Пусть настанет завтра

Каждый человек смертен. Каждая жизнь подходит к концу. Но некоторые вещи не изменяются никогда. Мы – Аудиторе да Фиренце, и мы – ассасины. (с) Кредо убийцы. Происхождение.

- Эцио! – я оторвал взгляд от бумаг и повернулся к двери. - Входи, сынок, - Эцио подошел ближе, и я подвинул к нему приготовленные заранее письма. - Эти пакеты нужно доставить моим компаньонам в городе. А еще я прошу тебя сходить в голубятню и забрать сообщение для меня. Не задавая лишних вопросов, Эцио кивнул. - Va bene. Я все сделаю. - Когда закончишь, возвращайся. Нам нужно еще кое-что обсудить, - заметив, что я нахмурился, Эцио с подозрением покосился на меня, и я тут же натянуто улыбнулся. - Сынок, постарайся избегать неприятностей. Закатив глаза, Эцио небрежно взял со стола пакеты и быстро вышел, не желая, видимо, слушать очередных моих нотаций. Я невольно улыбнулся. Порой я видел в Эцио себя в молодости – вспыльчивый и нетерпеливый, он, тем не менее, всегда с трепетом относился к тому, что касается семьи. И, так же, как и я, зачастую был излишне любопытен… Вновь подумав о том, что я буду говорить сыну после его возвращения, я нахмурился. Я знал, что не смогу оттягивать этот момент бесконечно, но всё равно уходил от ответа всякий раз, когда Эцио пытался выпытать у меня правду про мои ночные похождения. Я понимал, что он уже не ребенок и имеет полное право знать, но мне хватало и того, что я впутывал в это Марию – она не заслуживала той траты нервов, причиной которой являлся я. И всё же, тянуть дальше было нельзя. Подавив вздох, я как-то нервно огляделся и бесшумно скользнул в потайную дверь. Странное, необъяснимое беспокойство терзало меня, и я никак не мог от него избавиться. Окинув комнату хмурым взглядом, я подошел к сундуку и, открыв его, внимательно рассмотрел содержимое. Всё было на месте, включая письмо, но, несмотря на это, тревога не покидала меня, и, злясь на самого себя за смутные опасения, я торопливо запер сундук и вышел из дома.

***

Их было слишком много. И они, в отличие от меня, были готовы к нападению. Будь у меня тогда хотя бы клинок, всё могло бы обернуться по-другому. Но я был безоружен, и я был один. Я молнией метался среди стражи, понимая при этом, что все мои усилия бесполезны. Мне удалось убрать со своего пути лишь пару человек, после чего другие бесцеремонно схватили меня сзади, и, прежде чем я успел что-либо сделать, тяжелый удар обрушился мне на затылок, и в глазах мгновенно потемнело. Когда моё сознание вернулось ко мне на короткое время, я с трудом приподнял голову и увидел впереди себя Федерико, ведомого стражей. Я хотел окликнуть его, но тут мой взгляд заметил рядом с ним Петруччо, и силы во второй раз оставили меня. Очнулся я уже в темнице. Все тело нещадно ломило, словно по нему прошелся табун лошадей, голова готова была расколоться на куски. С трудом поднявшись с пола, я, пошатываясь, добрел до решетчатого окна. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где я нахожусь – Дворец Сеньории знал каждый житель Флоренции. Но далеко не каждому было известно о существовании тюремных камер на башне. И лучше бы я относился к тем, кому это было неизвестно… Превозмогая противную, ноющую боль, я отполз от окна и опустился на холодный пол. Моё измученное сознание постепенно прояснялось, но сейчас я не был этому рад. Картина, которую выхватил мой взгляд в переулке, теперь отчетливо стояла у меня перед глазами, и, устало прислонившись спиной к стене, я обхватил голову руками. Да, наверное, я был плохим отцом. Хорошие не ведут своих детей за собой на эшафот, а в том, что нас собираются казнить, я не сомневался. И я боялся. Я боялся умереть не от того, что страшился взглянуть в лицо смерти; нет, я не хотел покидать этот мир лишь потому, что боялся за семью. Я не имел права втягивать детей в свои проблемы без их на то согласия, не имел права бросать Марию одну. Я не должен был подставлять семью под удар… Шум, вдруг донесшийся из окна, нарушил мои мысли, и я резко вскочил с пола – излишне резко, о чем мне тут же напомнила пульсирующая боль в затылке. Я не мог знать, что увижу здесь его, но отчего-то я не был удивлен, когда за решеткой окна показалось взволнованное лицо сына. - Эцио! – выдохнул я, стараясь скрыть дрожь в своем голосе. - Отец! – лицо Эцио потемнело, когда он заметил мой помятый вид. - Что случилось? - Они избили меня. Но это ничего, - я попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривоватой и болезненной. - Что с матерью и сестрой? - Они в безопасности. - Их увела Анетта? - Да… - Эцио нахмурился. - Постой! Ты знал, что это произойдет? Подавив вздох, я отодвинулся чуть назад, в тень, чтобы Эцио не видел моего лица. - Я думал, что все будет несколько иначе, - как бы я ни старался, голос мой звучал как-то хрипло и надтреснуто. - И не так скоро… - О чем ты? – Эцио подался вперед, еще ближе к решетке. - Объясни мне! - Нет времени… - тихо сказал я, пытаясь собрать свои мысли воедино и сосредоточиться на том, что сейчас имело наибольшее значение. - Слушай-ка внимательно… Возвращайся домой. У меня в кабинете есть тайник, постарайся найти его. В тайнике – сундук. Забери из сундука всё. Кое-что в нем может показаться тебе странным, однако, всё это важно, - я говорил торопливо, боясь не того, что случится со мной, если Эцио увидят, а того, что будет в этом случае с ним. - Понял меня? Эцио коротко кивнул. - Да. - Хорошо, - я быстро огляделся и как-то непроизвольно понизил голос. - Кроме всего прочего, в сундуке ты найдешь письмо и документы. Бумаги нужно отнести Уберто. Сегодня утром он был у меня. - Гонфалоньер, я помню, - снова кивнул Эцио. - Но объясни мне, что происходит? В этом замешаны Пацци? В голубятне была записка для тебя, в ней… Где-то внизу послышался шум, и я вздрогнул. - Иди отсюда, - Эцио открыл было рот, чтобы спросить что-то ещё, но я оборвал его. - Уходи! Бросив на меня взгляд, полный тревоги, Эцио прыгнул. С замиранием сердца я вслушивался в каждый звук, страшась выглянуть в окно и мысленно благодаря Федерико за то, что научил Эцио тому, чему не смог научить я. О, как надеялся я теперь, что ещё успею объяснить ему всё. Рассказать, а не отправить разбираться во всем самому, заставляя теряться в догадках и копаться в моем прошлом. Я должен был сделать это раньше, как и советовала Мария… Но я откладывал разговоры на потом. В своих попытках оградить семью от неприятностей я только подставил их всех. Морщась от боли, я прикрыл глаза. Я знал, что они казнят меня, если Эцио не сможет выполнить то, что я сказал ему, но теперь в моем сердце жила надежда - слепая надежда на то, что всё ещё обойдется. Я лелеял её всю ночь, до самого последнего момента ожидая спасительного появления Уберто. И я его дождался, но спасительным оно не было. Я понял всё, едва только увидел его рядом с Родриго, когда нас троих – меня, Федерико и Петруччо – привели утром на площадь. Я допустил ошибку, самую роковую ошибку в своей жизни. И, видимо, последнюю. Я все равно, что сам надел петлю на шею себе и двоим своим сыновьям. Я знал, что даже сейчас, стоя рядом со мной на эшафоте, они не винят меня ни в чем, но от этого мне было только хуже. - Джованни Аудиторе! – крикнул Уберто, и я посмотрел на него, вложив в этот взгляд всю ненависть, на которую только был способен. - Вы и ваши сообщники обвиняетесь в измене! Чем вы можете доказать свою невиновность? - Документами! – слепая, безотчетная ярость охватила меня, затмевая всё. - Которые были доставлены вчера тебе! - Я ничего не знаю об этих документах, - Уберто равнодушно развел руками. - Он лжет! - крик этот, раздавшийся где-то в толпе, казалось, не услышал никто, кроме меня, но я узнал его, узнал этот голос и вздрогнул, обратив свой взгляд на горожан. - В виду отсутствия каких-либо убедительных доказательств обратного… - Уберто продолжал выкрикивать приговор, но я уже не слушал его. Сердце мое невольно сжалось, когда я понял, что Эцио здесь, что он увидит смерть отца и смерть братьев, но следом за этим пришло спокойствие – я знал, что оно неправильное, аномальное, но не мог просто так отбросить его. - …и ваши сообщники, - отведя глаза от толпы, чтобы не привлечь внимание в ту сторону, я повернулся сначала к Федерико, затем к Петруччо; во взгляде последнего читался ужас, и сердце мое снова сжалось, - приговариваетесь к смерти! – закончил Уберто, и последняя фраза тяжело повисла в воздухе. - Это ты изменник, Уберто! – выкрикнул я громко, осознавая, что это последнее, что я говорю. - Сегодня ты убиваешь нас, но когда-нибудь мы убьём тебя! – я отвернулся от него, не желая видеть его лицо, и вновь перевел взгляд в толпу. Дети не должны расплачиваться за ошибки отца и не должны нести на себе его бремя. Я же оставлял на Эцио всё – и семью, и право на месть. Я больше не боялся. Пусть настанет завтра. Сегодня я уходил из этого мира, но уходил с уверенностью в том, что ничто не будет забыто. Потому что мы - Аудиторе да Фиренце. И мы – ассасины.