moth to a flame

      Сырой, унылый и тревожный.       Лондон уже которую неделю стоял, затянутый памороком, разливался дождём и подгонял жителей прятаться под капюшоны кованых ограждений многоквартирных домов. Пульсация его каменного сердца ощущалась острее обычного: в вареве разноцветных шляпок и бесчисленных плащей Джеймс Поттер не искал знакомых лиц, он цеплял глазами пластмассовые фигурки за витринами, безжизненные манекены и неоновые табло. Он рыскал по карманам в поисках зажигалки. Болезненный, простуженный, как сам октябрь, молодой мужчина брёл, казалось, бездумно, но его путь был проложен самими Мойрами к дверям невзрачного, запущенного здания.       Больница имени святого Мунго была неприветлива к своим посетителями: сквозь пыльную фрамугу выглядывали безликие фигуры. Посетители его были такими же — потерянными странниками, не имеющими лиц и, местами, прошлого — и будущего. Джеймс весь такой же — запыленный, несчастный, потерянный в закоулках души. Этот путь он знает лучше, чем закрома Хогвартских коридоров, нанесённые на карту, что Филч кощунственно конфисковал у них — бравых львов — на седьмом курсе. Полная блондинка на ресепшене кивает ему, словно старому знакомому, и провожает скорбным взглядом. Ей — как и многим другим, как и всему персоналу целителей и стажёров — известен его дальнейший путь. Джеймс на ходу приглаживает встопорщенные волосы, заглядывает в поэтажный указатель.       Пятый этаж. Недуги от заклятий. Облупившаяся краска на табличке зачитана им до дыр: Джеймс Поттер приходит сюда вот уже который год.       Опостылевший коридор — бесконечно длинный, абсурдно одинокий. Джеймс бредёт по нему, словно раненное животное, поджимает бесцветные губы, брови его заламываются так хмуро, что на лбу залегают морщины. Широкая, грубая не от древка метлы, как в былые годы, но от палочки, ладонь сбривает с лица все мрачные тени, осевшие на его лицо за день.       Дверь палаты под номером восемь издевательски выбелена, по слепой иронии врачей напоминает Поттеру о консервативно-аристократичных стенах их общей квартиры, так и не успевшей стать ни для него, ни для неё домом.       — Здравствуй, Джеймс. — призрак прошлого, Лили Эванс, здоровается с ним деликатно, с тенью подростковой робости и смущения, и Джеймс знает: он вырос, а она осталась всё той же гриффиндорской старостой.       Молодой мужчина кивает. Ему стыдно: конечно же она знает; знает, что случилось с пациенткой палаты под номером восемь.       Сегодня вторник, и Поттер немного опоздал. По вторникам он приносит ей лютики, в память о старой дружбе с Ремусом, но сегодня волшебник пришёл без цветов, и Джеймсу особенно тяжело перешагнуть условный порог. Бывший гриффиндорец тяжело вздыхает, хватаясь за ручку двери, будто за якорь.       Нарцисса — его милая Цисси — не бросается на него с объятиями, не целует его щёки, не встречает его улыбкой.       У его Нарциссы пустой, остекленелый взгляд. Она задумчивая, мягкая, переполненная тишиной и покоем, будто очнулась от долгого сна. Тонкие пальцы то и дело что-то перебирают; светлые, будто посеребрённые снегом волосы перепутаны с тёмными прядями, — её локоны в беспорядке струятся вдоль хрупкого трафарета плеч; у его Нарциссы давно под глазами залегли тени — от недостатка солнечного света и свежего воздуха. Его Нарцисса покачивается из стороны в сторону и бормочет себе под нос глупости. Она поднимает голову и смотрит на него. Сначала — неосознанно и тревожно, но после — так ясно, что Джеймс, будто школьник, сияет гриффиндорской улыбкой. А Нарцисса сжимает снитч в маленькой ладони.       — Цисси. — выдыхает Поттер.       Он виновато прячет взгляд: в руках нет яркого, золотого пятна душистого букета. Маленькие солнца остались в вазоне глубоко под землёй, в стенах кабинета аврора Джеймса Поттера. Он торопился скорее увидеть её — тонкий Нарцисс, закованный в тусклых, серых стенах палаты Святого Мунго.       — Я скучал по тебе, принцесса. — шёпот хриплый от сигарет, что давно поселились в кармане; от стылого ветра, что настойчиво продирался сквозь тонкую ткань пальто, и цепкими руками простуды выдёргивал его из привычного темпа жизни.       Но Блэк — почти Поттер, напоминает себе молодой мужчина, — не отвечает ему. Она всё так же сжимает в ладони снитч и хмурит светлые брови. Всего на мгновение, но Джеймсу кажется, что он видит в ней остатки прошлой Цисси. — Джеймс.       А потом его надежды бьются вдребезги, когда Нарцисса тихо зовёт его по имени.       Джеймс Поттер сглатывает вязкую слюну и нервно сжимает переносицу, как всегда делал на курсах мракоборцев перед занятием с Грозным глазом Грюмом. Матрас кровати прогибается под его весом, поскрипывает — в голове проносится мысль, что необходимо заменить его, что для его тонкого цветка он недостаточно мягок. От желания кричать сводит горло.       Такая далёкая, но такая близкая, Нарцисса сидит напротив него. Их будто разметало штормом по разные стороны: Джеймс остался за штурвалом, крепко стоит на борту ногами, но Цисси оказалась в пучине ледяной воды, превратилась в пену. Снитч блестит в тусклом освещении просторной комнаты. Золотые переливы трепещущих крылышек забавляют Нарциссу: она тихо смеётся, кажется, и вовсе не замечая вторжения жёстких ладоней в личное пространство. Пока Цисси отвлеклась, Джеймс умело — о, он так много раз делал это — хватается за тонкий серебряный гребень. Затупленные зубцы тонут в волнах блестящих волос, огрубевшие пальцы не должны прикасаться к прекрасному, но Поттер весь соткан из несуразных лоскутов прошлого.       — Джеймс, когда же ты заберёшь меня отсюда? — капризно лепетала светловолосая юная волшебница и щурилась от ноющей боли; на её лице время не оставило своих следов.       Незнание всегда было уязвимостью для Джеймса: он познавал мир, как мог, и строил собственный из багажа, заполненного опытом минувших поколений, расписанного на страницах древних фолиантов. Но впервые молодому мужчине было нечего ответить — его будто окунули в ледяную воду, отрезвляющая реальность хлёсткой пощёчиной била по небритому лицу. Нарцисса любила задавать вопросы, заставляющие его на мгновение остановиться, задуматься, опустить голову на её хрупкое, тонкое плечо, и в незнании мотать головой.       — Совсем скоро, Цисси, — он не врал — лишь увиливал и финтил, но никогда не врал, — я заберу тебя домой.       Снова снитч расправил крылья, будто живая птаха кренясь к лицам молодых людей, и Нарцисса безбоязненно подставила лицо единственному, одинокому, как и она, солнцу. Она представляла себя где-то на безлюдном острове, где-то в первозданной чаще, полной таинственной, неведомой жизни. Джеймс знал, о чём она думает, — ему не нужно было прикладывать усилий, чтобы оказаться в светлой голове. Все её мысли, закоулки души, грани ≪я≫ юной Блэк были изучены Джеймсом Поттером вдоль и поперёк.

      Маленький шарик оказался впервые в руках Цисси, когда они вместе натирали кубки в Зале трофеев Хогвартса — это наказание профессор МакГонагалл придумала для Нарциссы Блэк и Джеймса Поттера персонально. Справедливая, но суровая женщина напоминала Нарциссе собственную мать: такие же острые черты и жажда поучать окружающих. Джеймс же считал декана факультета отважных львов если не самым лучшим, то одним из лучших преподавателей Школы Чародейства и Волшебства.

      — Это всё из-за тебя, Поттер! Как ты мог рассказать профессору о моём свидании с Малфоем на Астрономической башне? — возмущению Цисси не было предела: она с обидой и гневом сжимала в ладонях тряпку.

      Джеймс Поттер лишь улыбнулся — белозубо, незлобиво, но издевательски.

      — Мне показалось, Малфой не достоин настоящей принцессы. А ты ведь настоящая принцесса. Его удел — жабы профессора Флитвика и подтирать сопли Нюнчику. — задиристо, строптиво шептал Поттер, натирая прошлогодний кубок Чемпионата школы.

О глубокой симпатии Джеймса Поттера к Лили Эванс слагали легенды не только на Гриффиндоре, но и среди прочих факультетов, как и о старых счетах Северуса с главным задирой Хогвартса.

      — Какая несусветная глупость, Поттер. — Нарцисса нервно кусала губы, сжимая снитч в побелевших пальцах. Она злилась и смущалась, и хотела, чтобы наказание поскорее закончилось. Часы мерно двигались: секундная не спешила опередить минутную, а та — подгонять часовую. Джеймсу Поттеру общество Нарциссы не нравилось, но ему нравилось раздражать её, дёргать за тонкие, будто паутина, светлые пряди, и слышать капризный голос.