Горе от ума на новый лад

— Ах, Александр Андреевич! Давно не виделись! — приветственно обнял седой господин вошедшего в гостиную. — Просим к чаю. Александр Андреевич, с улыбкой оглядываясь по сторонам, сел за столик. Это был наделённый привлекательной внешностью молодой человек с тëмно-русыми, чуть встрëпанными от природы волосами и ясными, умными голубыми глазами. Будучи несколько близоруким, он носил очки, что придавало ему какой-то особенный, учёный вид. Он был рад снова оказаться в доме, где воспитывался так много лет. — Что вы видели за границей? — спросил его господин. — Я видел очень много поучительного и полезного, — начал Александр, — и, разумеется, набрался от иностранцев мудрости. Поэтому я могу поведать вам, Павел Афанасьевич, одну важную мысль: куда бы человек не приехал, он всегда будет недоволен и продолжит искать место, где ему было бы лучше. — Хм! Хм! — задумался Павел Афанасьевич. — Где же тогда лучше всего? — На родной стороне! — ответил Александр. — Ведь это всегда так было: постранствуем, воротимся домой, — и дым отечества нам сладок и приятен. Но ещё приятней знать, что здесь, в отчем доме, тебя ждёт-недождëтся любимая… Я каждый день вспоминал о вашей милой Софье, и жду, когда же она выйдет меня встречать. Павел Афанасьевич нахмурил брови, когда Александр заговорил о его дочери. Господин раздражённо отпил из чашки и сообщил: — Я к ней служанку послал возвестить о прибытии вашем, она сейчас придёт… Но вы ведь сватаетесь, да? Увидев, что молодой человек смущённо опустил глаза, господин печально кивнул: — Ну вот, так я и думал. А ведь вы нигде не служили, вот в чëм беда! — А разве Софье не впору утончённый и образованный человек, вроде меня? — удивился Александр. — Нет-нет, мы, люди высшего света, выбираем в мужья служилых, бывалых полковников и офицеров. Неужели служить-с не изволили-с?.. — Я служил в кавалерии в Царстве Польском, но ушёл в отставку в связи с отказом императора от конституционных реформ. — А я считаю достойными руки моей дочери только тех, у которых со службой всё в порядке, которым не пришлось уйти в отставку. Так что-с о дочери моей и думать не смейте-с! Неторопливое шипение Павла Афанасьевича раздражало молодого человека, разочарованный, он сердито отвернулся, склонив голову. Вдруг распахнулась дверь, и в гостиную вошла Софья Павловна. Александр замер от восторга: Софья была прекрасна — утончённая голубоглазая блондинка в розовом платье. — Моя дочь! — похвастался Павел Афанасьевич и обратился к ней: — Встречай Александра Андреича Чацкого. Александр не сдержал душу и бросился к ногам возлюбленной: — Чуть свет уж на ногах? И я у ваших ног! На хорошеньком лице Софьи изобразилось лишь лёгкое удивление: — Вы? В самом деле? О, верно, вы позабыли свои манеры, раз так… Ах, что вы делаете? Софья смущённо отвернулась, скрывая невольную улыбку, когда Чацкий стал горячо целовать ей руку. — Я приветствую вас после трёх лет разлуки, после сорока пяти часов утомительного пути! — Обсудим это в моей комнате. — предложила Софья, видя как её отец качает головой, словно говорит: «Не по тебе этот человек!» И она увела рассеянного от любви и неожиданности Александра к себе. И вот перед Чацким любовь всей его жизни — Софья Павловна Фамусова! Та самая, с которой он, рано лишившийся отца, воспитывался в одном доме, та самая, что горько переживала разлуку в день его отъезда. Но сейчас она смотрела на Чацкого не так, как он ожидал: с недоумением, равнодушием и даже холодом. — Милая моя Софья, — с нежностью проговорил Александр, — я вернулся! Разве вы не рады? — А почему я должна быть вам рада? Если бы вы любили меня, то не ездили бы так далëко. И так долго бы за границей не задерживались. — Однако я должен был постигнуть необходимые науки, узнать то, на что всегда искал ответ… Неужели вы не помните, как мы, будучи ещё маленькими детьми, и играли, и проказничали, и прятались, всегда стараясь держаться вместе? А ведь вы однажды заступились за меня, когда я по детскому своему желанию прочëл бумаги вашего батюшки… Чацкий вздохнул и откинулся в кресло — хотелось вспоминать и вспоминать. Фея его снов и мечт Софья всегда любила его, несмотря ни на какие обстоятельства. Но в эту минуту она, уже девушка в расцвете прелестной красоты, на все эти милые воспоминания лишь зевнула и сказала грубое, бестактное слово: — Ребячество! Александр словно очнулся ото сна. А какой это был сон!.. Чудесный, дивный… — Да… Но теперь, когда вы наконец достигли возраста невесты, когда я снова возвратился в родной дом, вы выйдете за меня? — он опустился на колено и взял руку возлюбленной в свои. Но Софья Павловна не спешила с ответом — она отвела глаза в сторону и о чём-то задумалась. — Мне ещё нужно подумать, Александр Андреевич. — наконец сказала она. Чацкий решительно ничего не понимал: почему Софья так холодно встретила его? Неужели она забыла прежнюю его любовь к ней? Неужели безрассудно полюбила другого? Однако Александр всё ещё сомневался в этом, надеялся на обратное… Его тревожные размышления прервал звонок к обеду; причём за стол, кроме Софьи, её отца и Чацкого, поспешил усесться ещё кое-кто. — Ах, я должна представить вам этого человека, — впервые радостным голосом сказала Софья. — Знакомьтесь, Александр Андреевич: это наш коллежский асессор Алексей Иванович* Молчалин. Александр недоверчиво прищурил глаз — что-то нехорошее он почувствовал в этом маленьком, бледнолицом, с хитрым и ускользающим взглядом, Алексее Ивановиче. — Невероятный человек! — стал нахваливать Павел Фамусов. — Душа-человек! Безродного я его в своей семье пригрел, а он уж с младых лет услуги всем оказывал. Уж как я его уважаю за это! И даже на балах он предпочитает не вертеться в танце в отличии от многих, а проводить время в компании почтенных старых людей, развлекая их игрой в карты. — Да, он уступчив, скромен, тих, — согласилась Софья. — В лице ни тени беспокойства, и никого никогда критиковать не станет — вот за это я его и люблю! Александр обомлел от разочарования: так вот оно что! Оказывается, его возлюбленная за время его отсутствия уже успела полюбить другого! Вот почему она совершенно безразлично отреагировала на его приезд! А этот «самозванец» и в самом деле оказался услужливым: после обеда Фамусов сейчас же повёл его разбирать бумаги, и Молчалин с охотой на это согласился — он отделял документы от докладов, что-то подписывал, что-то подчёркивал, исправлял в текстах какие-то ошибки… И при этом был совсем немногословен — на всякие вопросы ограничивался тем, что любезно кивал головой, на похвалы хозяина тоже скромно отмалчивался… Да по мнению Чацкого, не скромно, а с какой-то тайной гордыней! Когда Молчалин работал, Софья только и делала что рассказывала служанке про его ухаживания, и даже она, слушая её, презрительно усмехалась. А на Чацкого никто не обращал ни малейшего внимания… Не зная, куда деться от одиночества, Александр зашёл в домашнюю библиотеку и взял первую попавшуюся книгу. Вбежала Софья и, увидев в кресле бывшего любимого, возмущëнно приказала: — Немедленно уйдите отсюда! Сейчас Алексей Иванович придёт, у нас с ним здесь запланировано свидание. — Придёт? Он в кабинете сидит, всё работает, занятóй… — раздражённо проговорил он. — Да, занятой! — упрямо, с обидой кивнула она. — У него хоть определённое дело есть, в отличии от вас. — Вы уверены? — в свою очередь возмутился Чацкий. — А знаете ли вы, что свою философию я записываю в дневники, а дневники эти отправляю в публичное издание? Не стану хвастаться, но, читая эти очерки, и знатные, и простые люди не перестают дивиться моей мудрости, и сами становятся рассудительными, приобретая здравый смысл. Софья усмехнулась и гордо отвернула голову. Но Александр продолжил старания убедить её в любовной ошибке: — А что вам этот Молчалин? Глупец, жалчайшее создание! Да и умеет ли он любить? Ведь тихие, молчаливые люди не способны на страстные чувства. — Не смейте так говорить про моего любимого! — воскликнула Софья. — Он прекрасно ладит со мной, он знает толк в любви! Бывает, когда уснут все, закроемся вместе в какой-нибудь комнатке, он руку мою к сердцу прижмёт — и сидит, ни слова. Так вся ночь и проходит. Достаточно одного взгляда, одной улыбки, чтобы понять друг друга… И мы понимаем — это любовь! Девушка мечтательно закатила хорошенькие глазки, а Александр сокрушëнно покачал головой: «И с чего бы это тебя Софией зовут? С таким именем ты должна бы быть мудрой, а, видно, надо было назвать по-другому… Неужели ты не знаешь, что такое настоящая любовь? Бедная ты моя Софьюшка, совсем испортило тебя это фамусовское общество!» — Любовь прежде всего объясняют в словах и делах, — изрёк он. — А он — смолчит и глаза опустит! Кто знает, что скрывает он… Никому неизвестно, чем набита его голова. — Я бы попросила выражаться вежливее, когда речь идёт о моём любимом человеке! — Но поймите меня, Софья Павловна… вы любите недостойного! И чего вам в нём так понравилось — ума ни приложу. Он ведь явно подлизывается к вашему отцу, чтобы подняться выше… Впрочем, боюсь, это ему удастся, ведь нынче любят бессловесных. Но Софья, вконец рассерженная нелестными комментариями о Молчалине, топнула ногой, с трудом сдерживая крик: — Выйдите! Довольно вы отозвались о кротком и справедливом человеке, который, несомненно, лучше вас! От неожиданности Чацкий отступил назад. В эту минуту из коридора послышался зов служанки: «К вам Алексей Иваныч, Софья Павловна!» Софья снова обернулась на Александра, вздохнула и тихо проговорила: — Вы в последнее время невыносимы. Завтра у нас приём гостей, поэтому будьте посмирнее. Может, тогда я прощу вас… В глазах девушки блеснули слëзы. Она жалела, что этот человек всё ещё не перестал её любить, ведь его любовь мешает ей. Но никогда Александр не любил эту девушку, как сейчас… Был как раз снежный и ветреный февраль. Снежинки то носились из стороны в сторону, будто озорные девчонки, играющие в горелки, то проплывали медленно и важно, как церемонные дамы на придворном балу. Молодые люди утверждали, что это добрый волшебник, посылает на землю вечный снег с гор, а старые — что это некая бабушка Метелица взбивает где-то наверху свои перины. Но Александр Чацкий точно знал, что это обычное явление природы. Лишь одним были ему милы эти сказочные поверья: в них по детской привычке верила Софья. Поэтому во время утренней прогулки он взял её под руку и направился в парк, принадлежащий имению Фамусовых. — Софья Павловна, взгляните, какие удивительные сочетания мельчайших льдинок несутся по ветру, — обратил внимание возлюбленной Александр на снежные хлопья. — Отстаньте… — мрачно вздохнула Софья, хоть и шла с немилым под руку. — А представляете, что за фигуры можно лепить из них, — указал он на уже слепленных кем-то снеговиков, которые красовались на газоне. Но Софье подобное было совсем не интересно: — Я не понимаю, почему вы показываете мне какую-то ерунду, когда мне надо размышлять о более важном? — О чём же, моя умница? — О будущей помолвке, о богатом состоянии, наконец, о том, как я буду замужней, серьёзной женщиной… — Размышления в чистом фамусовском стиле! — всплеснул руками Чацкий. — Скажу честно, не каждая замужняя женщина может быть серьёзной. Даже в самом незначительном можно найти кое-что познавательное. — Неужели? — прищурилась девушка. — Вот посмотрите, как эта снежная фигура напоминает вашего батюшку, — Александр перевёл взгляд на одного из снеговиков, на котором красовалась старая шляпа Павла Афанасьевича. Другой снеговик так был похож на важного дворецкого, что это развеселило Софью. — А вот эта фигура напоминает мою покойную матушку, — с улыбкой умиления подошла она к снеговику, на котором был надет шарф её матери. — Да она, наверное, и не умирала, она всегда где-то рядом со мною. Вспомнив о том, что всё возможно, благодаря вере в невозможное, Софья вновь почувствовала себя маленькой девочкой. Она лепила снеговиков вместе с Александром, строила замки из снега, выложила на сугробе алыми ягодами рябины своё имя. — Всё, что я сейчас в снегу делаю — это тоже творчество? — радуясь своим поделкам, спросила она. — Бесспорно. — согласился Чацкий. Довольный творческими открытиями Софьи, он предложил ей составить фигуру ещё и из кистей рябины. Обрывая их, девушка уходила всё дальше к дому, а Чацкий занялся изучением замороженных ягод. Но вдруг ему явственно послышался полный ужаса крик Софьи: — Ах! Упал! Убился!! В два прыжка Александр очутился возле Софьи, что лежала без памяти на дороге. Он быстро поднял её, схватил горсть снега и стал растирать ею её виски. Тут из дому выбежала служанка, вероятно, бывшая свидетельницей обморока барышни, и поднесла к её лицу флакон с нюхательной солью. — А кто упал-то? — спросил у неё Александр. — Да Молчалин этот, Алексей Иваныч. — проговорила служанка. — В конной езде практиковался, да, видно, на гололёд попал, лошадь заскользила, он и грохнулся. В эту минуту очнулась Софья. — Где он? Что с ним? — первым делом встревожилась она. — Этот недостойный? — удивился Чацкий. — Полно, ничего ему не сделается… — Ах, пустите меня! — Софья вырвалась из рук Александра, как из лап хищника и схватила за руку служанку: — К нему, скорее! — Да он и в седле-то держаться не умеет! — негодующе крикнул Чацкий вслед убегающим в сторону конюшни девушкам. — Дался он вам… Раздражённый, он поправил очки и направился в дом, несмотря на то, что до обеда оставался ещё час. Подумать только, почему такие люди, как Молчалин, чаще притягивают сердца? Разве не он, Александр, показал Софье все особенности свободного творчества, что так нравились ей? Разве не он, наконец, ещё в детстве, внёс ей в душу всё, что так важно для истинной жизни?! Но нет, Софья, вместо того, чтобы хранить верность мудрому и честному человеку, предпочла отдаться чувству к человеку неуклюжему, скрытному, без собственного мнения — одним словом, совершенного михрютку! Ради него Софья, как понял Чацкий, готова в огонь броситься. Чувствовал Александр, что поздно будет, когда она поймёт свою ошибку… Зажглись в дорогих канделябрах свечи, зазвучали голоса гостей, прибывавших в фамусовский дом один за другим. Но самым важным гостем для Павла Афанасьевича был один полковник, которого он бесконечно прославлял за удачную службу и мечтал отдать за него свою дочь. — Полковник Скалозуб! — торжественно объявил слуга. Хорошенькая Софья, казавшаяся в белом кружевном платье ещё прелестней, сделала глубокий реверанс перед крупным, увешанным орденами, человеком с пышными усами и подвитыми бакенами. Тотчас же учтиво завертелся перед ним маленький и толстый Фамусов, радуясь его приезду и на чëм свет стоит одобряя его высокое служилое положение. Все под звуки фортепиано танцевали, в такт музыке обмахивались веерами, ведя самую светскую беседу, и лишь один Александр стоял одиноко ото всех. Он не был частью этого хвастливого, лицемерного общества, но больше всего не хотел, чтобы в этом обществе участвовала Софья. Смотрит он на неё отчаянным взглядом любви — а Софья его и не зовёт. Слушает разговор отца со Скалозубом, а сама всё на Молчалина поглядывает, что со старичками в картишки перекидывается. Чацкий вздохнул, вышел в пустую комнату и слегка приоткрыл дверь балкона — фамусовский бал утомил его. Февральский ветер из глубины прошлого навевал ему те приятные, чудные воспоминания, когда Софья любила его самой искренней любовью. Когда он именно с ней вышагивал мазурку, когда именно ей выбирал лучшее место в театре, когда в парке именно её внимание обращал на всю прелесть природы, и она была благодарна ему за всё это. Таково хорошо было!..       Вдруг вошла Софья и, поводя кругом глазами, искала, казалось, кого-то. Чацкого она не замечала и не хотела замечать, но наконец невольно спросила: — Скажите пожалуйста, вы тут Алексея Ивановича не видели? — Почëм мне знать, где он пропадает? — мрачно проговорил Александр. — Честно, честно! — упрямо настояла девушка, не желающая, чтобы человек, приносящий ей страдания, что-то скрывал от неë. — Его тут не было. А что вам сказал этот… Зубоскал? — Всякую лесть. Хвастливый, как индюк, жирный, как боров, он мне совсем не понравился. — Да, полностью с вами согласен — человек, вроде бы, до высоких наград дослужился, но всё равно умом недалëк. Сейчас, Софья Павловна, многие такие: добиваются высшего звания лицемерием, обращают внимание на тех служак, у которых и истинной мудрости-то нету… А любить нужно за красоту души… — «Красоту души»! — сощурилась Софья. — Вы бы лучше подсказали, где мне искать Алексея Ивановича. — Где? Да известно, где! В фамусовском обществе! — открыто заявил Чацкий. — Там, где все лицемеры, глупцы и гордецы, такие, как Молчалин, например… Но Софья, совсем вышедшая из себя от нравоучений Александра Андреевича, совершенно невежливо выбежала вон. Примчавшись обратно в залу, она продолжила поиски «любимого», и один из гостей, заметив её сердитое настроение, спросил — что такое? — Чацкий не в своём уме! — сгоряча заявила дочь Фамусова. — Хотите сказать, сумасшедший? — изумился гость. — Да! Плетёт сам не знает, что. Всегда найдëт, что унизить, где кольнуть… Зачем же он вообще приезжал сюда? Софья неожиданно для себя начала серьёзно думать над этими словами: «А правда — зачем?» Но и гость тоже время не терял — тут же нашептал эту новость другому гостю, а тот не умел хранить секреты, поэтому разболтал двум дамам… Когда Александр наконец пришёл с глазу на глаз поговорить с Павлом Афанасьевичем, то застал говорящими о его «сумасшествии» абсолютно всех гостей бала! Больше всех был недоволен сам Фамусов: он пыхтел, таращил глаза, обвинял во всей этой непристойной болтовне Чацкого и говорил, что он испортил ему весь приём. — Вот как?! — потрясённый такой чудовищной сплетней воскликнул Александр Андреевич. — Вот как?! Я летел сюда из-за границы, думал, что счастье так близко, а получил приговор о ложном сумасшествии! Ну так вот вам моё последнее заявление: я сию же минуту порываю с вами всякие отношения и убираюсь вон! Вам, — да, вам всем! — желаю дремать в неведении счастливом, вы так и не захотели прислушаться к мудрому человеку. Куда я попал, каких только терзаний не перенесла моя душа! Все меня гнали, проклинали, и даже ухитрились оклеветать! А значит, довольно. Более я здесь не желаю задерживаться. Чацкий в горьком оскорблении покинул залу и даже не заметил, что на него глядели обеспокоенные глаза Софьи. «Куда же ты пойдёшь? На улице ночь черна…» — волновалась девушка, уже обдумавшая всё, что говорил ей Александр, и начавшая сомневаться в своих убеждениях. Она хотела рассмотреть его в холле, но это было невозможно, так как там уже столпились гости, вдруг решившие как можно быстрее удалиться. Уже через минуту холл опустел. Неизвестно почему, у Софьи на душе стало нехорошо… От пережитой болтовни гостей у неё кружилась голова, да и весь бал казался ей уже не таким привлекательным. Один-единственный Александр явно чем-то отличался от этой праздной и в чём-то одинаковой богатой публики. Где же он сейчас? Разве сможет он покинуть город в этот же вечер? Софья прошла в ту самую комнату, где прошёл её последний разговор с Чацким, и изо всех сил стала вглядываться в окно, но ничего там не увидела, кроме снежного занавеса. Тогда она вздохнула и с тяжёлым сердцем отправилась к себе. Вдруг Софья явственно услышала чей-то разговор из своей комнаты… Она, прислушиваясь, глянула в щёлку — Молчалин сидел на диване вместе со служанкой и шептал ей сладкие слова: — Если бы ты знала, Лиза, как я тебя люблю! — А барышню что ж? — смеялась Лиза, отодвигая тянущиеся к ней его руки. — Её — по должности, а тебя — как на духу! По правде сказать, в ней я ничего такого завидного не нахожу. Хочу с ней любезным, так же, как и с тобой, быть, но все чувства у меня к ней остывают мгновенно. Да и не было у меня к ней никаких чувств! Разве что, она только высокая особа. А ты… Он принялся страстно обнимать Лизу, а та, хоть он ей был и смешон, стала отчаянно вырываться. — Это что я вижу?! От неожиданного и резкого голоса Софьи, Молчалин сильно вздрогнул, как заяц, испуганный выстрелом. — Вот какова, значит, ваша любовь! — продолжала поражëнная до глубины души Софья, стоя на пороге комнаты. — Всё это время вы обманывали меня, любили только из-за высшего положения! — Произошло недоразумение… — забормотал Молчалин, сползая с дивана и бухаясь на колени, и стал указывать на служанку: — Это всё она, она! — Я тут не причём. — фыркнула Лиза. — Вы прекрасно понимаете, барышня, что Лексей Иваныч закатил весь этот спектакль чисто из денежных побуждений. — Лжец! — вскрикнула Софья. — Как это я раньше не знала, что вы так коварны?! А Молчалин уж и не знал, как выкрутиться: — Моё почтение вам, Софья Павловна, я всего лишь хотел обсудить с вашим отцом… — Подлец! — прошептала бедная девушка. — Знаю ваш ответ — опять солжëте! Чтобы заря вас здесь не застала! Чтобы вы сей же вечер покинули нашу усадьбу, а не то я всё папеньке расскажу! Уходите! Ну, что же вы тут рассиживаетесь? Молчалин ушёл, а точнее, даже не ушёл, а уполз на четвереньках из комнаты, не имея больше духа и слов. А Софья пала на диван и зарылась лицом в подушки, пребывая в ужасе от своей ошибки: Молчалин и в самом деле недостойный человек! Так говорил Чацкий, и он, несомненно, был прав. Софье вновь и вновь вспоминались искренние, правдивые речи, исходившие от горячего сердца того, кем были придуманы её детские игры и вера в чудо. Со слезами на глазах припомнила она, как ещё вчера он вернул ей былую детскую весёлость, предложив сделать обыкновенные фигуры из снега и ягод рябины. Этот Александр, прекрасный и честный, да к тому же друг её детства, проповедовал ей истинную жизнь, а она не замечала его, безжалостно отвергала, ошибочно веря в честность другого человека, который даже мнения собственного не имел! С сокрушением сердца, осознала она, наконец, что любила Александра, любила всегда, но во время его отсутствия отвлеклась на взгляды фамусовского общества и на подлого Молчалина. Чацкий ушёл из-за её нелепого заблуждения, и неизвестно, что с ним теперь. Но… может, он ещё не успел уйти далеко? — Барышня! — окликнула Софью Лиза, обеспокоенная её горестным состоянием. — Иди. — махнула рукой Софья. — Я спокойна… Можешь оставить меня. Я готовлюсь ко сну. Но как только служанка скрылась за дверью, Софья приняла отчаянное решение: «Пойду искать его по дороге от нашей усадьбы. Если и там не найду, то тогда уж вернусь.» Барышня тихонько вышла из своей комнаты, не забыв закрыть за собой дверь, незаметно проскользнула в холл и накинула шубу прямо на бальное платье, которое так и не успела снять. Девушка была не только горда, но и смела, и непоколебима в принятых решениях. Сейчас она решила хотя бы попробовать отыскать своего истинного возлюбленного, чтобы высказать ему все вновь проснувшиеся чувства. Он умный человек, он сразу поймёт её признание… Только бы найти его!.. Софья взяла оставленный сторожем зажжённый фонарь и ступила в холодную тьму. Александр не желал ни минутой дольше оставаться в фамусовском доме, поэтому решил уехать на первой же свободной карете. Всё равно, куда — главное, подальше! Будь что будет! Но всё оказалось не так, как думалось Чацкому: каждая карета принадлежала каким-нибудь определённым гостям и увозила исключительно только их, как и полагалось. Неужто просить подвезти его до города? Что может быть невежливее?! Часу не прошло, а все уже разъехались на своих каретах. Остаётся только спрашивать фамусовского кучера… — Нет, не довезу, — покачал тот головой, — повозка у нас давно не в порядке, и мы никуда не выезжаем… Не можем мы тебе помочь, ступай, барин, своей дорогой. Кучер вполне вежливо и учтиво, но непреклонно отказал и закрыл дверь в людскую, оставив Чацкого одного на холоде. — И вот — даже уехать отсюда невозможно… — опустил глаза Александр Андреевич. — А раз невозможно уехать, значит, дойду пешком. Другого выхода у него не было. Имение Фамусовых располагалось в пригороде, поэтому до города было добрых десять вëрст. — Дойду… Так дойду. — старался утешить себя Александр. — А там уж, в городе, найму ямщика — и в Санкт-Петербург. Там любят разумных… Но мороз кусался и злился, а вьюга заливалась в сугробах зловещим, наглым смехом, заметая тропинки и затрудняя обзор. Никогда ещё Александр не чувствовал себя таким одиноким и отвергнутым. Дом, где жила его бывшая возлюбленная, был единственным приютом, где он воспитывался и мог снискать расположение, а теперь его прогнали, кляня в душе, прославили сумасшедшим, и у него не было уже ни друзей, ни средств, ни даже денег. Фамусов, который должен был благословить Чацкого на брак, передал бы ему часть своего состояния, но этого не случилось, а у него были только мелкие деньги на дорогу в отчий дом, он и те потратил. «На будущее надо бы заботиться о запасе средств к существованию, — подумал Александр. — Нельзя предвидеть, что может произойти.» На будущее? А настанет ли оно? В таком-то безвестном, жалком положении! Александр уже понимал, что не дойдёт до города и за всю ночь. Он изнемогал от усталости и холода, а путь был ещё далёк. По сторонам виднелись такие же пригородные усадьбы, в которые так тянуло попросить ночлега или хотя бы кусок хлеба… Но мудрый Чацкий знал, что и обыкновенный нищий вызывает подозрения, а уж хорошо одетый нищий их вызывает неизбежно. Наконец, забредя на какую-то аллею, он опустился на скамью и плотнее закутался в меховой воротник. «Почему так? — в тоске и печали думал Александр. — Почему людей со взглядами лицемерия, бюрократизма, чванства и чинопочитания развелось такое количество? Ведь если такие люди возьмут власть в свои руки, учёным просто некуда будет податься. Их отвергнут, как отвергли меня. И даже Софья, моя милая и упрямая Софья тоже не признаёт во мне былую дружбу. Но жить без неё я уже не могу… Она моя первая и единственная любовь, моё сердце по-прежнему пылает к ней, как бы она не сердилась на меня…»       Ещë день назад Александр был уверен, что разговор с любимой даст ей вразумление, а теперь дрожал от холода на одинокой скамейке, не имея сил и воли идти дальше, и горестно вздыхал при каждом воспоминании о его милой и единственной, которую ему никогда не удасться забыть, если он прибудет в Петербург. Прибытие в Петербург, однако, было сомнительно, так как мысли у Чацкого путались и застывали. «Спать нельзя! Засну — не проснусь уже!» — напоминал себе Александр, но встать и пойти дальше он уже не мог. Клонило в сон. Очки его замёрзли, он ничего не видел, да и холода уже не чувствовал. Чацкий дремал, положив под голову локоть, и увидал сквозь дрëму какой-то странный приближающийся золотистый свет. В этом свете ему явилось прелестной красоты создание, держащее что-то сияющее в руке. «Сон про фею лунного света? — непроизвольно удивился Александр. — Разве мне, учёному, не должна сниться таблица умножения?..» Но когда фея настойчиво потянула его за руку, он всё-таки согласился пойти с ней, при этом с усилием оторвав примëрзшую к скамье шубу. Дальше бред Александра немного прояснился, и он разглядел, что его придерживает за руку и ведёт вперёд не лунная фея, а девушка с фонарём в руке. Знакомый голос исходил от неё и шептал что-то ласковое, родное, но кого ему напоминает это создание, Александр не мог вспомнить, так как чуть не терял сознание от пережитых мучений… Наконец, Александр Андреевич пришёл в себя и огляделся. Он сидел в кресле, тщательно укутанный тёплым покрывалом; рядом Софья старательно перемешивала что-то в чашке. — Где ты была, любимая? — изумился он. — И где был я сам? — Ах, Александр, милый! — воскликнула Софья и подала ему чай с мёдом. — Прости меня за всю дерзость и непонимание! Я наконец поняла, что все твои взгляды и убеждения были безоговорочно правы. Ты — как раз тот человек, что так нужен мне, с которым я согласна, с которым меня свела судьба, и которого я, по собственной глупости, едва не упустила! Софья обняла Александра, роняя ему на грудь слëзы раскаяния, и ему казалось, что они согревают его душу, что значат для него исполнение мечты, которую он почти счёл несбыточной. Глаза его засияли счастьем. — Я надеялся, я верил, я знал! — говорил он, гладя головку Софьи. — Конечно, я не представлял, как это произойдёт, но всё равно… Ты поступила мудро и по справедливости, а, значит, бесспорно достойна своего имени — София. Я прощаю тебе всё, ведь я по-прежнему люблю тебя. — Ты? Меня? — всхлипнула девушка. — Я ведь мучила тебя, презирала и прислушалась к твоим советам только один раз, ради игры! — Люби меня так же, как и в былые времена, и этой бесконечно растущей любовью ты искупишь все мои страдания. Выйдешь ли ты за меня? — О, верх счастья! — вскричала девушка и стала целовать его. Они ещё долго сидели, обнимаясь и счастливо улыбаясь, не обращая внимание на то, что была уже глубокая ночь. Но именно в эту ночь и произошла настоящая их встреча, окончательно срастившая их пути и интересы вместе. И всё же, одно препятствие ещё было… — А как же мой батюшка? — вспомнила Софья. — Он ведь не согласится отдавать меня за человека с неудачной служебной карьерой. Александр подумал-подумал… и предложил: — А давай бежим из обители фамусовского общества в Санкт-Петербург, обвенчаемся там, а потом, через некоторое время, ты пошлёшь отцу письмо, в котором и расскажешь всю правду. Тогда батюшка уже не будет сожалеть о нашей свадьбе и грозить тебе отцовским проклятием, а смирится и простит тебя. — Очень мудрое решение, — согласилась с ним Софья, и ранним утром, пока сон ещё не ушёл от обитателей имения, написала записку, где сообщила о предательстве Молчалина и правде Чацкого, одолжила у соседей карету и уехала с любимым в Петербург. Весь день Фамусов ходил хмурый и ворчал, сам не зная, о чëм. Он был поражён дерзким поступком дочери и, к тому же, огорчён уходом своего любимого асессора Алексея Ивановича. Но через месяц, узнав, что Александр и Софья Чацкие занимаются производством научных и философских книг, Павел Афанасьевич задумался: а может, и не обязательно таким барышням, как его дочь, выходить только за служилых полковников и офицеров? Ведь другие работы тоже бывают полезны для страны. В конце концов, разве философы, литераторы и учёные не делают карьеру в своей службе, пусть даже и не в военной?! «Это какая-то новая служба… — думал Павел Афанасьевич. — Обязательно приеду в Петербург, узнаю о ней больше и навещу мою дорогую Софью. И как Александра не уважать, если такую пользу людям приносит? Удивительно, как заблуждался я, отказывая ему в разрешении на брак!»       А о подлом Молчалине больше никогда не слышали. И никто не знает, где он нашёл себе пристанище.