Как я ЕГЭ по литературе сдавал

      Это был уже конец октября. За окном бушевал ливень, глухо барабаня по холодным стёклам. Даже несмотря на то, что девчонки позакрывали все окна, в кабинете было промозгло. Зуб даю, единственные, кто здесь не мёрз – это Есенин, Пушкин, Гоголь, Салтыков-Щедрин… Да зачем учителям в кабинетах литературы так много портретов надзирателей?! Ой, то есть, писателей, которые смотрят в этот кабинет немигающим взглядом да только переслушивают свои же произведения по тридцать раз!       Я притянул к себе листок – да, разгильдяй Четвергов опять не взял тетрадь – и начал писать: «Я, Четвергов Родион Егорович, завещаю… – что я завещаю? Впредь моих портретов в кабаках не вешать? – именно, завещаю не помещать мои фотографии и портреты ни в каких помещениях: кабинетах школ, университетов, президентских…»       — Родион!       Я побледнел на месте. От грозного окрика Ольги Ярославны, как обухом по голове меня настигнувшим, весь дух был мною растерян. Она вырвала из-под моих рук листок и, молча пробежавшись по нему взглядом, ушла к доске.       — Итак, на творчество Чехова немалое влияние оказало творчество Льва Николаевича Толстого… — её голос становился всё тише и тише, а мой внутренний – всё громче и громче. Мне, конечно, нравилась литература, но не нудные лекции, содержание которых известно всем с пелёнок. Куда интереснее было с пеной у рта доказывать своё мнение, разбирать произведения даже не по косточкам, а по кальциям-углеродам-водородам! Я считал, что на этом уроке мне делать нечего.       И вот, спасительная трескотня звонка! Обычно она выбешивала своей нестройностью и звякастью, но сейчас это была мелодия долгожданного спасения. Я сгрёб всё со своей парты в рюкзак и, халтурно застегнув его, выпорхнул из кабинета, только бросив напоследок: «До свидания!»       В чём причина моей спешки? Столовая. Я был голоднее упахавшейся лошади и вымотанной беготнёй собаки вместе взятых! А перспектива стоять в очереди всю перемену меня отнюдь не радовала. Я и прибежал в числе первых, схватил поднос и встал за вторым в очереди. Моя рука потянулась к куску хлеба и ложке с вилкой, но…       — РАДАР!       …я подскочил от ора. Мои руки мелко задрожали, а ноги стали ватными. С нервной подрагивающей улыбкой я медленно развернулся. В проходе в столовую стояла Юла. Она, согнувшись в три погибели, держалась за дверной косяк и пыталась отдышаться. Сразу видно – человек впервые в столовой. Кто ж так в дверях стоит?!       Раз, два…       — Уйди с прохода!       И Юлу нашу втолкнули внутрь, подальше от двери. Она ойкнула и, вскинув голову, зло засверлила спины семиклассников, которые стайкой ворвались в столовую. Я хмыкнул: что ж, таковы законы этого места.       С досадой я покосился на поднос и выросшую за мной очередь. Казалось бы, всего минута прошла – а она уже как три дороги до Китая. Если я уйду, то потеряю место. Нет уж, пусть Юла сама подходит, я не хочу голодным до шести часов тут торчать, ведь деньги на обед были успешно забыты дома.       Юла поискала меня взглядом, но так и не нашла. Тц, я что, так сильно сливаюсь с остальными? Ну и чёрт с ней, не очень-то и хотелось. Я уж было продвинулся за супом, но она не стала заморачиваться с поисками и крикнула:       — Тебя Ольга Ярославна зовёт! — и выскользнула из места голодных игр школьной версии. С нарастающей тревогой я взвыл, запрокинув голову к слепящему белыми лампами потолку. Где я так прокололся? Неужели та записка? А по-моему, смешно получилось… Но нервы не хотели отпускать. А вдруг я что матерное там писал? Я лихорадочно вспоминал записку, каждый штрих ручки, каждую свою мысль, даже ту, которую тогда не услышал.       Меня пихнули под бок. Даже не оборачиваясь, я понял, в чём причина недовольства: ну я молодец, сам ничего не беру, а очередь задерживаю. Схватив красный поднос, я вернул его на место и поплёлся в кабинет русского языка и литературы. За что я сегодня отхвачу? Режьте меня, а я ничего не сделал!       Одна ступенька. Вторая. Третья. Я всё ломал голову, зачем я иду? Вроде, с Ольгой Ярославной у нас были хорошие отношения… Я у неё, по крайней мере, держался в хорошистах. Тех самых дерзких, из кожи вон лезущих и «умных, но ленивых».       Вот и дверь… Только ни дырки в ней, ни подвешанного сверху лезвия не было. Может, всё не так уж и плохо и я зря волнуюсь? Но карт: ни Таро, ни игральных – под рукой не было. Да даже если бы и были, использовались бы они как щит. Иными словами, я уже измотал сам себя гаданиями. Куда проще выбить эту чёртову дверь и выяснить.       Но такой наглости во мне не было. Сначала я постучался. Так, формальность. Затем тихо, избегая малейшего скрипа, заглянул. Весь мой пыл потушился вмиг, как донеслось:«Ну входи, Четвергов».       И я вошёл.       — Здравствуйте, Ольга Ярославна. Мне Юля сказала, что вы меня ищете, — я закрыл дверь и вжался в неё спиной.       — Ох, горе ты моё луковое со средним баллом «четыре-ноль-ноль». Заходи, и не выдавливай дверь, всё равно сквозь неё не пройдёшь, — она жестом пригласила меня сесть за первую парту, поставленную вплотную перед учительским столом. И почему, когда у всех остальных учителей всё заставлено папками и какими-то стопками, у Ольги Ярославны перёд стола блистал чистотой, как роса по утрам?! Я сидел прямо перед учителем и чувствовал себя беззащитным. Где моя «Камчатка»? Когда мне билет с «галёрки» поменяли на приглашение на сцену?       — Вы по поводу балла? — осторожно спросил я, лишь бы прогнать свинцовую тишину.       — Нет, я уже смирилась… Родион, такой умный мальчик, а всё четвёрки выходят! — с ностальгической досадой и улыбкой сказала она. Я уже приготовился к очередным распинаниям о таком-сяком мне, однако курс был непредвиденно сменён:       — Но сейчас не об этом. Ты уже определился с экзаменами?       Экзаменами?       Ах, да… Экзаменами…       — Да. То есть нет. То есть… — постепенно твёрдость скатилась до растерянного лепета. — Я сдаю экзамены? — каюсь, я и думать о них забыл. В моей забитой музыкой голове попросту не осталось им места. В конце концов, я отрицательно помотал головой. Мол, нет, не определился.       — М-м, а уже надумал, на кого будешь поступать?       Я понимал, к чему клонит Ольга Ярославна. Хочет, чтобы я сдавал её предмет. Эти хождения вокруг да около меня не устраивали, поэтому я ка-ак рубанул с плеча:       — Вы хотите, чтобы я сдавал литературу на, прости Господи, ЕГЭ? — я чуть не подавился, а учительница удовлетворённо кивнула.       — Именно.       — А зачем это… Вам? — я недоумённо развёл брови, которые выглядели, как мосты в Санкт-Петербурге. Выходило жалостливо, но с привычкой я не мог ничего поделать.       — Во-первых, у тебя есть потенциал, — начала она. — Во-вторых, в этом году никто не выбрал литературу. А мне, сам понимаешь, неприятно. Конечно, нагрузки меньше, но терять звание педагога со стобалльниками мне не хочется.       Она говорила со мной, как с человеком взрослым, способным войти в положение. Я таким и был. Я понимал Ольгу Ярославну, но нутро сковал страх. Я боялся не сдать даже русский, а тут литература! Мне страшно не оправдать ожиданий, да и... И что я вообще там напишу? Мои сочинения никуда не годятся, они мне не нравятся, мои мысли – это не те, которые нужны. И если мне повезло с Ольгой Ярославной, которая принимала мою точку зрения – аргументированную, конечно – то уважаемый эксперт-проверяющий не поймёт.       — Вы смеётесь? Я? Да ЕГЭ? По… Литературе?! ЕГЭ?! — восклицание в каждом вопросе возрастало в геометрической прогрессии. Глазами по пять рублей я ошарашенно сверлил Ольгу Ярославну.       — Нет, я не смеюсь. Уверена, если с тобой позаниматься хорошему педагогу, каким я и являюсь, ты на все двести сдашь!       — Ну… Ольга Ярославна, да что я в этих сочинениях напишу? Да там писатели не то, что в гробу вертеться будут, там Маяковский с Есениным за одной рюмкой смысл жизни вновь найдут! — выпалил я.       — Успокойся ты, Родион. Ты всегда был мальчиком впечатлительным и таким и остаёшься. Да, экзамен непростой, но и ты не гиблый троечник, — убеждала она. — Тем более, с литературой много куда можно пойти.       Ольга Ярославна явно настаивала. А я медленно принимал тот факт, что, в общем-то, кроме литературы и истории мне сдавать нечего. Другие предмет я списать не смогу. Нет, я не собирался списывать, просто это обществознание, эта алгебра... Избавьте!       Я выдохнул.       — Наверно, я и буду её сдавать. Только с вашим предметом я и дружу, — обречённо вздохнул я.       — Не наговаривай на себя. Ты умный, но ленивый.       Я уже никак не отреагировал. Да, я умный, но я ленивый. Отвалите.       — Консультации по четвергам после седьмого урока. Можешь идти.       Вот и порешали… Кивнув и попрощавшись, я пулей вылетел из кабинета. Зацепившись рукой за косяк, я направил себя к подоконнику. Влетел на него двумя руками и уставился на припаркованный грузовик за окном. Экзамены… Как экзамены? Экзамен по литературе?       Хватит! Я потерял значение слова «экзамен»…       Диалог с Ольгой Ярославной прошёл, как в тумане. Сейчас мой разум прояснился, но я всё равно не мог переварить факт того, что я сдаю литературу. Да, это интересный предмет с самыми живыми уроками, но я боялся не перейти порог.       Оставшийся день прошёл без приключений. К четвёртом уроку я снова забыл про ЕГЭ и радостный сбегал с уроков в туалет, сидел там до перемены, а после магическим образом незамеченно пробирался в кабинет и уюркивал с рюкзаком.       Дома я оказался, как и ожидал, в шесть. Вымотанный после тренировки по волейболу, я шлёпнулся на кровать и лежал в состоянии амёбы. Сейчас, когда отвлечься было не на что, голову снова назойливо штурмовали мысли о ЕГЭ. Бр-р… Аж дрожь берёт! Меня такое времяпровождение не устраивало, я схватил телефон и начал строчить Вике сообщения одно за одним.       «Привет».       «Я фигею».       «ЕГЭ по литературе сдаю».       «Ольга Ярослав», – но тут я увидел надпись «Печатает…» и затормозил. А с течением времени и вовсе стёр в ожидании ответа.       «Я не сомневалась. Мне кажется, ты его хоть щас напишешь.»       «ДА НЕ НАПИШУ Я ЕГО!»       «И потом тоже не напишу!»       «ДА ТАМ ПИСАТЕЛИ ВИХРЯМИ СТАНУТ».       «ГОГОЛЬ ВТОРОЙ ТОМ МЁРТВЫХ ДУШ ИЗ ГРОБА ВЫШВЫРНЕТ».       «Лишь бы я хоть чё-то написал», – заваливал я её сообщениями. Интересно, как её телефон ещё не разорвался от звона уведомлений?       Весь поток моих сообщений, которые были результатами бурной нервной деятельности, Вика читала, но сразу не отвечала. Только когда я затих и с мольбой в глазах уставился в экран, возле её аватарки была заветная надпись «Печатает…».       «АХАХАХАХА, ну ты даешь.»       «Единственный, кто всех на литературе тянет, и не напишет.», – следом полетел до слёз хохочущий смайлик. Я испугался этой рожи: настолько внезапно она появилась.       «Напишу, но это будет некромантия Сигизмунда третьего».       «Это кто?»       «А, ты ж не шаришь. Поляк такой был», – точно, я вечно забывал, что Вика у нас будущий врач. Ей эта история нужна так же, как коту велосипед.       «Не, Вик», – очевидно, все свои иголки я из себя ещё не вытащил. Снова подруге полетел поток сообщений.       «Да там писатели сами ахренеют».       «Спросят, это чё, мы писали что ли».       Но она прервала мою лестницу сообщений:«Ты так говоришь, будто они вместе с тобой в аудитории сидеть будут.»       «Ну, если бы мои произведения коверкал бы какой-нибудь оболтус, я б из могилы вылез и навешал бы ему по пятое число».       «Слушай, тебя хлебом не корми, а дай поспорить, сколько шагов было между Ленским и Онегиным было на дуэли. Неужели боишься не вспомнить, как звали Раскольникова?»       «Ну…», – сил моих больше не осталось, в голове стало пусто, как в «Мятной сказке».       Не признать правоту Вики было бы цинично.       «Твоя взяла, я сдаю».       «Бл, точку забыл поставить для уверенности».       «Вот: ..»       «Иди готовься, товарищ-фанат Булгакова. Про второй предмет не забудь.»       Похоже, чем-то я мешал Вике. Если бы она была свободна, начала бы просвящать меня в сфере микробиологии. Хоть я и относился к этому предмету нейтрально, а Вика рассказывала интересно. Но сейчас было не до вспоминаний клеточек. Вторым предметом железно будет история, ведь это уже традиция. Литература и история в моей жизни были сладкой парочкой, которая не расставалась ни на шаг.       Решено. История и литература, а регистрироваться на эти экзамены я буду позже…       С последующего дня началась моя усиленная подготовка. Если за историю я не беспокоился и позволял себе филонить, то с литературой дела обстояли иначе. Каждую перемену я сидел с книгой и карандашом в руках, сосредоточенно читал и подчёркивал интересные детали. Потом, в четверг, мы обсуждали это с Ольгой Ярославной. Нам пришлось буквально проходить программу с нуля. Выяснилось, я напрочь забыл Чехова и его рассказы седьмого-восьмого класса. Пришлось срочно-обморочно освежать их в памяти. Также на консультациях мы разбирали формат заданий ЕГЭ. Они казались мне однотипными, шаблонными. Здесь пиши так, тут – эдак… Никакого творчества. Так ещё и пиши не то, как ты думаешь, а то, как эксперт думает! Мне казалось это несправедливым. Несколько раз я даже психовал из-за этого, но Ольга Ярославна успокаивала меня. Я даже не понимал, как. Видимо, в педагогическом и секретным методикам ФСБ учат. Она также натаскивала меня на сочинения в плане грамотности. Билась с моими сложными оборотами на полстраницы, из-за которых я ляпал ошибки.       — Эх, Родион, ну куда ты запятую-то ставишь? — и она рисовала на доске правила на союзы по типу «если» (или это не союз, понятия не имею). Надо было запомнить эту конструкцию, которая, правда, тут же вылетала из головы. Я пристыженно опускал взгляд и молчал, хотя особой вины на плечах не чувствовал.       Но уже с конца января дела пошли в гору. Я уже писал полноценные пробники и, пусть и допускал ошибки, мог самостоятельно распознать их и исправить. Правда, перечитывать творения своего пера мне было тошно: воротило от слога, почерка, было твёрдое чувство недосказанности, а иной раз и протест против собственной руки. Что она позволяет себе писать, когда мозг орёт взахлёб:«НЕ ТАК!»       Я держал в курсе моей подготовки и Вику, а она рассказывала, как готовится она. Мы часто перекидывались мемами. Я ей бросал химико-биологические шутейки, хоть и не понимал смысла, а она мне – исторические и литературные, и тоже мало что понимая. Но мы знали: друг с другом не пропадём.       За учебный год я сблизился и с Ольгой Ярославной, стал с ней более открыт и честен. Нехотя я признавал, что как баран не замечаю важнейших деталей рассказа просто потому, что они мне не нравятся и противоречат моим убеждениями. Ольга Ярославна лишь качала головой и вздыхала, нравоучая и говоря, что литература воспитывает и даёт возможность переосмыслить что-либо, открывает нам сразу несколько сторон одного и того же мира, из которых я выбираю только одну и отвергаю другие. Я не мог не соглашаться.       В один день я ей признался:       — Меня пугают эти портреты. — и рукой обвёл кабинет по периметру. — Так смотрят… То упрекают, то насмехаются, то жалеют. Ну хоть кто-то меня жалеет…       — Не говори ерунды, литература не так сложна, тем более для тебя. Кстати, тебе уже известно, когда пишешь экзамен?       — Да, двадцатого мая.       — Меньше месяца осталось. — она вздохнула и взглянула в окно, за которым никак не затыкались птицы.       Казалось, она сказал это ещё вчера, но вот я стою перед входом в аудиторию. Меня привели в другую школу, моим сопровождающим была незнакомая мне учительница. Я слышал, как течёт в моих ушах кровь, она стучит и бежит, мне было больно ощущать паническое биение огненного сердца, мои руки холодно потели, а ноги кололо ватой. Как невменяемый, я прошёл через металлоискатель, сдал все свои вещи и сел за парту. Двухместная, для меня одного она была большой. Но выбирать не приходилось, я точно знал, что ко мне никого не подсадят.       Часы тикали. Проверяющий написал на доске время начала и время конца. Мне выдали всё необходимое: черновик, бланк для ответа и кимы. Я растерялся ещё на задаче написать ФИО! Что писать? Где писать? Самый главный вопрос – как писать дрожащей рукой, из которой так и норовит выскользнуть ручка? Мои мысли путались, но одна из них красной сиреной выла:«Я ХОЧУ ДОМОЙ».       Проверяющий что-то похоронно рассказывал. Я его не слушал. А от фразы «Удачи, вы всё сдадите» я скривился. Ага, как же, легко орать с трибуны, когда твоя команда играет против бразильской!       Внезапно я начал видеть, что происходит передо мной. Мать, часы! Они показывали 10:07. Чёрт, я просто так про… Ах, нельзя материться, значит, заруинил драгоценные семь минут экзамена! Хотя, что я бы написал в состоянии прострации? Мотнув головой, я дрожащими руками схватил первый лист заданий и въелся в него глазами. Так-так-так… Да почему я не могу прочитать это грёбанное задание? Да я эти буквы первый раз в жизни вижу! Как читать?! Я истерично выдохнул и закрыл дрожащие глаза, которые отказывались фокусироваться на листе. От своей же беспомощности хотелось плакать. Мне было душно, жарко. Я был заперт в тесной клетке, где даже выпрямить затёкшие ноги было страшно.       Я пытался дышать ровно, но воздуха не хватало. Ингалятор мне в кабинет, живо! Ах, да, я же скорее грохнусь с инфарктом, если на меня надзиратель хоть краем глаза посмотрит…       Почему именно сейчас решается моя судьба?..       Почему именно сейчас я невменяем?..       Почему у меня нет пистолета?..       Почему я не вижу того, что будет дальше этой запертой двери, на внешнюю сторону которой приклеен белый лист с чёрными символами:«Аудитория 0027»?..       Ну, мертвецы, готовьте ром! Буду там всем мозги выносить.       Я не могу это сделать. Я не осознаю эти слова.       Да, вывод один: одной пули хватит.       В кабинете скребли по бланкам ручки. Меж парт летали экзаменаторы. Со стен комнаты пыток смотрели на мучеников именитые физики. Смиренно горели лампы. В дверь настойчиво замолотили.       Экзаменаторы напряглись. Они никого не ждали, а если бы кто-то пришёл взять лишние бланки или попросить ручку, тихонько бы зашёл и вышел. Одна из экзаменаторов, грозно сверкая глазами, – конечно, ведь кто посмел отвлекать детей от важнейшего испытания в их жизни? – подошла к двери со стопкой бумаги и парой ручек.       Но дойти не успела. Дверь тут же распахнулась, едва не дав экзаменатору в лоб. Мне было бы плевать, если не надежда, что это террористы и меня сейчас застрелят. Я измотанно взглянул на дверь постаревшим на века взглядом. Интересно, видна ли в них мольба убить меня скорее?       В дверном проёме стоял невысокий мужчина. Мысленно я окрестил его полторашкой. Он был светловолос, с прямоугольной формой лица. Его яростные глаза метали молнии.       — Посторонись. — он грубо оттолкнул экзаменатора и нагло прошёл в аудиторию       — Серёж, полегче…       — Да пусть творит, что хочет.       За Серёжей прошли ещё несколько… Я и без того был белее смерти, а теперь так вообще стал неотличим от простыни. Мои выпученные глаза были не пятью рублями, а юбилейными десятками, которые не то, что на лоб полезли, а на Марс. Это что, уже Чистилище? Какого чёрта здесь литературный анекдот собрался?!       — Вы за мной? — сдуру ляпнул я, как язык отлип от горла, но меня не услышали.       Экзаменаторы были удивлены не меньше.       — Уважаемые, покиньте аудиторию. Идёт экзамен! — воскликнула одна из них, прожигая нарушителей порядка.       — Заткнись, нам не до экзамена сейчас! — борзо ответил Сергей, но его мягкий голосок был скорее смешон… Немудрено, что Владимир скривился от отвращения. Будто если б не женщина рядом, набросился бы на «балалаечного» с кулаками.       — Я позову охрану! — не смела давать заднюю экзаменатор. Конечно, на её плечах висит ответственность за всех детей, сидящих здесь.       — Да хоть Ленина!       — Серёж, — осторожно позвал Гоголь, прячущийся от экзаменатора за Маяковским. — мы пришли не за этим…       Пока они собачились, я тупым взглядом глядел на назревающий спор, уже между Маяковским и Есениным. Удивительно, они же ни слова друг другу не сказали! Либо я прослушал. Но мне была интереснее старая женщина с коротко остриженными белыми волосами. Я не мог её узнать, но почему-то думал, что это Ахматова. Я и глазом не успел моргнуть, как подскочившего ко мне Есенина оттащил разозлённый Владимир. Смысл происходящего, который только-только начал до меня доходить, как ветром за экватор сдуло.       Стоп, а причём тут Гоголь? Он вообще не из их эпохи! Я переворошил свои листы, ища хоть намёки на его творчество. И они были. Любимейшее Гоголевское произведение составителей ЕГЭ, «Мёртвые души».       — Я домой… — пролепетал какой-то сдающий, бросил ручку на парту и усвистал. Только поминай, как звали… Я, правда, не помяну: вообще впервые его вижу. Но понимали сбежавшего, судя по дружному вздоху аудитории, все.       «Блин…», – донеслось с конца аудитории. Похоже, кто-то всё ломался: бросить всё, уйти и забыть этот день как страшный сон или понаблюдать, что будет дальше?       — Дурка номер девять, тут в школе на улице Ленина! — подал звонкий голос какой-то смельчак, приложив руку к уху. Мы все нервно прыснули со смеху. Действительно, маршрут тут один, дорога-скорая-дурдом. Не каждый день к вам приходят умершие.       — Никуда не выходим! Ждём охрану. — была команда.       — А это на весь урок? — не выдержал я, готовый под парту прятаться.       — Да. — в затылок мне прилетел шуршащий комок бумаги, который меня никак не заинтересовал.       Ко мне подошла Анна Андреевна (да, увидев её поближе, я тут же узнал Ахматову). Я аж в стул вжался, недоумевая, что им от меня надо. Она сказала мне, что я выгляжу как обколотый и посоветовала мне, тряпке, успокоиться. Пока Николай Васильевич – царство ему и его вторым «душам» небесное – уже открыто терялся, стремясь разнять спорщиков, в аудиторию заглянул ещё один мужчина.       Толстой. Его узнает даже ребёнок.       — Что за ярый диспут вы тут устроили? — осадил он Маяковского и Есенина, которые, очевидно, из уважения к великому писателю поусмиряли свою прыть.       — Простите…       Затем Толстой осмотрел помещение и задержался немигающим взглядом на мне. Меня проняла дрожь, вместо духоты я почувствовал въевшийся в кости холод.       — Выведите этого молодого человека с болезненным видом, нам надо поговорить. — серьёзно сказал он экзаменаторам, указав на меня.       Я там и умер.