Сначала делаем, потом думаем

Теплая соль крови привкусом мрачного отчасти торжества отдается на языке, и губы растягиваются в улыбке сквозь щиплющую боль. Нетейам, вообще-то, не сторонник насилия ради насилия, — слишком тривиально и пошло, — но не порадоваться своей маленькой сокрушающей победе он не может, хотя руки чешутся отвесить младшему братцу старой доброй оплеухи. Да и, впрочем, ему бы тоже не помешала отрезвляющая встряска и хороший удар по хребту: чтоб в следующий раз не шел на поводу у Ло’ака. Он разминает плечи. Отец отчитал их, разумеется, но, верно, больше для вида, ибо в глазах его читалась с поразительною четкостью гордость. Неохотная, словно сквозь зубы и отведенный в сторону взгляд, но все-таки гордость. Нетейам неиронично думает, что ради отцовского одобряющего кивка и брошенного будто бы невзначай «хорошо», он бы с великим удовольствием подрался с кем-нибудь снова, и, быть может, сломал бы даже парочку костей, но шальная мысль быстро уступает нудным нотациям здравого рассудка. Кто-то хватает его за руку, а Нетейам, мысленно все еще дерущийся с рифовыми, ловко отскакивает в сторону, и тело его само собою встает в боевую стойку. Пыл, правда, быстро сходит на нет, когда перед собой он видит недоуменный укоризненный взгляд. — Легче, легче, — Аирия примирительно разводит руками, отступая на шаг назад. Его учитель. Нетейам не хочет думать, что честнее было бы назвать ее няней, ибо для его воинского достоинства это довольно унизительно, но, верно, в действительности его обучение правда похоже на обучение маленького ребенка. Удивительно, как эта девушка стоически терпит каждый его промах с дружелюбною улыбкой. Впрочем, это уже совсем другая история. Нетейам медлит, наспех вытравливая из головы вспышки крови, соленый привкус и воинственные крики, а потом склоняет голову смиренно. Быть может, сильнее и искреннее, чем того требуют условности вежливости. — Прошу прощения, — смотрит на нее исподлобья и виновато поджимает уши. Аирия усилием воли душит смешок и отмахивается небрежно. Ее веселит то, каким нарочито серьезным и непроницаемым может быть старший сын этой лесной семейки, хотя, справедливости ради, ей думается иногда с горечью и завистью, что сыновьям Меткайины стоило бы научиться хотя бы азам этого нехитрого искусства. Она подходит ближе и бесцеремонно, но мягко поднимает его лицо за подбородок. Смотрит придирчиво, изучая будто бы голубоватые узоры на коже, и хмурится недовольно. — Придурки, — выплевывает устало, взглядом прожигая разбитую его губу. Ло’ак бы язвительно парировал или наградил ее своим «коронным» полушипением-полукриком, а Нетейам лишь легко улыбается. Аирия вздыхает, подушечкой большого пальца отирая кровь с губы, и настойчиво хватает его за руку. — Идем, — тащит за собой, словно упирающегося лютоконя, а он только пожимает плечами. — Куда? Молчание. Ее раздраженные шаги всплескивают каскады белого песка, плоский хвост хлещет его лодыжки. Не так больно, как было во время драки, но так, чтобы провинившийся почувствовал все степени неодобрения, что только можно выразить без слов. Она приводит его к кромке хилого леса. Впрочем, ему, Нетейаму, как жителю настоящих джунглей Пандоры, это жалкое скопище кустов и деревьев больно даже в мыслях обозвать «лесом». — Садись, — с нажимом давит на его плечи, и Нетейам послушно опускается на песок, расслабленно вытягивая ноги. — Отчитаешь меня? — посмеивается, глядя на свою невольную учительницу, а та отворачивается от него к голубоватому кусту. — А ты хочешь? — спрашивает, срывая веточки, а он вдруг, шутя, представляет, как она собирается отхлестать его для профилактики. Он лениво пожимает плечами. Аирия наклоняется к нему, осматривая внимательно. Склоняет голову так и этак, оценивая будто бы, снова отирает кровь с его губ смазанным движением и снова вздыхает. — И кто вас дернул с ними драться, — бормочет себе под нос, явно смягчаясь. — Я… Нетейам чуть вздрагивает и отклоняется назад, когда она садится на его бедра, сосредоточенно ломая голубые веточки. Оглядывается по сторонам, смущенный, и смотреть старается куда-то за ее плечо. Он уже не мальчишка, чтобы краснеть и терять дар речи от любого прикосновения, но подобная близость…нарушает привычный поток мыслей, что уж скрывать. — Им я оторву головы сегодня же, — из-под хитрой полуулыбки выглядывают аккуратные клыки, — а Ло’ака пощажу на первый раз. — А я? — хмыкает. — А тебя прощаю. Сейчас будет немного больно. Нетейам кивает. Ему, положа руку на сердце, не слишком нужна помощь, — в конце концов, не перелом, не смертельно, — но почему-то ей он об этом не говорит. Только наблюдает за этой ее по-нежному строгой заботой, улыбаясь уголком губ. Аирия из сломанных веточек сцеживает на свои пальцы мутный густой сок, бормоча что-то о глупости и недовольно посматривая на него исподлобья. Аккуратно касается маленьких ссадин на лбу, щеках, из виду не упуская даже самые ничтожные, и он морщится едва заметно каждый раз, но держится достойно, не позволяя ни единому звуку вырваться из глотки. Кожу точно обжигает огнем, но, верно, так и должно быть, а потому он терпит. Когда ее пальцы касаются разбитой губы, маска доблестного война растрескивается яичною скорлупой, и Нетейам шипит, съеживаясь. Чувство такое, будто бы сотни раскаленных игл вонзаются разом в рану, и это больнее намного, чем удар хвоста по лицу. Аирия вскидывается взволнованно и, быстрее, чем успевает об этом подумать, по-матерински нежно и коротко целует кровавую ссадину на губах. Сначала делаем, потом думаем. Первые три секунды они молчат. Вторые три секунды они смотрят друг на друга, заливаясь спелою краской. В следующую секунду мир взрывается осколками битого стекла, и Аирия в отчаянном ужасе бормочет, захлебываясь словами и перебивая саму себя: — Прости…я просто…моя мама всегда так делала, когда…прости, я не успела…я думала… Нетейам — уже не такой мальчишка, чтобы краснеть и смущаться с поводом и без, но такое…добротным ударом напрочь выбивает воздух из груди. Шум крови в ушах заполняет собою, кажется, весь мир, и ее сбивчивый лепет звучит будто бы из-под толщи воды. Нетейам все еще не знает, как дышать, и смотрит на нее по пустому растерянно, по крупицам собирая разлетевшийся на кусочки разум, обрывки мыслей и слов. Это похоже на откачивание утопающего — тоже происходит в несколько этапов. Сначала — за хвост притянуть улетевший прочь разум обратно в тело, потом — понять, что случилось и попытаться успокоить сердце, колотящееся военным барабаном, следом — посмеяться над собой за глупую, мальчишечью реакцию. А дальше… — Легче, легче, — давит надтреснуто, и голос его выше, чем должен быть, но улыбка на губах — самая настоящая. Аирия выдыхает и закрывает лицо руками. Нетейам прочищает горло, прокашливаясь, и, наконец, собирает рассудок в кучу, вылепливая из растекшейся глины нечто похожее на себя. В конце концов, — думает, — раз уж он здесь — мужчина и воин, то ему и действовать первым, правда? Ах, этот умилительный юношеский максимализм. Он мягко тянет ее ладони вниз, пытаясь заглянуть в отведенный в сторону взгляд. — Все хорошо. — тянет елейно, будто бы говорит с сумасшедшей, и душит всеми силами смех, — Или это я такой страшный? Разряжать обстановку — не его конек. Нетейам думает, что зря это сказал, но, к великому его удивлению, глупая шутка работает, ибо Аирия отвлекается от сокрушенных причитаний. — Ты? Нет, просто… — У тебя кровь на губах, — перебивает, не замечая, как хвост его виляет из стороны в сторону до неприличного радостно. Сначала делаем, потом думаем. Он быстро касается ее губ своими, слизывая алые разводы.