Провожу ладонью по запотевшему стеклу в ванной комнате, мрамор приятно холодит разгоряченные ступни. Заворачиваюсь в полотенце, мышцы движутся под кожей, кручу шеей, привыкаю к этому забытому чувству — ощущению своего тела. Чувству быть из крови и плоти. Чувству касаться окружающего мира.
Чувству быть живой. Снова.
Вода стекает с мокрых волос, пока я не нахожу второе полотенце. Закручиваю волосы в тюрбан, кручусь на месте в поиске одежды.
Выхожу из ванной комнаты в прилегающую спальню, на постели разложено сари и нижнее белье. Ковер под ногами мягкий, я останавливаюсь на пару минут, поджимаю пальцы и закрываю глаза. Жаркое полуденное солнце заливает комнату, я поворачиваюсь к нему, наслаждаясь теплом и светом.
Там, где я была, не было ни света, ни тепла. Ничего, кроме холодной и темной пустоты. Ни звуков ни чувств. Я ничего не видела, ничего не знала. Там, где я была — не было ничего, кроме таких же потерянных душ, как я. Таких же мертвых.
— Амала… ты еще не готова? — его голос разрезает мое умиротворение.
Оборачиваюсь к нему, щурюсь и пытаюсь разглядеть за всем этим того мальчишку, который воровал для меня яблоки на рынке и обещал жениться как только мне исполнится восемнадцать.
Он выше, чем помню. Взгляд тяжелее, взрослее, суровее. Он смотрит так, что хочется начать извиняться. Сказать что-то в духе: «Прости, что умерла» или «Прости, что позволила твоему отцу меня поймать». «Прости, что выбрала защитить тебя, а не жить дальше».
«Я бы поступила так еще раз, чтобы спасти тебя».
— Обед будет подан через десять минут. Пожалуйста, оденься, — говорит он, отводя взгляд.
Я хочу подойти к нему и прикоснуться, почувствовать его под своими пальцами. Хочу убедиться, что Дьявол не забрал мою душу в Ад и не устроил финальный прогон по кругу, прежде чем запихнуть меня в котел.
— Хорошо, Амрит, — мой голос тихий, немного скрипучий. Я откашливаюсь и улыбаюсь. Он уходит.
Вытираю тело насухо. Надеваю белье, потом сари. Собираю волосы и смотрю на свое отражение, девушка в нем старше, чем я помню себя. Провожу кончиком пальцев по лицу, очерчиваю его, узнаю заново.
Думаю о потерянных десяти годах. О том, что я умерла, а Амрит не забывал этого.
Думаю о том, что целый месяц заперта в семейном гнезде Дубеев. О том, что слуги шарахаются, когда видят меня и отводят взгляды. Об их страхе, который можно почувствовать. Думаю о том, что никто не приходит к Амриту. Ни моя семья, ни его семья.
Мне позволено ходить по всему дому, и я хожу, исследую его. Нахожу запертые комнаты. Или старые газеты. Нет ничего, что дало бы мне ответы на мои вопросы.
Амрит игнорирует, если я начинаю спрашивать хоть что-то помимо того, что у нас будет на ужин. Он много молчит, и это разниться с тем парнем, которого я помню. Того, кто много смеялся и украдкой целовал в щеку, пока никто не видит. Того, кто сжимал мои ладони и обещал, что никогда не оставит.
Он клялся. Однажды, за несколько недель до того, как я умерла, он поклялся мне среди тишины ночи и света луны, чтобы ни случилось, он никогда не отпустит меня и всегда найдет. Что он перевернет всю планету, но защитит меня от всего.
Думаю об этом, пока расчесываю еще влажные волосы. Мой взгляд кажется безжизненным, пустым, далеким. Я — скелет, обтянутый кожей.
Когда я впервые открываю глаза, на горячем камне, среди леса, единственное, что я чувствую — боль от ножевой ран в моем сердце. Солнце слепит мои глаза, пока надо мной не нависает мужчина. Он похож на моего убийцу, но его глаза красные, а щеки влажные. Он шепчет мое имя, обхватывает мое лицо и прижимает к себе.
Мне требуется полторы недели, чтобы воспоминания вернулись, но я больше не пятнадцатилетний подросток. Я не ощущаю себя таковой. И не выгляжу на пятнадцать. У меня тело молодой девушки, и, иногда, когда я смотрю на себя, мне кажется, что для этого тела не было десяти лет где-то в мире мертвых.
Чувствую гнев, слышу шепот ярости, который затихает, когда Амрит находится рядом. Чувствую холод, даже если в Индии разгар лета.
Когда Амрит возвращается за мной, чтобы отвести меня в столовую на обед, я лежу на кровати, свернувшись. Он ничего не говорит, и это вызывает приступ боли. Я жажду его слов, его внимания. Его объяснения. Я хочу знать, что он со мной сделал. Что он сделал с собой. Что сделал с другими людьми. Что сделал с нами.
Я хочу знать, как он выменял мою жалкую душу у Смерти.
Амрит уходит, чтобы вернуться с подносом еды. Ставит его на кровать, смотрит на меня так пронизывающе, что меня начинает тошнить. Я толкаю поднос с едой своей ногой, он падает на пол. Плевать.
Я переворачиваюсь на другой бок, чтобы не смотреть на
этого Амрита. Закрываю глаза. Сдерживаю слезы. Я хочу вернуться туда, откуда он вырвал меня. Или на десять лет назад, в дни, когда он громко смеялся над моими шутками и шептал, что любит меня.
Хочу, чтобы ничего не случалось. Чтобы не было ни пророчества, ни кровавой луны. Ни ритуала. Ни моей крови, капающей в ладони Девдаса Дубея, пока Амрит, его сын, стоящий за кругом кричит о том, чтобы меня отпустили. Чтобы не было обжигающей боли, и «Я забочусь о своем сыне, Амала, ты убьешь его, я не могу этого допустить». Чтобы Девдас, отец парня, которого я любила, не вонзал в мое сердце острый клинок, пока другие представители семейств читали молитву богине.
Хочу забыть это. Хочу вернуться в свой дом, к маме, лечь рядом с ней и почувствовать ее мягкие руки и шепот. Ее нежность и любовь. Быть окутанной этим.
Хочу стать такой маленькой, чтобы ничего про этот мир не понимать.
Переворачиваюсь на спину, смотрю в потолок. Амрит все еще стоит возле моей кровати, я знаю. Чувствую его присутствие, его запах, который не изменился с нашей последней встречи годы назад. Чувствую его взгляд, он, подобно ножу, разрезает меня на части. Каждый атом в этом (моем) теле чувствует Амрита.
— Как ты смог убить его? — спрашиваю я, облизывая губы.
— Так же, как он смог убить тебя, — его голос равнодушный и твердый.
Я думаю о десяти годах, превративших его в убийцу своего отца. О том, какой путь он прошел до этой секунды. Поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. Он стоит, каменная копия самого себя, его взгляд вызывает во мне слезы и тошноту.
Он сломал себя, чтобы спасти меня. И теперь я лежу здесь, в красивом сари, живая, способная дышать и видеть окружающий мир, чувствовать и испытывать. Лежу и ненавижу себя за то, что любовь ко мне уничтожала его все десять лет, пока я гнила в земле.
Мне жаль. Мне так сильно жаль, что все случившееся тогда, было смертью не только для меня, но и для него. Если бы могла на минутку возвратиться в прошлое, я бы потребовала с него клятву жить и забыть обо мне.
Амрит двигается, когда я встаю с постели. Перекидываю волосы за спину, заставляю его повернуться ко мне, сжимая его плечи. Он наклоняется ко мне, его взгляд — голодный, жадный, полный затаенной боли — прожигает меня. Сглатываю слезы, мои пальцы сильнее впиваются в его плечи. Наши лбы соприкасаются, скольжу пальцами к его шее, обхватываю ее своими маленькими ладошками.
Ближе, ближе, ближе, ближе. Почувствовать тепло его кожи, твердость его тела, жар его дыхания.
— Ты когда-нибудь задумывался о том, хотела ли я этого? — спрашиваю тихо, мои губы почти касаются его. — Я отдала свою жизнь в обмен на твою, и была готова заплатить эту цену. Если бы мы оказались в прошлом, ничего бы не изменилось. Это был мой выбор, Амрит. Ты или моя жизнь. Я выбрала тебя. Всегда выбирала тебя.
Руки Амрита тянутся ко мне. То, как отдаленно он держится от меня, кажется странным. Он вернул меня к жизни, почему же он так холоден? Боится ли он, что я растаю под его ладонями, превращусь в дым, окажусь плодом его воображения, миражом?
Потому что я — да. Боюсь, что если зажмурюсь, то все рассыпется.
— Тебе было пятнадцать, — шепчет он. Его голос надламывается. Он обхватывает меня за талию и прижимает к себе так близко и так крепко, что становится тяжело дышать. Утыкается в мою шею. — Ты не знаешь, что я сделал, чтобы вернуть тебя. Ты говоришь, что умерла бы снова. Я говорю, что вернул бы тебя обратно снова.
Амрит отстраняется, на несколько мгновений обхватывает мое лицо и мне кажется, что вот-вот поцелует. Я тянусь к нему, мне не хватает его прикосновений. Я жадная до его внимания.
Но Амрит отстраняется. Он качает головой и быстро выходит из комнаты. Через несколько минут заходит служанка, и убирает беспорядок. Я лежу в постели, обнимая себя за плечи.
И думаю-думаю-думаю-думаю. Иного мне не остается.
***
Дни одинаковые. Завтрак, обед, ужин. Игнорирование моих вопросов. Все еще полные страхов взгляды слуг. Мои хаотичные мысли.
Я брожу по библиотеке, скука душит и изматывает. Нахожу несколько книжных новинок от американских авторов, читаю аннотации, прислонившись плечом к книжному стеллажу. Выбираю любовный роман, остальные откладываю на завтрашний день. На кухне делаю себе лимонад по маминому рецепту — вода, лед, несколько долек лимона и сахар. Взяв стакан с лимонадом и книгу, выхожу на террасу дома, поближе к жаркому солнцу.
Устраиваюсь на плетеном стуле и погружаюсь в чтение. Это единственное доступное мне развлечение.
— Ты не обедала, — говорит Амрит, его тень падает на книгу, вынуждая меня поднять голову, чтобы посмотреть на него.
— Я не голодна, — качаю головой, перелистываю страницу книги. — Если, это, конечно позволено — быть не голодной.
— Ты не какая-то пленница, Амала.
— Тогда, могу ли я позвонить своей маме, чтобы порадовать ее? — скучающе интересуюсь, хотя заранее знаю ответ. Он неизменный на протяжении месяца.
— Нет.
— А говоришь, что я не пленница, — поднимаю голову и улыбаюсь ему. Амрит несколько секунд смотрит на меня, прежде чем резко развернуться и уйти.
Наблюдаю за тем, как он уходит, его тело напряжено, он весь похож на натянутую тетиву. Порой кажется, что если надавлю сильнее, он сломается. Но не делаю этого.
***
Быть восставшей из мертвых — странно. Окружающий мир кажется острее, ярче, насыщеннее. Чувства сильнее, их ощущение более интенсивно. И одновременно с этим недостаточно. Всего.
Голод, усталость, одиночество — все это окутывает меня, пока я лежу обнаженная в своей постели, в темноте ночи, укрытая лишь простынею, потому что воздух спертый и горячий в разгар лета. В доме звенящая тишина, тяжелая и неуютная.
Все происходящее давит, словно огромный каменный валун, на котором я проснулась, когда Амрит вытащил меня с того света. Мое терпение небольшое и слабое, я оборачиваюсь в простынь, которой укрыта и выхожу из комнаты.
Прохожу пятнадцать шагов, толкаю дверь спальни Амрита. Он сидит на полу, у изножья кровати с какими-то бумагами. Масляная лампа отбрасывает мягкий свет на его профиль. Он даже не двигается, когда я захожу. Здесь нет никого, кроме нас и слуг.
Я вновь думаю о том, что он сделал, чтобы могла стоять сейчас, полная недовольства и обиды, с ожогами от гнева, который недели полыхал в моей груди. С ранами, которые никому, кроме меня не нужны.
С любовью, иррациональной, воскресшей вместе с моим сердцем и душой. С любовью к нему, такой же сильной и отчаянной, какой и была десять лет назад.
Сбрасываю простынь, легкий ветер из открытых окон касается кожи, которая больше не ощущается моей. Все это тело кажется мне чужим, будто я насильно им завладела. Оно большое. Оно отличается от того, какое было моим.
— Посмотри на меня, Амрит.
— Иди спать, Амала, — говорит он, его голос непривычно резкий и раздраженный.
— Посмотри на меня, — повторяю с большим давлением. Он — натянутая тетива, если я надавлю сильнее, он сломается. — Посмотри на меня, Амрит. Ты потратил годы, пытаясь меня вернуть, а теперь ты даже не можешь смотреть на меня. На это тело. Чье это тело? Чью жизнь ты украл? Кому оно принадлежало?
Амрит молчит. Я делаю несколько шагов вперед.
— Я не знаю, почему продолжаю пытаться. Даю тебе шанс, каждое мгновение. Каждую секунду я выбираю тебя, оставаться с тобой, а не сбегать к своей семье, — облизываю губы, пламя в масляной лампе колышется, тень на лице Амрита становиться острее. — Я задаю вопросы, но ты игнорируешь, из раза в раз.
Он вздыхает, отбрасывает бумаги в сторону, проводит ладонью по лицу. Но не поворачивается.
— Что ты хочешь знать, Амала? — его голос все так же резок, и я хочу плакать от того, как неправильно все выглядит.
Мы не такие. Мы никогда не были такими грубыми друг с другом. Мы любили, любовь была купальней, в которую ныряли.
— Что ты сделал, чтобы вернуть меня? И где моя мама? Где мой брат?
— Твоя мама, брат и бабушка уехали почти сразу после твоей смерти в Англию. Если ты хочешь, я могу найти их.
Ответ на вопрос «почему» слишком очевиден. Наверное, они не смогли смириться с этим и оставаться в дюжине так, будто эти люди не были причастны к моей смерти.
— Какой ритуал ты провел, чтобы…
— Убил всех, кто был в том круге.
Я прерывисто вздыхаю. Где-то на краю сознания отмечаю, что не испытываю сожаления из-за этого. В конце концов, они все были причастны к моему убийству. Мрачное удовлетворение касается моего сердца.
— Ты считал, скольких ты убил из-за меня? Сколько жизней на твоих и моих руках?
— Это не имеет значение, Амала. Я сделал это для тебя.
— Врун. Ты сделал это для себя.
И, наконец, Амрит поворачивается ко мне, его тяжелый взгляд заставляет меня прирасти к месту, где стою. Он не смотрит на тело, он прожигает мое лицо. Его зеленые глаза темные, уставшие и печальные.
— Я объездил половину мира, чтобы найти способ вернуть тебя. Может, это было из-за эгоизма, может из-за любви, может из-за моего вечного желания обладать тобой. Может, я никогда не думал о том, чтобы быть с кем-то еще, кроме тебя.
— Ты мог, — возражаю, потому что это то, что я думаю. Считаю, что было бы правильнее оставить все, как было — мое тело в земле, мою душу в аду.
Он не отвечает. Поднимается, подходит ко мне, его руки едва касаются моих рук, когда он склоняется ко мне, высокий и сломленный, его горячий лоб прижимается к моему, холодному.
— Ты не знаешь, какого это было видеть, как любовь всей твоей жизни умирает и не иметь возможности хоть как-то это остановить. Я пытался остановить отца. Разорвать круг. Прервать ритуал. Я не смог, Амала. Ты умерла по моей вине, и вина была настолько огромной, что не мог нести ее больше. Я устал, Амала, — его шепот наполнен горем и страданием.
Я обнимаю его за плечи, прижимаюсь к нему, он тверд, как камень, не двигается. Прижимаюсь щекой к его плечу, как много лет назад. Чувствую слезы на щеках.
Мое сердце изранено и кровоточит. Но его сердце стерто в пыль годами вины, которую он нес, хотя не должен был.
— Когда я умирала, думала только о том, как сильно люблю тебя. И о том, что ничего и никогда не поменяла бы между нами. Мне было пятнадцать, и, наверное, нужно было горевать о том, что моя жизнь заканчивалась так рано. Но все, о чем я думала — это ты.
Мы стоим, в комнате с единственной масляной лампой, две сломанные души. И я думаю о том, сколько времени нам потребуется, чтобы залечить раны друг друга.
