О табу.

Мама о таких парнях как Дункан, даже не говорит. Для нее они — почти разложившийся мусор, лежащий на дороге и до острова Кортни с ней полностью согласна. В подобных членах социума нет никакой надобности. Они злы, грубы, ограничены и совершенно не вписываются в жизненный план, который Кортни давно установила самой себе. Двухэтажный дом, муж-юрист, пушистый корги и репутация настолько безупречная, что ее чистота может побороться с только выпавшим снегом. Кортни не фанатка уголовников, любителей пирсинга и крашеных фриков, чье место где-нибудь на выставке авангардного искусства на месте экспоната. Дункан, как не странно, собирает бинго, даже не напрягаясь. Тюрьма — это его второй (если не первый) дом, из всего обилия железа на лице можно отлить дюжину (и не одну) пуль, а краски в его волосах так много, что даже готка-Гвен косится со слишком очевидным неодобрением. Дункан — это буквально ходячее табу, но что-то внутри Кортни этого либо не понимает, либо напрочь игнорирует, стоит чертовому уголовнику заладить свою шарманку с принцессами, рыцарями и, прости господи, драконами. Это вроде и греет девичье самолюбие, но в то же время навевает мысли о подкатах настолько дешевых, что даже страшно. Кортни и близко не относится к облакоголовым принцессам, чье внимание можно привлечь нафталиновыми клише (эту роль стоит отдать Линдси), но Дункан этого либо не понимает, либо отказывается понимать. Его «принцесса» райской трелью ласкает слух и Кортни почти соглашается с тем, что ей приятно подобное обращение. Пожалуй, назови ее Дункан хоть капибарой, она бы, с великой долей вероятности, отреагировала точно также. Не потому что капибары милые. Нет. Потому что так говорит Дункан. Та животная часть, старательно призираемая обществом, и возвышаемая в больных фантазиях, не лишена порочного магнетизма. Кортни и презирает себя, и не может ничего с собой поделать. Едва Дункан начинает подмигивать на обеде, как сердце само тревожно бьется вперед-назад, выбивая в глазах фейверк. Дункан человек невозможный. Он задира, хулиган и просто преступник, хоть и со слезливой биографией. Самое смешное кроется в том, что эта самая биография и правдой может не быть, но Кортни верит Дункану на слово и это не есть норма. Мама в шоке от подобного поворота событий и Кортни ее не винит. Она сама не ожидала, что чисто проектная история способна обернуться чем-то серьезным. Конечно, простой поцелуй — это не кольцо на пальце, клятва о любви до гроба и совместно нажитое имущество в комплекте с детьми, но на них смотрит целая Канада, что уже не есть хорошо. Но, с другой стороны, после этого камеры следят за Кортни куда чаще, и это дает все основания, чтобы ослабить давление собственной предвзятости. Кортни хочет денег, связей и, по возможности, протоптанную дорожку к самым верхам медиа-славы. Эти желания не исчезают, когда Дункан подвигается ближе и призывно подмигивает, гремя пирсингом на брови, но прячутся за удушливым слоем сигаретного дыма. Целоваться с Дунканом — это то же самое, что открытым ртом дышать над дымящей пепельницей. Кортни сама не курит, другим не советует, но во время поцелуя довольно морщится, с трудом сдерживая желание показать средний палец в объектив. Мама верещит, что этот мальчишка все сломает и Кортни, признаться честно, почти согласна с этим. Будь она порядочным мальчиком-юристом, то не посмотрела бы на девушку, которая охотно лобызалась с уголовником, пусть и в беспечные шестнадцать. Но, справедливости ради, кто знает, что будет потом? Имя всегда можно изменить, лицо перекроить, а биографию придумать. Канада — страна свободная, а отпечатков Кортни в реестре преступниц не наблюдается. В любом случае, получая очередной звонок из дома, Кортни клятвенно повторяет одно и то же: — Это все ради шоу, мама. Все рейтинги держатся только на нас. И после этих слов желание вымыть рот с мылом куда сильнее, чем после очередной порции горьких сигаретных поцелуев. В такие моменты Кортни не смотрит в камеры, закрывает микрофон и искренне надеется, что никто, кроме матери, эти слова не услышит. Иначе что-то рухнет. Но, если не считать пустоты после домашних звонков, в остальном все отлично. С каждым новым поцелуем незримое табу становится все слабее, и слабее. Дункан по-прежнему дымит как паровоз, но его грубые руки сжимают талию до волнительной дрожи, поэтому с Кортни все хорошо. Ей даже нравится дискомфорт чуть выше бедер. Телекамеры смотрят жадно, фиксируя каждое, даже самое незаметное движение. Кому вообще есть дело до унылой Гвен, стервозной Хезер или не самой умной Линдси? Все шоу держится на Кортни и на том, как медленно меняется ее мир. Дункан умеет играть на гитаре, потрясающе рисует и режет по дереву так, как никто не умеет. Кортни смущенно хихикает, видя деревянную розу и грубые пальцы, свободные от кровавых отметин. «Это ничего не значит» — думает Кортни про себя, но розу прячет так далеко, что не только Крис, но и даже оператор не в курсе где искать подарок. Кто-то из участников шутит, что Кортни похожа на того странного чудика из «Властелина колец», который только и делал, что говорил о некой прелести. Себя Кортни убеждает, что это не так. Она вообще может избавиться от подарка в любой момент. Что вообще ей может помешать бросить кусок дерева в пылающий огонь? Формально — ничего, фактически — все и сразу. Себе Кортни твердит, что все она делает лишь для шоу и своего будущего. Нет такой звезды, которая не имеет за плечами романа с «плохим» парнем. То, что в ее душе поют бабочки — это просто дополнительный эффект. «Это ведь классно, что мне нравится с ним целоваться» — Кортни смотрит на Дункана так пристально, что под ее взглядом можно плавить металл. Когда Дункан оборачивается и подмигивает, сердце грозится вырваться из груди. Кортни ловит себя на мысли, что было бы здорово остаться на острове только вдвоем, без камер и прочих. Кортни не верит, что она влюблена. Это просто химия, харизма и собственная правильность, стоящая в горле древней костью. Все закончится, едва кто-нибудь из них покинет шоу. Кортни и думать не хочет о том, с какой пугающей скоростью пустеют пни и редеет состав участников. Пока ей хочется думать об окончательном сломе табу.