Железный человек

Она знала его всегда. И когда он ещё был человеком, и когда умер в первый раз, и когда во второй... и в третий, и ещё, и ещё. Унохана Рецу наблюдала за ним всё это время, от рождения и смерти... к бессмертию, год за годом, цикл за циклом. Целую бесконечность ждала – знака ли, слова ли. Она знала время и дату его прежних и следующих переходов, знала, что его душа отправится дальше в Руконгай... Туда, где они впервые встретились в той, теперь уже прошлой жизни – дерзкий самоуверенный мальчишка и прожившая много веков мудрая, терпеливая женщина. По сути, ждала этого с тех самых пор, когда его занпакто второй раз пронзил её солнечное сплетение и когда она ушла, уступив ему дорогу. Она ушла – павшая к подножью небес богиня смерти, – а он остался. Ибо не может быть двух Кенпачи одновременно, один из них всегда проиграет другому. Но она не жалела ни о чём, признавая, что их встреча – самое лучшее, что с ней когда-либо происходило. Самое лучшее, чего она вообще могла бы пожелать. Её судьба и её счастье. Но тот, кто проходил через смерть, знает, что умереть насовсем нелегко, и такая рана уж точно не могла послужить этому причиной. Тем более для неё, «Первой» Кенпачи. Она просто отступила во мрак и неизвестность и осталась там тем же, кем была до этого, с той лишь разницей, что потеряла титул сильнейшей. Она оставалась в тени, даже когда сместилась ось, а от прежней Каракуры и камня на камне не осталось, и мир людей не повернулся к ним боком, открывая всё новые и новые возможности взамен давно утраченных старых. По-прежнему верила. И ждала. Она встретила его вновь уже на руинах ушедших цивилизаций, и даже когда его скрестили с машиной. Он перерождался с каждой новой своей смертью, и было в этом что-то слишком личное. Будто не успевал сделать что-то нужное, а судьба раз за разом давала ему шанс это исправить. Она помнила его последний вопрос в предыдущей ипостаси: тогда, уже теряя сознание, он спросил одно-единственное: «Почему... ты?» У неё был ответ, но она предпочла его не озвучивать. И только позже, сидя у свежевырытой могилы, тихо произнесла: «Потому что таких, как мы, просто так убить невозможно». Она была права: он вернулся снова. И на этот раз – не человеком. Она видела его прежним, знала его нынешним и помнила в будущем. Он не менялся – менялось тело, облик... Сердце и память оставались прежними. Он говорил – только ты – равная мне. Говорил – я восхищаюсь тобой. Говорил – ты – мой ангел-хранитель. Она улыбалась, считывая показатели, рассеянно водила кончиками пальцев по щеке. И дёрнулась только один раз, когда его рука перехватила её на середине движения, заключая в подобие объятия неотвратимо, но бережно. Тогда она остановилась и мягко, но настойчиво разжала хватку. Мышцы предплечья сократились, пальцы согнулись в пустой ладони. Он говорил – я иду за тобой. А потом – давай подерёмся? И кашлял кровью с машинным маслом пополам. Унохана вздыхала, качая головой, и уголки её губ чуть приподнимались в едва заметной улыбке. Привычными движениями поворачивала его корпус к детектору, ощупывала разворот плеч, нажимала какие-то кнопки, проверяя соединения и провода. Смазывала, чинила, буквально собирая заново, когда его, в очередной раз превысившего лимит, привозили в отдел грудой металлолома. Он тогда не мог двигаться – да что там, и говорить! Просто лежал и слушал, как она ходит вокруг него, как звучит её голос, когда она зовёт его по номеру – «Зараки-11». Серийная модель, каждая новая лучше предыдущей. Наверное, будь он человеком, то пожалел бы, что не может чувствовать ничего, даже тепла её тела: киборги лишены нервных окончаний, это лишнее – там, где идёт война, нельзя поддаваться боли. Но он им не был... а сожаление оставалось. Она говорила – снова подрался? А рука, забыл? И ограничитель силы опять потерял, да что же это такое! Отчитывала, как мальчишку, проверяя крепления мышц, перенастраивала датчики, латала дыры в системе защиты. Видела ржавчину в них обоих – не ту, что снаружи, а ту, что внутри. Он смеялся скрипучим смехом, лязгал металл, свистел качаемый воздух в трубках. Она улыбалась в ответ, гладила его по стальным наплечникам, направляя катетеры с кровью по искусственным венам — прямо к заключённому в сталь сердцу. Живому, настоящему – как и кровь. По сути это, да ещё мозг с вживлёнными в него микросхемами, были тем единственным, что ещё осталось в нём человеческого. Он искал в ней что-то, чему сам не находил определения. Ему нужны были полутона, но его разум мог воспринимать только чёрное и белое. Однажды ему сказали, что это из-за цветофильтров. Что таким, как он, полихромия не нужна. Они ошибались. Цвета нужны были ему хотя бы для того, чтобы узнать, какого оттенка её глаза, или тот тонкий шарфик, изящно повязанный на шее. Зная это, он бы нашёл где-нибудь цветы в тон и подарил ей. И плевать, что на этой выжженной химикатами земле уже больше века ничего не растёт! Он бы всё равно их нашёл. Он не осознавал, почему его так тянет к ней. Что это было: потребность в обществе или же просто сбой в программе? Но одно знал точно: она была не такой, как остальные люди. Она видела и понимала его даже больше, чем самый гениальный конструктор кибернетики. Он говорил – ты единственная, кто может меня одолеть, но не делаешь этого. Почему? Но Унохана всегда уклонялась от ответа, переводя разговор на более животрепещущие темы. А сама думала: «Боже-боже-боже, брат мой, сын мой, где ты, где я, кто ты, кто я? Кто мы? Когда же это всё кончится, когда мы умрём навсегда для этого мира?» Шептала по ночам, лёжа в спальной капсуле, как молитву: «Будь же мне врагом, если не другом, будь мужем, даже если я гожусь тебе в матери. Подожди, не бросай так, живой, убей, наконец, – только чтобы это могло прекратиться». А он всё ждал – год за годом, с почтением и жадностью внимая её словам, даже если они были призваны отвлечь его внимание от действительности, от того, что находится за границей дозволенного ему подобным. Не допуская ни мысли, ни тени подозрения о неверности, о том, что она может не говорить ему всего, доверяя только ей и никому больше. Он ждал, пока она жила, и, наверное, продолжил бы верить и после смерти, на свалке почерневших, мёртвых механизмов. Шло время, ржавело тело, скрипели вовремя не смазанные маслом суставы, всё чаще заедало управление. Появились провалы в памяти: мозг не справлялся с нагрузкой, всё чаще зависая на переработке информации. Шло время, машины отживали своё, а вместе с ними и люди. Она не старела. Смотрела на него чуть снисходительно, как смотрит мать на давно выросшего, любимого ребёнка. Прощала ему все сбои. Прощала, что он начал забывать её. Его Богиня. Сестра. Мать. Она простила его в последний раз, когда умирающее от старости человеческое сердце затихло насовсем в железном чреве, а подсвеченные инфракрасным излучением глаза потухли окончательно. Когда больше не горело ничего – даже датчики энергосистемы. Пока тело на её руках не превратилось из живого, пусть и псевдо-человеческого, в груду искорёженной войной брони. Унохана Рецу ненавидела и любила его в этот момент ещё больше и сильнее, чем когда-либо. Их не хоронили – да и нужны ли могилы тем, у кого, как считалось, не осталось души? Свалки изживших своё машин были раскиданы на значительном расстоянии от городов, и обычным людям приближаться к ним запрещалось из-за вредных веществ. Она первая нарушила этот запрет, когда принесла к скалам то, что ей удалось сохранить – его руку. Стоя на коленях, вложила в раскрытую ладонь повязку – последнюю, которую ещё не успела ему сменить, – согнула стальные пальцы в кулак и потом долго сидела рядом, беззвучно шепча то, что хотела, но так и не смогла сказать раньше. Её глаза были сухими, когда она прощалась с ним. Снова. Унохана знала: это ещё не всё. Всего лишь очередная смерть, ещё одна ступень на пути к бесконечности. Конец, становящийся началом, – богам ли не знать, что этот круг вечен? И она тоже вскоре ушла – хранить то, что ещё оставалось от Общества Душ. Жила в опустевшем Готее подобно неприкаянному духу, заблудшему в чуждый ему мир, – даже если когда-то он был ей родным. И ждала. Она думала, что знает о нём всё. Она думала, что её ничем не удивишь: старая модель, годами изученные линии поведения, сигнальные мазки эмоций, схемы распределения, течение крови в скованном железными костями теле, электрохимические реакции мозга... Она поняла, что ошиблась, когда спустя столетия они встретились вновь, и девочка за его плечом носила её же имя. Роботы тоже умеют любить.