LOVEки

Пенни/Джаггед

Пенни мечтательно вздыхает, прикрывая глаза, пока Джаггед колтыбается на сцене, потряхивая стариной и своей гитарой. Она никогда не перестанет им восхищаться: этот нрав, этот характер, этот рок-н-ролл, рождённый в его душе. Она организовывает всю его жизнь, она знает всю подноготную. Но она НЕ влюбленна. Потому что она просто Пенни, просто помощница, просто девушка. А он — Джаггед Стоун, и этим всё сказано. Он рок-звезда, он рождён блестать, он существует для того, чтобы блестать, а она существует лишь для того, чтобы стоять в его тени. Возможно, это немножко грустно, но Пенни не грустит, потому что: она. Не. Влюблена. В Джаггеда. Может, влюблена исключительно в свою работу, в его творчество, но не в него, нет, ведь это просто невозможно. Любить помощнице рок-звезду невозможно, нельзя. Что подумают? Что скажут? Это точно осудят и не примут. Стоун, карьера Стоуна пострадают. Пенни и вовсе придётся не сладко. Ей до сих пор не могут простить ту аккуманизацию в пекарне. Любовь точно не простят. — Ууух, рок-н-ролл, это было ди-и-ико! — восклицает Джаггед, плюхаясь на стул в своей гримёрной. Пенни улыбается, прикрывая дверь и осторожно присаживаясь на край дивана. Стоун подпудривает и так белое, мертвецки бледное лицо, словно он проспал в гробу пару столетий, и подмигивает самому себе в зеркале. Пенни смущённо краснеет, улыбается. Её губы вроде бы раскрываются, чтобы что-то сказать, но она лишь вновь захлопывает их, закусывает нижнюю и отводит глаза. Нет. Она совсем не влюбленна.

***

Роллинг немного понуро смотрит на розочку из сливок в своём капучино, не понимая, что заставляет её грустить уже такое невыносимое, просто безумное количество времени. Уже лет пять-десять она курирует все существующие не межпланетные (пока что), но всё-таки земные звёзды (хорошо, земные звёзды, которые светят над Парижем). Получает неплохие деньги, ни в чём себе не отказывает, окидывает помещение гордым, независимым, холодным взглядом, стоит только ногам переступить порог. А что-то в сердце всё равно забило сток. Что-то не даёт ей улыбнуться, погладить собачку, кошку на улице. Это странно. От этого грустно. Она запирается в своей квартире, оседая на пол в прихожей, опирается спиной о стену, утыкается носом в колени, прикрывает глаза и так и засыпает, не поужинав, не умывшись, не переодевшись, (даже просто не раздевшись). Такое стало случаться с ней слишком часто (буквально каждый вечер) и начало серьезно беспокоить Пенни. Она ходила ко врачам, но они лишь тыкали ей справкой "здоров", ходила к терапевтам, но и те недо-специалисты разводили руками, мол детской травмы нет, а дальше мы бессильны. Она пытается минут пять десять, иногда двадцать, иногда полчаса постоять на улице, повпитывать всегда такое жизнерадостное солнце. Сначала ей казалось, что это заряжает её энергией, но потом то ли перестало так казаться, то ли просто перестало действовать. И кафе, в котором она сидела сейчас, в котором она сидит так часто, в котором у неё уже даже не спрашивают заказ, почему-то тоже не радовало. Хоть и было приветливым в действительности: и вазочки с цветами, и ароматная выпечка, и сладкий кофе, хоть Пенни предпочитала и горькой, но почему-то в последнее время пила только сладкий, и вообще все удобства, вся эстетика — всё собралось, скопилось, сохранилось здесь. Даже спустя столько лет, когда она последний раз приходила сюда не одна. — Пенни! О, Господи, я не верю... Пенни! Роллинг растерянно вертится, пока взгляд не натыкается на чертовски-чертовски знакомое лицо. Она шумно вздыхает, её брови подпрыгивают вверх, а ладонь прикрывает распахнувшийся рот. Джаггед подбегает к ней, заключая в крепкие объятия, что-то быстро и много говоря, но Пенни никак не может прийти в себя, лишь застыв каменной статуей на стуле.

Стоун... Джаггед... Злой гитарист, Траблмейкер, крокодил, Икс-Вай, ЛедиБаг, Супер-Кот, рояль, очки, Маринетт, пекарня, фанатик, отель, концерт, гримёрка, белая пудра.

***

— ... Не-е-ет, что ты, Ролли, что ты. Такую жару Клык бы не вынес.. Хах..аха-ха-хах! Его бы пришлось купать три раза на дню! Точно, вот чёрт, да~а, рок-н-ролл!.. — Стоун хлюпнул своим латте, вытерев с отросшей бороды сливки. — А вообще место хорошее. Тебе бы понравилось... А-эм-н-ну н-нет, в смысле...эээ, наверное!.. Н-ну м-не же просто понравилось и тебе бы значит зашло! Э-д-да! Иоу, х, д-да... Пенни улыбнулась, поймав себя на мысли, что Джаггед не изменился и, возможно, раз её щёки горят сейчас, как и прежде, а сердце так же неритмично отбивает стук в груши, она тоже. Однако это вновь такие странные чувства... Теперь приятные, да, но...такие же непонятные. Стоун ведь просто рассказывает ей о своих путешествия, об отшельнической жизни на острове, о хуле по вечерам, акулах, которых он оседлал, скатах, подплывающих настолько близко к берегу, что зачастую их покатые и плоские тела так и остаются лежать на горячих песчаных пляжах. А она краснеет, как дура, смущается, как дура, вспоминает прошлое...тоже, как дура! Он уехал, он счастлив, он давно забыл о ней, а она всё ещё помнит то, что не может даже объяснить, даже самой себе. — Т-тыыы, ну, это, если будет свободный денёк или два...прилетай ко мне в гости. Я всегда тебе рад! Роллинг прикрывает глаза, улыбается. — Я постараюсь, Джаггед. А в календаре уже обводит кружочком предполагаемый день вылета. Стоун чувствует невероятное смущение, он смущался сейчас так, как не смущался никогда, возможно, первый раз за всю жизнь, возможно, первый раз так чертовски. Неужели он раньше не видел? Неужели он раньше не понимал? Неужели он раньше не осознавал? Неужели он раньше отрицал всё, что на самом деле творилось в его душе, сердце и печёнках. Было непривычно, было странно, было нелегко и было не понятно. Он смотрел на Пенни, на Пенни Роллинг, с которой проводил так много времени, что легче будет сосчитать события, в которых она не участвовала, чем события, в которых участвовала. Это и концерты, и доконцерты, и послеконцерты, и кафе, и гримёрки, и вагончики, и самолёты, и машины, и даже совместные спа-процедуры, невольные, во время купания безвременно ушедшего из их жизни Клыка. (Который, собственно, и был причиной плевка Стоуна на карьеру, на музыку, на Париж, на людей. На Пенни.) А сейчас он видел её вновь. Такой же, как и тогда, такой же, как и всегда. Такую родную, милую, добрую, ответственную Ролли. С её неизменным стилем в одежде, улыбкой, глазами, смехом. Она пила свой любимый капучино, сидела в лучах солнца, наслаждалась каждым мгновением. Наверняка, её жизнь сложилась, наверняка, она всё такая же работящая и ответственная, наверняка, она всё такая же. А, что? Нет, он не влюбился. Он просто соскучился.