Слепая ярость

Опала листва. Весь мир одноцветен. Лишь ветер гудит.

Мацуо Басё.

🀃 🀃 🀃

Губы, прикосновения, взгляды — Касуми само воплощение нежности. Шинадзугава верил, что все это в ней есть и еще живо. И теперь, смотря прямо в глаза, всегда холодные, но такие теплые сейчас, тонет, не в силах остановиться. Вдыхает аромат фиалки и целебных трав, сплетенные с ее собственным запахом, прячет лицо в мягких волнах волос, вслушивается в неровный стук сердца. И погружается еще глубже. Колдунья дышит поверхностно и рвано — слишком мало воздуха; прижимается ближе — между ними слишком много пространства. Она просила убраться подальше — не ушел, требовала оставить в покое — взял с собой, умоляла ненавидеть… Санеми думал, что больше никогда не полюбит, был уверен, что разорванное в клочья не исцелится, готовился провести остаток бесцельной жизни в одиночестве. Но не теперь. Мир, что все время лишь отнимал, сейчас одаривал, и Шинадзугава задыхается от счастья: дождался, выстрадал. И теперь, зная, как может быть, прижимает крепче, отказываясь отпускать. Осторожно смахивает пушистое одеяло, без труда развязывает небрежный узел на поясе тонкой юкаты, целует острые плечи и ключицы. Одним спокойным движением разворачивает замершую колдунью спиной и с особым трепетом касается губами ее шрамов: на лопатках, ребрах; опускается на колени и продолжает — вдоль позвоночника, вниз, к пояснице. — Не вдыхай… Уснешь, — едва слышно шепчет Касуми, поворачиваясь. Садится напротив и проводит тонким пальцем по его собственным шрамам. — Я и так во сне… Колдунья прижимается ближе, оставляя на его шее долгий поцелуй, и Санеми закрывает глаза, забываясь от наслаждения. Прошлое и будущее перестают иметь значение. Лишь тепло ее кожи, аромат волос и нежность шепота, проникающего в самое сердце: — Тогда пусть это будет хороший сон…

🀃 🀃 🀃

Шинадзугава просыпается в одиночестве — ее половина футона пуста и отдает неприятным холодом. Ночная сказка обрывается, и его накрывает страх. Не раздумывая, мечник подскакивает и, наскоро одевшись, вылетает наружу, едва не сбив в коридоре хозяина. — Где она? — Санеми едва сдерживается, чтобы не впечатать робкого старика в стену. — Не знаю, господин, — лепечет испуганный неожиданным напором хозяин. — Просила сушеных яблок… Шинадзугава уже не слушает — срывается на бег и едва ли не летит к конюшне, подгоняемый плотным осязаемым страхом. Внутри тепло и темно — после утреннего солнца, отражающегося на белом снегу, мечник вынужден передвигаться почти вслепую. И с каждым шагом становится только хуже. Но Амэ стоит там же, где его и оставили, довольно жуя угощение, пока Касуми неспешно вычесывает густую гриву. Санеми едва ли не рушится вниз, следом за упавшим с сердца грузом. — Ты здесь… — А где мне еще быть? — тихо отвечает она, отворачиваясь. Привыкшие к мягкому сумраку глаза безошибочно улавливают быстрое движение, которым Касуми смахивает слезы. — Я испугался… Подумал, сбежала. — Шинадзугава подходит ближе и осторожно кладет руку на дрожащее плечо. — Я… сделал что-то не так? Колдунья отрицательно качает головой, отказываясь встречаться взглядом. Только продолжает гладить Амэ, ища успокоение в монотонных движениях. Снаружи поднимается ветер, и конь беспокойно стучит копытом, чувствуя приближение ненастья. — Все… хорошо, — наконец Касуми нарушает тишину. — Но даже будь это не так… Я дала слово, что отведу тебя к монахам. — Хорошо… — эхом повторяет Шинадзугава, понимая, что других объяснений от нее не добьется. — Ты тоже дал мне слово. — Колдунья медленно поворачивается и внимательно всматривается в его лицо. — Помнишь? Мрачнея еще сильнее, Санеми отпускает ее плечо и делает шаг назад, сраженный незримой рукой. Касуми действительно обладает волшебной силой — всего одной фразой вновь проводит между ними черту, возводит нерушимую стену, и Шинадзугава может сколько угодно колотить в нее — не сдвинет. Счастье, еще недавно казавшееся таким реальным, рассыпается, и он стоит по колени в пепле, созерцая мрачную картину. И просто кивает: — Такое не забыть. — Нам нужно собираться. И торопиться, если ты хочешь добраться к ним до наступления темноты. — Поджав губы, колдунья первой покидает конюшню. Они молча завтракают, не проронив ни слова, собирают вещи и выезжают из деревни, окутанные давящей тишиной и февральским снегом. Соскучившийся по свободе Амэ быстро несет их по заметенным дорогам и лесным тропам. Спешиваются они только после обеда. — Что я сделал не так? — Шинадзугава не выдерживает и сдается первым. — Просто скажи. Я выдержу. Касуми, не сводившая все это время тяжелого взгляда с огня, вздрагивает и хмурится. Со стороны не прочесть, но он все равно всматривается, ища подсказку. Теперь, зная, что холод и равнодушие — лишь маска, подобная тем, что висят в ее доме, мечник отказывается сдаваться. Колдунья больше его не проведет — ее глаза глубокие и живые, а сердце — большое и горячее. — Я не жалею об этой ночи, ведь она была удивительна и прекрасна… — выдержав паузу, шепчет Касуми. — Я жалею о том, что было до нее. И о том, что будет после. — Откуда ты знаешь, что будет после? — Санеми откладывает онигири и скрещивает руки на груди. — У твоего колдовства вообще есть предел? — Предел есть у всего, — опускает глаза она. — Все рано или поздно кончается. — Когда мы найдем ямабуси, и они помогут успокоить дух Ренгоку… — слова даются Шинадзугаве с трудом, но он находит силы закончить фразу, которую репетировал с самого утра. — Останься. Со мной. — Но твой путь пока не окончен, — качает головой колдунья. — Ведь ты истребил не всех демонов. — Их больше нет. — Шинадзугава напрягается: древний дух, восставший по чьей-то злой воле — это одно. Но узнать, что где-то осталась недобитая тварь, осознать, что все жертвы были напрасны — к такому не готов. — Демонов больше нет. Касуми горько улыбается и подсаживается ближе: долго смотрит прямо в глаза, а после осторожно касается кончиком пальца хмурой морщинки на лбу истребителя: — Отсюда они не ушли. Твои демоны до сих пор с тобой. Санеми не сводит с нее взгляда: как завороженный, рассматривает собственное отражение в больших прозрачных глазах, и вновь тонет. Берет ее руки в свои, целует тонкие запястья, прячет лицо в нежных ладонях и шепчет на выдохе: — Тогда останься со мной. Останься рядом, и я избавлюсь от каждого. От всех. И твоих тоже… истреблю. Обещаю. — Не давай обещаний, которые не сможешь выполнить, — едва слышно отвечает она. — Эта миссия тебе не по силам. — Значит… Когда все закончится… Закончится все? — Санеми отпускает ее и отворачивается, стараясь не выдать голосом боль, разрывающую изнутри. — Да? Колдунья красноречиво молчит, и Шинадзугава жалеет, что не может спрятать лицо в гриве Амэ. Он невольно вспоминает утро в конюшне и горько улыбается, понимая, что Касуми уже тогда знала, какой разговор ее ждет. И ответ на вопрос, который он задал сейчас, тоже знала. — Я должен тебя переубедить, — он делает последнюю попытку, осознавая всю тщетность положения. — Я же… Фраза обрывается на полуслове: в опасной близости от плеча Касуми проносится стрела, и истребитель молниеносно вскакивает — подхватывает растерянную колдунью и вместе с ней скрывается за ближайшим деревом. — Я предупреждала. Нас не ждет теплый прием. — Касуми быстро достает из-за пояса кунаи и хмуро косится на мечника. Шинадзугава прикладывает палец к губам и осторожно выглядывает из-за ствола. На лесную поляну медленно выплывает высокая фигура — лицо незнакомца скрыто за капюшоном и образом Тэнгу, а руки сжимают простой лук. — Чужакам здесь не место, — голос из-под маски спокоен и тих, но Шинадзугава не глухой: прекрасно слышит мощь. Она сквозит в простых словах, окутывает, вызывает дрожь, требует подчиниться. Когда Касуми пугала его ямабуси, Шинадзугава и не догадывался, настолько сильными могут быть таинственными монахи. — Меня зовут Санеми Шинадзугава. Женщина, которую ты едва не ранил, — Касуми Саито. И мы пришли с миром, — мечник выходит из-за дерева и поднимает руки. — Мы хотим лишь поговорить и попросить ямабуси о помощи. — Мечник и ведьма хотят говорить… — Тэнгу сухо шелестит смехом. — Но им придется повернуть назад. — Я не могу, — честно отвечает Санеми. — И у меня мало времени. — Как думаешь, дать им шанс? — задумчиво бросает монах в никуда. Шинадзугаве уже начинает казаться, что тот не в ладах с головой, но мысль исчезает, не успев принять форму. Неожиданно Амэ, тихо стоявший неподалеку, подходит к монаху и опускает голову. Умные глаза заглядывают в маску. Наблюдая за немым диалогом, Санеми невольно сглатывает: с животными ладил всегда, но такую связь видит впервые — человек и конь действительно разговаривают. — Хорошо… — спустя пару минут кивает ямабуси, доставая из-за пояса идеально заточенную катану. — Сможешь одолеть меня — поговорим. Доведенный до абсолюта металл искрит в лучах закатного солнца, а разряженный горный воздух густеет. Это не пьяная драка и не стычка с оборванцами-разбойниками на пустой дороге. Санеми коротко кивает, подтверждая, что осознает серьезность поединка. Обнажая клинок, мысленно благодарит Исао: кузнец не зря убедил хмурого мечника привести оружие в порядок. Старик оказался мастером — в таком отличном состоянии лезвие не бывало с тех пор, как Столп готовился к своей последней битве. — Истребители… — ямабуси качает головой, оценив подготовку противника. — Дети проклятого клана… — Поговорим, когда закончим, — Шинадзугава принимает боевую стойку и глубоко вдыхает. — Давно я не дрался по-настоящему… Ренгоку, встретивший мечника в полях, был смертельно опасен, но монах, скрывающийся за маской, мог бы дать зловещему призраку десяток ри форы — Касуми преуменьшила навыки горных отшельников. В последний миг уходя от идеального рубящего удара, Санеми осознает — без тренировок и отваров колдуньи не выстоял бы и пяти минут. Но восстановившееся тело и твердость духа позволяют не только уклоняться, но и атаковать — впервые за последние годы истребитель действительно бьется в полную силу. Как и тогда, в демонической крепости, ставки слишком высоки — от него зависит жизнь Кеджуро, и он просто не может проиграть. Вспомнив мертвые пустые глаза Ренгоку, Шинадзугава преодолевает последний рубеж — движется настолько быстро, что мир вокруг размывает нечетким пятном: лишь голые инстинкты и неколебимая решимость выстоять любой ценой. Клинок рассекает морозный воздух и оставляет неуловимый росчерк на маске. Лик Тэнгу трещит и раскалывается пополам, открывая спокойное светлое лицо. Катана в руках призывно дрожит, умоляя продолжить схватку, но Санеми заставляет себя опустить оружие — бой окончен. — Приветствую тебя на земле ямабуси, истребитель. Я Юудэй. — Монах едва заметно улыбается и снимает капюшон. — Ты заслужил право остаться здесь. — А право поговорить заслужил? — восстанавливая сбившееся дыхание, хрипит Шинадзугава. — Заслужил. Но не здесь. Будьте нашими гостями. Юудэй спокойно устремляется вперед, недвусмысленно приглашая последовать за собой. Санеми невольно улыбается и оборачивается, ища глазами Касуми. Вот только она, кажется, совсем не разделяет радости — бледная сильнее обычного, крепко держит Амэ за гриву и беззвучно бормочет что-то под нос. — Пойдем, — Шинадзугава указывает на удаляющуюся спину ямабуси. — Чем быстрее поговорим, тем быстрее все закончится. — На этом все, — сглотнув, шепчет колдунья. — Я выполнила свою часть. Вывела тебя к ним. — Нет. Мы договаривались, что будем говорить с ними вместе, — качает головой Санеми и крепко берет поводья. — Садись верхом, я поведу. Касуми ничего не отвечает: только тяжело вздыхает и запрыгивает на коня. И до быстро наступивших февральских сумерек они вновь погружаются в тишину. Но когда монах выводит на узкую вымощенную светлым камнем тропу, Шинадзугава не может сдержать восхищенного возгласа. Открывшаяся взгляду деревня поражает: простые, но оттого не менее прекрасные храмы и дома утопают в пышной листве, несмотря на зиму. В теплом воздухе разливаются удивительные ароматы, а нежные переливы водопадов переплетаются с птичьими песнями. — Как такое возможно?.. — не удержавшись, Санеми окликает ямабуси. — Благодаря доброте духов, конечно же, — мягко улыбается монах. — Все прекрасное в этом мире — результат добра. — Это чудо… — Шинадзугава смотрит во все глаза и не может налюбоваться: людей не видно, но чувствует десятки глаз, наблюдающие за ними из теней. — Вам оказано больше доверие. Не заставьте нас пожалеть об этом, — добавляет Юудэй. — Мы никому не расскажем о том, как нашли вас, — серьезно кивает мечник. — Даю слово. — Чтож… Сейчас вы можете отдохнуть, а завтра утром рассказать о беде, страх перед которой вынудил вас пойти на такой риск. — Простите… — Шинадзугава низко кланяется. — Но ждать дольше мы не можем. Беда… слишком близко. — Чтож… — немного подумав, кивает Юудэй. — Тогда не будем откладывать. Оставив Амэ наслаждаться водой и свежей травой, Санеми и Касуми шагают следом за монахом к одному из самых больших домов. Просторный зал встречает тремя подушками и подносом с чаем. Ямабуси разливает напиток по чашкам и приглашающее кивает гостям. Переглянувшись, Санеми и Касуми осторожно садятся напротив Юудэя. — Зачем вам потребовалась помощь ямабуси? — закончив с церемонией, спокойно спрашивает монах. — Мы просим вас провести… — Шинадзугава ждет подсказки от Касуми, но она молчит, не сводя глаз со своих дрожащих рук. Истребитель осторожно накрывает ледяные пальцы ладонью и, вздохнув, продолжает, как умеет: — На севере появился Горё. Это… Призрак погибшего истребителя. Мой друг. Не знаю как… И почему тоже не знаю… Но это уже неважно. Помогите дать ему покой. Проведите свой ритуал. — Вот как… — Юудэй не меняется в лице, но взгляд темнеет и прожигает насквозь: мечник готов поставить свою катану на то, что сейчас монах читает его мысли, как книгу. — Ты прав, Санеми Шинадзугава. Горё — беда. В сравнении с ней демоны, с которыми ты бился всю жизнь, ничто. Но почему ты просишь помощи у нас, если можешь избавить мир от опасности и сам? — Сам? — Истребитель не верит собственным ушам: сказанное смахивает на плохую шутку, вот только ямабуси меньше всего похож на шутника. — Я даже молитв не знаю. — Но знаешь, как убивать. Так почему ты не убил колдуна? — Колдуна? — У Санеми плывет перед глазами: мечник силится вспомнить все, что рассказывала ему Касуми, перебирает лица всех, кого встретил в той захолустной деревушке, но впустую — голова начинает болеть, а сердце бешено стучать. — Не понимаю. — Колдуна, который призвал Горё, — спокойно повторяет Юудэй и кивает на застывшую Касуми. — Точнее, колдунью. Шинадзугава поворачивает голову: Касуми не шевелится и даже не дышит, упорно глядя в никуда. И светлую залу накрывает тьма. — Скажи ему, что он ошибается, — шепчет Санеми, до хруста сжимая ее пальцы. — Скажи, что это неправда. Сейчас же. — Я не знала… — по бледным щекам струятся слезы, а губы дрожат. — Только недавно поняла. Я все объясню… Шинадзугава медленно выпускает ее руку и поднимается. Как в тумане, отходит в угол и, не до конца понимая, — вслух или про себя — выплевывает: — Прочь. Бери коня и уезжай отсюда сейчас же. Сквозь плотную пелену видит, как она поднимается и порывается подойти ближе, но выставляет руку вперед: — Беги. Или я тебя убью.