Вопросы на ответы

ПЕРСОНАЖ: Ротгер Вальдес, Рамон Альмейда, ОЖП. ВОПРОС: 1) Наверняка слышали, как про вас поют «жил на северном море один адмирал из породы весёлых да смелых». Может, расскажете что-то о девушке, написавшей эту песню? О той, которая ловила мимоходом ваш взгляд и пошла на поклон к горным ведьмам? 2) Господин Вальдес, мой вопрос будет очень личным. В чьем облике танцует ваша ведьма? ______________________________________________________________ — Смею предположить, последняя бутылка была лишней, — Вальдес почти лег грудью на стол в попытке достать до адмирала и отобрать у него вино, однако Рамон оказался быстрее. Осознав, что добыча своевременно ускользнула, а тягаться с Альмейдой в длине рук бессмысленно, Ротгер вновь позволил себе утонуть в алом бархате обивки. Кресла он не любил, но конкретно это его вполне устраивало. Видимо, потому, что присутствие в нем облаченного в пыльную и просыревшую одежду вице-адмирала не устраивало владельца. — Нет, правда, это кто тебя так уважил промеж глаз, что аж на лирические беседы потянуло? — Уходишь от ответа, — с ухмылкой отметил Рамон, щурясь на свечу. — Ухожу, — не стал спорить Кэналлиец. Несколько глотков освежили во рту терпкий вкус и позволили собраться с мыслями. — Ну, была одна, была. Мне тогда едва ли пошел третий десяток, ей — того меньше. Сначала думали, игра. Ну и играли, наслаждаясь процессом. Я наигрался. Она нет. Пламя свечи, нежданно яркое, кольнуло зрачок. Пришлось смежить тяжелеющие от хмеля веки. А, может, и не при чем тут был огонь? Ветер просочился сквозь неплотно затворенное окно, но вместо запаха моря принес тонкий аромат чайных роз. Тех самых, что путались в пышных черных кудрях и кололи губы, когда смеющаяся девочка выворачивалась из объятий. Она не любила, когда он подходил сзади и обнимал за плечи. Зато она любила втихомолку улизнуть из-под бдительного надзора родителей и слуг, чтобы, не смущаясь полупрозрачного нижнего платья, плескаться в море, поднимая к облакам сонм хрустальных брызг. Любила взбираться на самый крутой утес, извиваясь пестрой змейкой среди острых выступов и вызывая восторженный смех и свист и роящихся снизу приятелей. — Как ее звали? — кажется, Рамон не намерен был прекращать допрос. — Не все ли равно? — делиться именем до странного не тянуло, словно это могла разрушить хрупкое воспоминание о полумраке пещеры, где он впервые услышал словно случайно слетевшие с этих вечно потрескавшихся от ветра губ пресловутые три слова. Про любовь шептало много обнаженных красавиц — и до и после. Но тот момент почему-то врезался в память ослепительной искрой. Больше она никогда не говорила громких слов и всячески избегала характерных для дам попыток превратить внебрачную интрижку в большое и светлое. Они упивались этой яркой и сочной игрой, долго упивались. Были жаркие встречи в пещере, были бесшабашные побеги по ночам. Он учил ее вязать узлы и стрелять, а она смеялась, что хотела бы стать кэцхен, чтобы топить вражеские корабли и беречь его в море. А потом он насытился. — Та-а-ак, — мозолистые руки адмирала уперлись в стол, опустевшая бутылка нашла свое место на ковре рядом с предыдущими. — Рассказывай давай. — А что рассказывать? — новый глоток вина и такой необходимый миг на раздумья. — Мне было хорошо с ней, ей — со мной. Потом в город приехала светлокудрая дочурка какого-то северного барона, и мы решили, что пора заканчивать. — Мы? — Я решил, — досаду из голоса удалось убрать. — Она согласилась и больше ни словом, ни действием не пыталась что-то возобновить. Это было в той же пещере, высоко над морем, куда нормальные люди соваться не рисковали. Когда он сказал, что эта встреча последняя, она безмятежно улыбнулась и кивнула. Сказала, что все равно ей скоро замуж, и она помнит, что друг другу они ничего не обещали. Он был слишком юн, чтобы заметить боль в тени густых ресниц. — Умная, — голос Рамона стал вдруг невеселым. Почувствовал, что затронул что-то не то? Или вспомнил противоположный опыт? — Умная… — вино закончилось, пришлось тянуться за новой бутылкой. — Буквально через месяц мы получили приказ и вышли в море ловить разгулявшихся пиратов. Помню, как она провожала меня взглядом из окна, когда я отправился на гору к девочкам, прежде чем подняться на борт. А спустя пару дней впервые узнал, что такое ожесточенное сражение в шторм. Пиратов мы прищучили, но наш корабль море сожрало. Я, признаться, плохо помню, что произошло. Хорошо в память врезалась только боль, ледяная вода и осознание, что, если я выживу — обязательно женюсь на своей змейке. Видать, сильно приложился, падая… Трепещущее от сквозняка пламя свечи заставило вновь зажмуриться и упасть в пасть злой памяти. Тогда он в первый и последний раз боялся моря. Вода мешалась с сочащейся из виска кровью, заливала глаза, уши, нос. Перебитая рука не шевелилась, но, на удачу, подвернулась доска, вытаскивающая на поверхность из-под каждой падающей на плечи волны. А перед воспаленными глазами стоял силуэт в прозрачной сорочке. Она плакала, впервые на его памяти, и просила кэцхен не дать ему погибнуть. — И вот мы подошли к ответу на мой вопрос, — Рамон оставил в покое столешницу и вернулся к вину. — Почему, все же, не женился? — После той передряги меня почти месяц пытали лекарями и тинктурами. А когда я, наконец, вырвался и наведался к ней, нашел только ее родителей. В сером. В день шторма она полезла на гору, подошла слишком близко к краю скалы и сорвалась. Раздражающая свеча, наконец, погасла, адмирал выругался и поднялся, чтобы взять с камина другую. — Ты ее так больше и не увидел? — судя по голосу, он уже жалел, что начал этот разговор. Ротгер не ответил, вертя в руках нить жемчуга, которой завтра предстояло остаться на той самой горе. Рамон хороший друг, но даже ему не нужно знать, что теперь он видит ее постоянно.