И никого больше они не замечали

      Как только за хозяином замка закрылась дверь, он упал в кресло, и его золотые локоны рассыпались по мягкой обивке. Чародей залился раскатистым хохотом, от которого затрещали стекла в окнах.       Софи стояла посреди комнаты с Морганом на руках и смотрела, как Кальцифер опасливо прячется за поленьями:       — Ну и что смешного? — строго спросила она, перекрикивая раскаты стекольного грома.       — Ах ты, моя ведьмочка, — не унимался Хоул. — Ты хочешь сказать, что не видела их лиц? Я уж точно видел, как ты была готова рассмеяться! Ты не смеешь обвинить меня в чем-то!       — Я и не собиралась, — пробурчала Софи. Она обернулась в поисках места, куда могла бы пристроить Моргана. — Устроил такой маскарад, все нервы мне вытрепал.       Морган дернул ее за рыжеватый локон, закручивая его на своем маленьком пальчике, и, казалось, совсем не замечал ни грохота, ни хохота, ни бурчания матери.       «Такой же увиливатель!» — фыркнула Софи, но вместе с тем улыбнулась, вглядываясь в сосредоточенное лицо сына, притаившегося до того момента, пока все шло так, как ему было угодно. Ведь вспомни о нем мама сейчас, думалось, наверное, маленькому Моргану, то обязательно уложила бы спать. И тогда разразился бы скандал: «Я не хочу! Я не буду!». Софи до сих пор не понимала, что же было хуже: зеленая слизь Хоула или истерика Моргана. Хоул и вовсе посчитал, что Морган переплюнет его в скверности характера… Чего Софи не хотелось больше всего.       Кальцифер, запрятавшись в поленья, хоть и боязливо, но со всем накатывающим счастьем позволял потрескивать поленьям в своем очаге, размышляя о том, как же хорошо иметь свой дом и возможность возвращаться в него. Свет от его кудряшек разливался по комнате, соперничая с лучами закатного солнца в долине Чиппинга из окна, и оседал на кресле, софе, столе и стульях, добавляя им теплый рыжеватый оттенок.       Софи посадила сына на небольшой диванчик рядом с креслом и оправила свое бирюзовое платье, собираясь взяться за сковороду и сначала дать ей по голове Хоулу, а потом приготовить ужин.       — Софи, не сердись, — Хоул повернул к ней голову и улыбнулся своей самой ослепительнейшей улыбкой, наблюдая, как Софи двинулась в сторону стола. — Будешь хмуриться, у тебя появятся морщины.       — И это будет целиком твоя вина! — прогремела она, разыскивая корзинку с яйцами у шкафчиков, наполненных сладостями, что были подарены Абдуллой, который не поскупился не только на слова, но и на материальные вещи. Правда, сладостей никто в замке особо не ел. Только Кальцифер одинокими томными вечерами зеленым пламенным языком заедал ими свои грустные вздохи, а по утру потрескивал сахарными искрами, словно электрический угорь.       Однако не успела Софи ухватиться за корзинку, как ее окружил густой запах гиацинтов, ноги оторвались от земли, а комната замка закружилась перед глазами, словно карусель.       Хоул тихо посмеивался, крепко ухватив ее за тонкую талию, словно поднял колосок с пшеничного поля, не имеющий веса, и вертелся, и вертелся, и вертелся.       — Ты будешь прекрасна даже с морщинами, — объявил он, пока хвостатые рукава его лилового с синим костюма развевались, очерчивая круг. — Хоть стань ты опять старушкой, все равно будешь самой красивой на всем белом свете!       Его зеленые глаза весело смотрели в ее и бесновались в зрачках яркими искорками, будто звезды на темном небе. Софи понимала, что все это отблески языков пламени Кальцифера, но Хоул был таким красивым, таким пленяющим и невыносимым в этот момент, что она еле сдерживалась, напрягая губы, чтобы не улыбаться:       — Ты слишком словоохотлив! Неужели успел припустить с королем?       — Я трезв, как стеклышко! — запротестовал Хоул, делаясь оскорбленным до глубины души. Но тут он оступился и шагнул в сторону, сбил с ножек стул и чуть не присел на стол. Софи взвизгнула, но Хоул вовремя увильнул и остановился, поставив ее на пол. Софи зажмурилась, будто бы залезла на крышу, и широко раскрыла глаза только после того, как запах гиацинтов припечатал ее на месте, будто приклеив к деревянному полу, а мягкие волосы Хоула защекотали ее щеки.       Он поцеловал ее, и губы его оставили сладкое послевкусие, сравнимое с первым откушенным кусочком пирожного из кондитерской Цезари. Но Хоул не был пирожным, что легко растворяется во рту. Он был настойчивым, невыносимым и самым бесстыдным чародеем!       — Это возмутительно! — Софи застучала кулаками по его плечам, пытаясь высвободиться из крепкого хвата его рук и возмущаясь, совсем по-девичьи краснея и смущаясь. — Это неуважение вот так… вот так вот!       И даже когда Хоул позволил ей вновь вдохнуть, он остался так близко, что его горячее сбитое дыхание лезвием коснулось ее губ.       — А я со всем уважением! — перебил он Софи и поцеловал ее еще раз.       Хоул отстранился и вновь улыбнулся, затевая новую тихую перепалку, где на любой лад обсуждались все неугодные черты характера и его, и Софи; где она вспомнила, как слышала то ли от Летти, то ли от Марты о новом женихе какого-то экстравагантного графа. Хоул с упоением слушал новые сплетни и иногда, совсем редко, удивлялся тому, что Софи начал интересовать подобный вздор, обсуждаемый на улицах Маркет-Чиппинга.       Возможно, в таком образе к ним приходила старость, думалось Хоулу, пока он поднимал глаза на свою челку и судорожно пытался найти хоть один седой волосок.       — И никого больше им не нужно, и никого не замечают, — бурчал Кальцифер, высовывая свой зеленый язык из-за чугунной решетки и забирая бревнышко из сложенных пирамидой дров. — Еще полешко!       Кальцифер радостно заурчал и разгорелся — дрова, полученные из королевского дворца, были очень вкусные.       Как известно, когда был счастлив огненный демон, то и в доме все ладилось.