Не плачь, Егорова

Жаркий летний день. Июнь. Сессия. Улыбающийся Кривицкий подбегает к аудитории за 5 минут до начала экзамена. Хорошо, хоть не опоздал. Егорова нервно поправляет волосы, одергивает юбку. Рядом шумят однокурсники, хором повторяя материал. Последний выпускной экзамен. А дальше – жизнь. Ирина незаметно косится на кудрявого Кривицкого, уткнувшегося в толстую исписанную тетрадь. Внезапно он поднимает голову и перехватывает ее взгляд. Егорова спешно отводит глаза. Поздно. Кривицкий подходит к ней, нежно улыбаясь. –Страшно, Егорова? – темные глаза смотрят лукаво, в них светятся игривые искорки. –Нет, я не боюсь экзаменов, – Ира заносчиво вздергивает подбородок. Вызов, игра, поединок взглядов. –А чего боишься? –Стать несчастной, – и Егорова практически не лукавит. Только выносит за скобки это отчаянно-надрывное «мне страшно остаться одной». –Эх, Егорова. Я тебе не позволю быть несчастной! – смеётся Гена, и она отчего-то верит ему, верит этой искренности и ласковой улыбке на потрескавшихся губах. –Ловлю тебя на слове! Экзамен они сдают на отлично. И напиваются вусмерть всем курсом. А Гена целует Иру в полумраке общежития и думает, что никогда не отпустит ее, такую тоненькую, такую хрупкую. А Егорова только смеётся и рвано отвечает на поцелуй, зарывается пальцами в буйные кудри Кривицкого. И кажется, что впереди целая вечность. Гена зовёт Иру замуж, и она соглашается в своей привычной манере. Язвительно и грациозно. Кривицкий только ухмыляется в ответ на ее остроты и целует за ушком. Он давно знает, что это ее слабое место. Наградой ему служит легкий, едва заметный вздох. Гена зацеловывает ее шею, а утром хохочет над жалкими попытками Егоровой спрятать засосы под высоким воротником блузки. Кривицкий слишком поздно узнаёт о болезни матери. Виновата в этом ее природная скрытность и его нездоровая увлеченность Ирой. Гена вполуха слушает мольбы и причитания мамы, а потом ночью зарывается лицом в подушку и отчаянно кричит. Он с остервенением ищет хороших врачей и таскает маму по больницам. Везде слышит одно и то же. «Случай сложный, ситуация запущенная, мы таких операций не делаем»… Кривицкому уже снятся больничные коридоры, холодные лампочки и надменные лица. Наконец, он находит врача. Правда, тот живет в Израиле и операции проводит только там. Но выбирать не приходиться. Гена собирает вещи и старается не думать о худшем. Он в последний раз навещает Иру. Рассказывает ей все и клянётся вернуться в скором времени. «Операцию сделают и я сразу к тебе, родная… Мы поженимся и никогда больше не будем расставаться…» Егорова кивает и грустно улыбается. А в глазах разливается горечь. «Обманет, не вернётся, предаст…» Гена прижимает ее к себе. И Ира плачет, судорожно цепляясь за лацканы его дешевого пиджака. Тогда он впервые нежно шепчет ей: «Не плачь, Егорова!» И целует за ушком. Кривицкий улетает пасмурным июньским днем. А Ира остается в Москве, устраивается на работу и каждый вечер звонит Гене. Спрашивает, как дела, как мама. Но за всеми этими общими словами скрывается боль. «Где ты, Гена? Уже месяц прошёл…» Через два месяца Ира перестаёт звонить. А еще через три месяца – ждать. Теперь она точно знает – он не вернётся. Прирос к своему Израилю. Егорова выходит замуж за Павлова. Надежного и верного, что был рядом все эти годы. Она не любит его. Жизнь превращается в рутину, года ползут, как медленные садовые улитки. А Ира все ищет в толпе знакомые кудри и лукавые глаза. Все ждет, что кто-то зайдёт в ее кабинет и радостно спросит: «Егорова, ты что же еще не главврач?» Но время идёт, и никто не приходит. Постепенно она перестаёт верить в счастье. Нет его. Есть только карьерный рост, семейный быт и люди, нуждающиеся в помощи. Потому Ира даже не злится, когда муж рассказывает ей о своей измене. Только устало закрывает за ним дверь и болезненно выдыхает. Подумаешь, предали. Ей не впервой. Она запирается в ванной комнате и тихо плачет, автоматически, по привычке. Сын несколько дней ходит по струнке, старается не расстраивать ее. Но не проходит и недели, как он заявляет о своём отбытии в Краков. Ире кажется, что ей вонзают в спину нож, медленно поворачивая его по часовой стрелке. И течёт по спине ало-вязкое месиво, оставляя мерзкий липкий след между лопаток. Но, разумеется, она не держит его. Как не держала Павлова. Как не удержала Гену. Имя Гены отзывается тупой ноющей болью где-то в районе сердца. Ирине не привыкать. Она живет с этими болезненными спазмами уже очень давно. Лет 30, как минимум. Ей бы, как истинному врачу, хирургу со стажем, просто ампутировать пульсирующий отросток души. Да, не может она. Геннадий врос в неё всем своим естеством. Ещё тогда на скрипящей раскладушке в студенческом общежитии. Тогда, когда клялся ей в любви и обещал приехать. Обманул, не приехал. Ира сдерживает рвущиеся наружу слезы. Не к лицу ей рыдать. Уже 20 лет, как не к лицу. Но забыть его она не может. Бывшая Егорова читает все его статьи. Ждёт их, как манны небесной. Эти несчастные слова, складывающиеся в предложения, являются безусловным доказательством того, что Гена не умер, а живет себе где-то там, на краю света. Ира вчитывается в сухой текст, кишащий канцеляризмами и избитыми медицинскими фразами. Бездарный перевод практически полностью лишает ее возможности разглядеть за этими безликими буквами живой, деятельный ум бывшего однокурсника. Но перед глазами все равно встаёт его лицо. Такое же, как тридцать лет назад. С радостной улыбкой на губах и лукавым блеском в глазах. Временами Иру будто бы отпускает. Она с головой погружается в работу: разбирается с бумагами, оперирует, контролирует своих подчиненных, следит за порядком в отделении. В такие дни Ирина не бывает дома. Она засыпает в своём кабинете, уткнувшись лицом в недописанные отчёты. А утром слоняется, словно приведение, по больнице: бледная, невыспавшаяся, с огромными синяками под глазами. Работать до беспамятства Ира умеет лучше всего. Потому имя Гены в эти дни не маячит где-то на периферии сознания. Оно подергивается легкой дымкой забвения. Сама Павлова считает это время божьим благословением. Без мыслей и воспоминаний живётся гораздо проще. Только вот полумрак одинокой квартиры да любовные интриги коллег иногда напоминают о ее забытом, далеком счастье. Но ей уже не 25 лет. Она не верит в любовь. А родные карие глаза кажутся плодом собственного воображения. Пока не появляются напротив ее двери. –Привет, Егорова. Узнала? Ире ужасно хочется залепить ему звонкую пощечину и захлопнуть дверь. Как будто она могла не узнать. Павлова проглатывает закостенелую обиду и натянуто улыбается. Выслушивает его сбивчивые объяснения и почему-то впускает в свою квартиру. А Гена совсем такой же, как и 30 лет назад. Кудрявый, радостно улыбающийся, шальной. Только в глазах – виноватый блеск и застарелая боль. Ирина наливает ему чёрный чай с мятой, как когда-то давно в студенческом общежитии. Они вместе сидят за столом. Павлова без особого интереса выслушивает дальнейшие планы Кривицкого. Запоздало подмечая, что ее имени нет в его списке. Что-то болезненно сжимается в груди. «У него просто нет знакомых в Москве… Поэтому он остановился у тебя…» – шепчет разум. «Нет… Ты дорога ему, он вспомнил только о тебе…» – перебивает сердце. И Павловой не грех бы разрыдаться. Но она сдерживает себя, фальшиво улыбается Геннадию. Ира с остервенением принимается за работу. Сегодня ей нужно забыться, забыть. Выскрести из памяти эти тёплые карие глаза и их устало-виноватый блеск. Павлова ассистирует Ивану Николаевичу, а потом зарывается в бумаги в своём кабинете. Не думать, не чувствовать. В обеденный перерыв она спускается к Нине. Все-таки не железная. Нервы давно сдают, от бесконечных приказов тошнит. Разговоры с людьми помогают ей держаться на плаву. Так Ира хотя бы понимает, что нужна этому отделению. Нужна этим хирургам и медсёстрам. Они обсуждают с Ниной что-то незначительное. И Павлова впервые за несколько месяцев улыбается искренне, по-настоящему. Только сейчас она понимает, насколько устала и вымоталась. За спиной Нины маячит давно знакомый силуэт. Ира прикрывает глаза, делает глубокий вдох и ловит радостную улыбку Кривицкого. Что-то бормочет Нине про необходимость устроить блудного хирурга на работу, не сразу замечает понимающий взгляд Дубровской. –Пойдём, я тебе отделение покажу. Раз уж пришёл. Она проводит ему полноценную экскурсию, знакомит с сотрудниками. Словно старается доказать Гене, что у неё все в порядке. Ничего не болит в груди. И души нет, есть только стальной стержень где-то внутри. И его не сломят ни 30 лет разлуки, ни предательство, ни измена. А Кривицкий глядит на Павлову осторожно из-под своих длинных ресниц. Словно опасается ее расстроить, обидеть. И Ира принимает это. Спокойно терпит его виноватые касания, ласково-тоскливые взгляды и неловкие попытки извиниться. Гена по-варварски спокойно вламывается в ее жизнь, в отделение, в операционную. Он ассистирует, накладывает идеально-ровные швы. Павловой бы сострить да пошутить злобно. Да не может она. Слишком внимательно смотрит на его нежные пальцы, сжимающие иглу, на сосредоточенное лицо, увитое сеточкой морщин. Ире кажется, что отпустить такого родного Гену уже не получится. Она предлагает ему работу, а он неожиданно соглашается. Ира убеждает себя, что она не могла поступить иначе: все-таки он ее старый знакомый. Гена говорит, что это ради больных: врачей же не хватает. И только поздно ночью, лежа каждый в своей постели, они наконец признаются, что дело вовсе не в благотворительности и альтруизме. Дело в любви. "Я люблю тебя, Ира…" – шепчет Геннадий в полумрак гостиной. "Опять кота забыла покормить…" – чертыхается Павлова. На следующее утро они вместе появляются в больнице. И отчего-то это кажется таким правильным, таким естественным. Словно они поступают так уже миллион лет. Словно не было между ними той пропасти непонимания. Словно он не предавал. Ира ухмыляется. Она знает, что это лишь иллюзия, призрак лучшей жизни. Фантазия на тему «А что, если бы он не уехал?» Но он уехал, предал, обманул. Павлова думает, что второй раз она не поведётся на его красивые слова и глупые ухаживания. Заранее знает, что проиграет в этом поединке. И, как и прежде, откроет для него своё сердце. Потому что он – тот самый, единственный. В детстве маленькая Ира загадала, что в будущем она обязательно встретит своего принца на белом коне. Что ж, встретила. Правда, коня у принца нет, сердечко пошаливает да и годы уже не молодые. Выгнать его – пытка. Жить с ним – инквизиция. Но Павлова только улыбается. Не привыкать. Гена нравится хирургам. Они в один голос твердят о его умелых руках и ровных швах. Ире он тоже нравится. Нравится, как он ворчит по вечерам, жалуясь на погоду и надоедливую Фаину. Нравится, как он готовит омлет и как неумело заботится о ней. Павлову это пугает. Не в том она уже возрасте, чтобы влюбляться. Кривицкому наплевать. Он снова врывается в ее жизнь, нарушая привычный порядок. И улыбается так тепло и солнечно. «Ну, здравствуй, Егорова! Опять работаешь сутками?» Для него не существует правил и преград. Дверь в кабинет заведующей – всего лишь условность. Кривицкий входит без стука. «Егорова, ты не поверишь, что опять учудил этот старый упрямец!» И у Иры на душе становится легко, будто ей снова 20. Павлова никогда никому не признаётся в своей маленькой слабости. Ей безумно нравится, когда Гена называет ее именно так, забыто-юношески, «Егорова». От этого хочется улыбаться, открыто, искренне, будто не было между ними этой огромной пропасти величиной с целую жизнь. Павловой смешно от трогательной заботы Кривицкого. Он не даёт ей допоздна засиживаться в Склифе, грозным голосом отправляет пораньше в кровать и заставляет Иру заниматься йогой. Гена наполняет ее квартиру домашним уютом, создаёт иллюзию семьи. Теперь Павловой хочется возвращаться с работы. Потому что она знает – ее ждут. Ира привыкает к скворчанию масла на горячей сковородке и к необычайно вкусным запахам, которые наполняют кухню. Привыкает она и к мужскому плащу на вешалке и к тёплым рукам на плечах. Кривицкий не переходит тонкую грань, он смущенно топчется на месте, зная, что ему позволено больше, чем кому-либо другому, но не решаясь сделать первый шаг. А Ире мечтает, чтобы он перешёл эту грань. По ночам ей сняться карие глаза и ласковая улыбка. Павлова никогда никому не признается, что ей безумно нравятся оговорки Гены, когда он, забывшись, называет ее Егоровой при коллегах или вскользь говорит об их совместном быте. Ей впервые в жизни приятны перешептывания за спиной и сплетни, гуляющие по отделению. Ира не хочет копаться в себе и разбираться в чувствах. Она просто мечтает о любви и заботе. Кривицкий удивительно ловко справляется и с тем, и с другим. Разумеется, о любви они не говорят и после ужина стараются быстрее разбежаться по разным комнатам. Но Павлова отчего-то ощущает себя любимой и желанной, как 30 лет назад. Ира обожает свою работу. Но она терпеть не может чрезвычайных происшествий, массовых травм. Ей физически тяжело подавлять такое естественное сочувствие и собираться с мыслями. Человеческое горе угнетает ее, внушает необъяснимый животный страх. «А если не спасём?» Но все эти мысли улетучиваются из головы, когда в Склиф начинают поступать первые пострадавшие. Ира действует автоматически, отработанно-четко. Она командным голосом отдаёт указания, следит за потоком пациентов и одновременно с этим контролирует своих первоклассных хирургов. Внезапно ее взгляд выхватывает из толпы знакомые карие глаза. И Павловой резко становится легче. В этих искристых глазах читается: «Не бойся, Егорова! Прорвёмся!» Кривицкий легко кивает ей, а уголки его губ едва заметно приподнимаются в ласковой улыбке. Ира ухмыляется в ответ и идёт в операционную. Теперь все будет хорошо… Медленно тянущаяся ночь наконец-то подходит к концу. Всем пострадавшим оказана необходимая помощь. Кризис миновал. Павлова выходит на улицу, жмурясь под лучами раннего солнца. И кажется, что жизнь прекрасна. Только не хватает в ней кого-то. Кого-то суетно-заботливого, неуклюже-изящного. Она находит его довольно быстро. Кривицкий одиноко сидит на лавочке. Видимо, тоже отходит от сложной ночи. Ира не спешит подходить. Издалека Гена кажется ей таким хрупким, таким ломано-неправильным. Что его хочется обнять и тихонько спросить: «Что с тобой, Гена? Где тот веселый балагур?» Телефонная трель прерывает ее размышления. Сын. Звонит поинтересоваться, не было ли его матери в метро, когда там прозвучал взрыв. Павлова торопливо обьясняет, что нет, она была на работе, и, да, все действительно в порядке. Не замечает, как доходит до скамейки и садится рядом с Кривицким, попутно бурча в трубку избитое «пока, целую». Они сидят молча, наблюдая за спешащими куда-то коллегами. Кривицкий, не скрываясь, разглядывает Иру, любуется игрой солнца в ее волосах. Гена любит ее светлые волосы и зеленые глаза с голубым отливом. Он знает, как они темнеют, когда Павлова злится, и как светятся, когда она счастлива. –Егорова, какая же ты красивая! – шепчет он, пропуская мимо ушей ее остроумное ворчание. –Я всегда красивая, когда усталая, – Ира гордо вздергивает подбородок, а Гена не может сдержать нежной улыбки: таким до боли знакомым кажется этот жест. –Нет, Егорова… Ты всегда красивая… – смеётся Кривицкий. И целует ее.