на землю полное ведро. Жадный песок мгновенно впитал влагу. Розмари в ярости переступила через лужу и ушла, не оглянувшись на пожар и народ вокруг. Помогать городу, который отбирал у нее все дорогое, она не собиралась. Едва огонь улегся, Артур созвал команду и атаковал пожарище. Он не ел, едва ли спал, и в целом больше походил на одержимого, чем на офицера полиции. Сколько бы он ни отплевывался сажей, понимание ошибок душило его сильнее. Убедившись, что тела нет, он сорвался на чемберленский вокзал в последней отчаянной попытке добиться справедливости. Он так больше и не увидел Бэби Томпсон. Ему удалось нагнать лишь ее тень на станции. Расспрашивая смотрителя, Артур вдруг зацепился взглядом за повязанную на решетчатом окне черную ленту: после многих дней в допросной она показалась ему знакомой. Смотритель, не дурак поболтать, пусть даже и с полицейским, с удовольствием поделился историей. Ленту обронила на перроне маленькая девчушка: славная, глаза как звездочки – ну копия его внучки. Пока народ ждал поезда до Чемберлена, она слонялась туда-сюда по станции, откровенно скучая. Потом ненадолго пропала. В следующий раз он увидел ее уже с лентой. Девчушка радостно ткнула пальчиком в сторону толпы: добрая женщина, сказала она, увидела, как ей понравилось украшение, и отдала ей в подарок. Смотритель не придал этому значения, но когда уехал поезд, обнаружил развязанный черный бантик под скамейкой. Молодая хозяйка за ним так и не уследила. Выбрасывать находку не стал, повязал на окно – вдруг кто отыщется, чтоб забрать. Вещица красивая, может, даже ценная, хоть и не его это дело. Сжимая в руке атласную ленту, Артур Фелпс долго и мучительно смотрел на светлую камею и тонкую черную розу в центре. Он вернулся в Хиллтоп, только чтобы отпустить Черную Белль. Девчонка не поверила такой перемене, все пыталась найти подвох – они даже повздорили, потому что она отказывалась уйти. Пришлось на нее прикрикнуть. Уже на пороге Артур вручил ей находку. Несколько секунд непонимания в детских глазах показались ему благословенным раем. Потом внутри что-то сломалось. Больше он в Хиллтоп не приезжал. Розмари, неудивительно, забрала Белль под свое крыло. Они уехали из города почти месяц спустя: никто не знал куда, но вместе. Их вообще едва ли можно было увидеть отдельно друг от друга в те последние дни. Вплоть до отъезда «Черная роза» стояла закрытой: вниз по холму больше не звучала музыка, распахнутые двери не приглашали внутрь теплым светом. К тому времени на полях появился еще один безымянный холм, украшенный шпилькой с черным цветком. Мадлен хоронили вдвоем. Белль плакала, стоя у могилы. Розмари – Розмари могла бы злиться, но вместо этого обнимала плечи младшей и кусала жесткие губы. Черные ленты по-прежнему опоясывали шеи, такие же гордые, как и всегда. Еще одну Белль сжимала в руке позже, прощаясь со знакомым крыльцом. После того, как последние «розы» покинули Хиллтоп, дом надолго остался пустым и тихим. Никто туда не заходил, а если бы зашел и поднялся наверх, увидел бы комнату, в которой так и лежали на полу два тощих сдвинутых матраса. Вещей не осталось: исчезли платья, исчезла россыпь подаренных побрякушек и расчесок на комодах, и, в общем, все следы жизни в этих стенах, только между матрасов торчала старая записная книжка. Страницы в ней пожелтели от времени, и если бы кто-то ее полистал, то увидел бы список карандашных имен. Имена вились столбцом, иногда разделенные строчками, иногда подряд, все написанные разными руками и в разные годы. Вверху кто-то размашисто обвел несколько раз: не повторять. Чуть ниже, кто-то другой: помнить. В самом низу списка до неловкости круглым почерком, похожим на детский – или на почерк того, кто не привык держать в руках карандаш – было аккуратно выведено: Марго Розмари Белль Мадлен И жирная черта под последним именем. Помнить.