these walls.

Испанское локальное кафе. Семь вечера. Лето. Играет «Suki Waterhouse — Good Looking» на всю улицу. The skyline falls as I try to make sense of it all I thought I'd uncovered your secrets but turns out there's more You adored me before Oh, my good looking boy Мэтт мягко (жарко) целует Милли в губы. Мокрые рты, горячие дыхания. Он делает это, когда слышится последняя строчка. В груди расползается огромное тепло к нему одновременно с капелькой тревоги. Они тут. Яркий запах кофе. Вокруг. Запах сладких пирожных, морского бриза, тоненьких полевых цветов. Они все просто сидят за небольшим деревянным этим столиком, лицом повернутые к пляжу. Чисто вам какой-то украденный студийный кадр из любого продакшена A24. Пастельные тона, желтый, оранжевый, алый-алый, правильная симметрия. Хороший саундтрек. Вот как. Мэтт в одних летних шортах с дурацкими пальмами, Милли в его собственной большой черной футболке с логотипом «tHE DOORS» посередине груди, которая достает ей до коленок, ей богу. Висенья ловко устраивается между папой и мамой — синяя панамка на голове, она сама забавно закрывает ей все брови и почти-что глаза; в руках большое мороженое с разноцветными звездочками. Семья. Запомните это, вбейте себе в память. Солнце совсем скоро спрячется за горизонтом, но пока оно освещает море, оно делает из него сущую сказку, которая теряется в одном-едином моменте. Прямо сейчас, только тут, нигде больше. Никогда. Ну и: — Вы возьмёте меня на тусовку? — Девочка смешно жмурится, потом переводит взгляд то на Милли, то на Мэтта. — Хочу познакомится с вашим французским Фабианом. Патрик мне про него рассказывал, сказал, что он похож на лабрадора с сердечками в глазах. Это так? Невероятно. Мэтт громко прыскает. Он мимолетно переглядывается с Алкок, получая широкую улыбку от нее в ответ. Ну, конечно же. Патрик и его истории. — Вообще-то, он больше похож на диснеевского Принца, ага, — Милли обнимает дочку за плечи, она сама подбородком поверх утыкается в ее панамку. Эх, да, старый добрый Фаб с побитым носом. Практически легенда. — И он очень много говорит плохих слов. А ты- Висенья смущенно хихикает. Звездочка из глазури приклеивается к уголку ее рта. — Да-да, я понимаю. Окей, мам, а что на счет Оливии Кук? Пэдди что, провел ей целую лекцию по общим знакомым? Ну, кайф. Становится прикольно. — Оливия супер, с ней точно стоит познакомится, — Смит тупо и нагло перехватывает у Висеньи мороженое. Девочка недовольно фыркает. Но она тут же получает его назад. Мужчина поспешно вытирает ей рот пальцем, стирает шоколад. — Тебе она понравится. Сто процентов. — А кто еще мне понравится, м-м? Интерес, детский интерес, какая-то нескрываемая радость. Очевидно же, что если бы эта малышка знала Харвина (маленького Люка Таргариена), то он бы точно стал ее лучшим другом. Милли по-доброму улыбается. Она чуть поворачивается назад, потом тянется за кусочком пиццы. — А с чего ты решила, что мы тебя с собой возьмем, малявка? Эта тусовка только для нас, для взрослых. — Ну мама-а… Факты. — Эмма Дарси, — Мэтт просто откидывается на спинку деревянной скамейки. Его шорты буквально выжигают глаза. Дурацкие смешные пальмы. Одну руку он оборачивает вокруг горячих плеч Алкок. Пальцы невольно сжимает, потирает ее голую кожу. — О-о, это точно. Я так за ней заскучала, блин, — девушка запросто кивает на эти слова, она сжимает руку Смита в ответ. Минуту они молчат. Просто наблюдают. Смотрят на волны и на горизонт. Все это хорошо. Людей вокруг вообще нет. Только они трое, сами по себе, как маленькое такое пятнышко посреди мира. — Мама, а расскажи историю, как вы с папой поняли, что влюбились друг в друга. Это все случилось из-за удачного времени? А? — «Удачного времени»? — Милли переспрашивает. Она опять переглядывается с Мэттом. Тот хмыкает. — Что ты имеешь ввиду, дорогая? Мэтт тупо хмурится. Его брови чуть кривятся, он открывает рот быстрее, чем делает это Висенья. Говорит: — Время, это не прямая линия, малявка, оно всё искривлено. Есть куча скучных вещей, таких, как воскресенья, вторники и четверги после обеда. Но время от времени бывают и субботы, переломные моменты, когда возможно всё, что угодно. Именно в один из таких я познакомился с твоей мамой, мы сидели в коридоре перед кастингом. Она меня сама чуть ли не побила, представляешь? Девчонка со смешной белой челкой. Наверное, тогда я и понял, что в нее влюбился. Бесповоротно. Правда? Еще какая. Ну давай, Мэтти, давай еще больше отсылок к Бейлону и Алиссе, всегда спасибо. На щеках у Алкок вдруг появляется очевидный румянец; ползет ей на шею, на ее ушки. — Ого-о, — Висенья хохочет, потом удивленно смотрит на маму во все глаза. Она встает на ноги, поворачивается лицом к ней, но задает вопрос Мэтту. — То есть, ты просто сразу знал, да? Как так бывает? А вот так. Она — часть моей души, получается. Моя, моя, моя. — Полагаю, что так просто бывает. Другой вопрос в том, хотел ли я это принимать. Но все же, как ты видишь, я это принял. Ведь любовь, это даже скорее не эмоция. Любовь — это обещание. Быть. Жить. Делить особенные дни на двоих. Милли бегом утирает свои глаза тыльной стороной ладошки. Висенья немного молчит, потом кивает. Она привстает на носочки, целует Смита в щеки. Руками обнимает его за шею. — Спасибо, что ты рядом с ней сейчас, — она шепчет ему, шепчет, пока Мэтт обнимает ее в ответ. Пока он утыкается подбородком ей в темные волосы, пока глаза его находят глаза Алкок. Висенья всегда (каким-то образом) чувствует то, как ощущает себя ее мама. Это та телепатия, это их общая супер-сила. — И что ты рядом со мной, папа. — Всегда, — Мэтт обещает. Это правда, это так. — Слышишь? — Да. Я знаю. — А я знаю то, — Милли наклоняется к ним, обнимается с ними вместе. — Что нам пора уже возвращаться, окей? Солнце почти село. Ты скоро замерзнешь. А еще мне кажется, что я видела- Девочка ее перебивает. — Но ты же не рассказала, когда ты поняла, что влюбилась в папу, — Висенья на нее сама возмущенно смотрит, выворачивается из рук Мэтта. — Так не честно! Вообще не честно! Я хочу знать, пожалуйста-пожалуйста. Смит низко посмеивается. Он целует ее в лоб. — Ты все узнаешь, — Он ловко достает свои ключи от машины, передает их девочке. — Можешь открыть машину, если хочешь. Ты же хочешь? Знаю, что да. А когда приедем домой, то мама тебе все расскажет. Висенья закатывает глаза. Но она соглашается. — Вы обещаете мне на мизинчиках? — Конечно! — Алкок тянет свой мизинец, сцепливает его с маленьким пальчиком. — Как же по другому? Мэтти, давай. Мэтт делает тоже самое. Он опять оставляет поцелуй у малышки на лбу. Она только берет ключи, подпрыгивает с ними на месте, а потом бежит в сторону парковки. Непослушное такое цунами, а не ребенок. Мэтт тут же притягивает Милли к себе. Он целует ее в губы мягко, жарко. Стирает след от соленой дорожки слез у нее на лице. — Все хорошо? — Мг-м. — Точно? — Мне просто показалось кое-что. Пустяки, Мэтти. — Что показалось? Алкок опять впечатывается в его рот своим. Она тянет его нижнюю губу зубами, потом отстраняется от него — быстро, быстро, ловко. В груди опять возникает тревога. Теперь она большая, четко-ощутимая. Где-то в небе слышится какой-то грохот. Даже какой-то рев, больше похоже на то. Мэтт цепляет Милли за подбородок. На фоне смеется Висенья — она уже успела открыть дверцы в машине Пэдди-Патрика, она даже включила сама радио с новым альбомом какого-то лондонского исполнителя. — Мне очень жарко. — На дворе же лето, не так ли? — Ты не понимаешь… такое впечатление, что я сейчас сгорю, — они смотрят друг другу в глаза: неотрывно, ясно и проникновенно. Солнце садится. Темнота расползается вокруг, как паутина. Слышится отчетливый рев. Опять. Тело само по себе вздрагивает. — Разве ты не ощущаешь? Он ощущает. Милли может поклясться, что она видит, как половину его лица «освещает» что-то. Как огонь. Огонь. Она дергается, отворачивается от него в одну секунду. Ее взгляд прикипает к небу. Тучи, тучи, облака. Запах кофе, запах любви, запах полевых летних цветов. Малышка Висенья и ее смех фоном. А потом в одно мгновение… Милли видит над ними Дракона. Дракона, того самого, который появлялся в ее кошмарах много раз, в ее этих снах — раз за разом, год за годом. Она видит Дракона красного, алого, огромного. Он рычит. Крылья его рассекают воздух. Людей вокруг нет. — Мне страшно, Мэтти. Она буквально чует запах серы, огня, крови, крови, крови, металла. Сердце замирает в груди. — Пожалуйста, не забудь это. Обещай мне. — Что? Что ты имеешь ввиду? Дракон приближается. Его тень ближе, ближе, больше, она вдвое больше. Милли цепко ухватывается за руки Смита. Она переплетает с ним пальцы. Больно. — Скажи, что ты имеешь ввиду! — Она уже кричит, перекрикивает рев и ветер. — Сейчас же! Скажи мне! Мэтт плотно закрывает глаза. Проходит долгая и мучительная минута, а потом Дракон оказывается просто-таки над их головами. Он тут, тут. Уже нет времени на побег. Он открывает пасть, он выпускает целую кучу пламенного огня на них. Остаются одни кости. Милли просыпается. 1. And now I know how Joan of Arc felt Now I know how Joan of Arc felt As the flames rose to her roman nose And her Walkman started to melt, oh Символично. Поистине. Ночь. Одна полицейская машина впереди, две позади. Их «бандитское» сопровождение. Время возвращаться к Тому Моррисону на съёмочную площадку, они итак уже выбесили там всех тем, что укатили на Мустанге Пэдди куда-то, никому особо ничего не сообщив. Когда вы будете? пишет Эмили, присылает целую кучу смс-ок. Мы с Оливией ждем тебя в твоем трейлере, детка. Какую там таблетку тебе купить? Мэтт спокойно держится за руль пальцами. Милли резко трясет головой, она в шоке моргает раз, моргает два. Ничего не понимает. Абсолютно. Херов ноль понимания. Ее смешная майка и великоватые шорты, которые они купили не так давно в одном из сувенирных магазинчиков — мокрые, буквально, насквозь. Белье липкое. Тело тут же покрывается огромными мурашками. Моментально к горлу подступает липкая тошнота. Блять. — Останови м-машину, — тупо просит Алкок; голос ее не слушается. Он все еще хриплый ото сна. Глаза намертво застилают горячие слезы. Ничего не видно, ничегошеньки, губы дрожат. Кажется, что даже то, что не может сейчас болеть в ней — болит. Всецело замыкается болью в нервах. — Что-то случилось? — Мэтт обеспокоено переводит взгляд на девушку. Он берет и тут же выключает радио, почти-что ломает кнопку звука, потом чуть подается вперед к Алкок. Он хочет к ней взять и дотронуться, но не может отпустить руль. — Останови. М-машину. М-мне н-нехорошо. Он без лишних вопросов тут же выворачивает машину вправо, тут же сам съезжает на эту обочину, чуть было не черкнув полицейскую машину впереди. Милли вылетает на улицу, она падает на колени, она обхватывает руками голову. Старается начать дышать, хоть как-то это сделать, но не может, попросту не может — легкие тупо отмирают, кажется. Мэтт появляется рядом с ней за секунду, он ее поворачивает к себе; он, вроде как, даже посылает к черту одного из испанских полицейских, когда тот к нему бегло обращается. Его большие ладони прикасаются к ее лицу, он заставляет ее посмотреть себе в глаза. Мне в глаза. Смотри. — Что такое? Что случилось? Тебя что-то болит? Пожалуйста, не молчи. Милли. — Смит сам пугается. Он чуть ее дергает в сторону, как будто от какого-то транса возвращает в реальность. — Милли, блин. Поговори со мной. Что такое? Что такое? Кажется, у меня только что был самый страшный сон изо всех, которые только могли у меня вообще быть. Там был ты, у нас была дочка, прекрасная девочка с непослушными волосами, с ясным взглядом, я назвала ее Висеньей, потому что ты хотел бы так, потому что наша «связь» прочна, она гуще крови, она выходит за грань Таргариенов, поистине, и в этом сне мы с тобой жили в стеклянном домике на побережье, были вместе семьей… бля, а теперь получается, что это все оказалось ненастоящим, что это было только блядской выдумкой, о Боже. Громкие рыдания вырываются из груди. Пальцы цепляются в плечи мужчины — крепко-крепко, почти больно. Как же об этом сказать? Как же самой такое пережить и отпустить? Разве что… — Мэтти, — она вся дрожит, как какая-то тряпичная кукла. Шепчет, шепчет, еле говорит. — Мы ведь сейчас возвращаемся на площадку? Мы ведь были не так давно в «драконьем» домике, да? В том, который ты мне впервые показал. Сегодня. Где пустая кухня, пустая гостиная, огромная спальня с огромными окнами, с этим твоим прекрасным видом на море. Именно. Так и было. — Ну да, — он хмурится, брови сходятся на переносице. Позади них стоят полицейские. Ночь на дворе, темно так, что практически ничего не видно. Только фары освещают их силуэты. — Да, Милли, а что не так? Что случилось? Вот так вот, значит. Ей действительно это все приснилось. — Господи… Ну почему так больно… Слезы ее скоро умоют, честное слово. В грудине печет, трескается, бьется все на миллион осколков. — Что не так, а? Тебе что, приснился кошмар опять? Про того красного Дракона? Про этого блядского Дракона? Скажи мне. Скажи, блин, мне. Я тут для тебя. Алкок крепче обхватывает Мэтта. Она буквально прижимается к нему всем своим телом. Мой. Мой. Мой. Тут, со мной рядом. Они как-то полу-сидят (полу-лежат) на земле. Холодно. — Я… Мэтти, это б-было так п-похоже на реальность, ты не понимаешь, — светловолосая всхлипывает, сердце бьется где-то в горле. Во сне что, реально прошло больше семи лет? — Там бы ты, а еще я от тебя ушла, бросила тебя, а потом у нас б-была… Наша маленькая Висенья. Девочка — сплошной ураган, яркое напоминание всем, как хорошо быть живым, как это хорошо быть добрым по отношению к другим, как хорошо любить и отдавать любовь в ответ. Ты же ей заплетал косички. Ты ее учил дома, ты вместе с ней собирал камушки, строил Замки из песка. Ты обещал ей, что позаботишься о ней. Ты был ее папой. — Милли, ш-ш, — Смит ее качает со стороны в сторону, громко дышит ей в висок. — Все хорошо, теперь все хорошо, я тут, я тебя держу. Чувствуешь? Все в порядке. Тебе самой не обязательно сейчас рассказывать мне эту историю, тебе нужно успокоиться. Как только мы вернемся, мы обо всем поговорим. Ладно? Обещаю. «Пожалуйста, не забудь это. Обещай мне». Складывается впечатление, что Мэтт отдаленно все понимает. Как-то. Телепатически. Алкок упрямо мотает головой. Ну и: — Я тебе соврала. — Соврала? Скажи, скажи, не молчи. Тайну открой, мы же так с тобой связаны. — Я не принимаю таблетки, — Алкок чуть отстраняется. Страх сковывает дыхание. Она заглядывает Мэтту в глаза. Почти ничего не видит. Только его уши горят красным, ведь свет от фар просвечивается через кожу. — Думаю, что у меня будет от тебя ребенок. Я хочу от тебя ребенка. Я еще его не могу чувствовать, но я знаю, что он там. Знаю это, как и то, что я бесповоротно и навсегда в тебя влюблена. Мэтт вдруг напрягается, каменеет. Он ничего не говорит. Только пальцы его стирают слезы — все прикосновения ласковые, осторожные, хорошие. Милли кусает себе губы до крови, кажется. — Тебя это пугает? Одна секунда, две, пять… Их опять зовет полицейский. — Нет, — он вдруг мотает головой. Ртом прижимается к мокрой коже у нее на шее. Целует раз, потом еще раз. Обещает кое-что, ведь любовь это также и обещание. — Я очень тебя люблю, Милли, я хочу быть с тобой. Правда. И я точно совершенно не против маленького ребенка, который будет теперь вместе с нами. Они целуются. 2. У нее рождается маленький мальчик. Их невероятный (невозможный) малыш. Со светлыми прядками волос, с полным ртом зубов. Даже не плачет. Они называют его Деймоном. Он выглядит сонно, устало, но впервые, кажется, заинтересовано открывает синие глаза, когда Мэтт берет его себе на руки. Взгляд мальчика буквально сканирует мужчину, словно рентгеном. Милли сама лежит на кровати — это больница, вокруг них Патрик (потому что однажды так его назвала Висенья, он ее названный дедушка), Эмили Кэри и весь каст, их общие друзья. Ничего не бывает просто так, как ожидаешь. Всегда есть место прекрасному удивлению. Определенные моменты фиксируются, знаете ли. Крошечные драгоценные минуты. Все движется дальше, произойти может, что угодно, но отдельные фрагменты неизменны. Как и любовь. 3. Деймону полных десять. Хороший мальчик, спокойный мальчик. Очень внешне похожий на Милли. У него на подбородке небольшой белый шрамчик. Погода хорошая, ласковая. Солнце садится к линии горизонта. Волны тупо лижут землю, выбрасывают драгоценные камушки прямиком к ногам. Они все сидят на песке, на своем «маленьком» пляже. Милли в рубашке Мэтта до колен, Мэтт только в одних брюках. Деймон играется со своим детским самолетиком. Стеклянный домик позади. Горит свет. — Хочешь, я расскажу тебе одну историю, малыш? — Алкок подается к нему чуть вперед, она берет и приглаживает волосы своему сыну. Белые прядки падают ему на лоб. Он сам мягко улыбается ей, быстро и уверенно кивает. Мэтт тут же откидывается на руки назад. Он крепко зажмуривается. Он слышал эту историю уже много раз раньше. Она до сих пор отзывается в нем горькой болью и безграничной теплой любовью. Деймон все понимает. Он считывает это понимание с лица своего папы за секунду. Маленькая ручка находит большую мужскую ладонь, пальцы сжимает. — Это печальная история, мама? — Ничто не печально, пока не закончится. — Как она называется? Мэтт отвечает первым: — Наверное, она называется… Висенья. — Тогда расскажи мне о ней. Милли рассказывает. КОНЕЦ.