Love Never Dies (Reprise)

      В пальто Эрика ключ, очевидно гостиничного номера. На головке с одной стороны рельеф цифр и с другой штамп "Spectre".       Отель "Призрак". Слово было английским, а не французским. Подсказка лежала на поверхности. Мег прожила в этом отеле четыре года, пока не скопила с матерью средств на собственное жилье.       По прибытии в Нью-Йорк, Жири на какое-то время поселились в общежитии для артистов при Метрополитен Опера, затем, ещё через два года, по словам мадам, с учетом её значительного вклада и успехов Мег, им предложили апартаменты в строящемся отеле "Spectre". Проект здания был многообещающим, но чересчур необычным. В основном недовольства жителей города были вызваны цветом облицовки и омрачением облика района "уродливой черной каланчой".       Якобы отель стал заранее привлекать скандально известных представителей бомонда, популярных художников и актрис, чтобы создать гостинице репутацию светоча современного искусства и свободных взглядов в противовес консервативной архитектуре и представлениям.       Мег очень долго не удавалось выучить английский, их артикуляция вставала Жири поперек горла, но со временем девушка всё же смогла. Однако должно быть название отеля она перевела на французский манер из-за нежелания звать свой дом, пускай и временный, английским "привидение".       Они провели здесь четыре года, тогда уже были отстроены первые десять этажей и установлен голый каркас следующих тринадцати. Строительство не вредило им, так как для звукоизоляции населены были только первые пять этажей.       Со строительством не спешили. Оно иногда приостанавливалось, не то от проблем с финансированием, иногда по слухам от того, что застройщик тормозил процесс из-за поиска особых, редких материалов для работы.       К проектированию ведь явно присоединился Призрак Оперы. Внешний облик, название, население... Мег стоило догадаться.       Внутренняя облицовка была черно-белой из мрамора и металлов. В точности стиль Фантазмы и дворца-головоломки в Лондоне, только не так много стекла. Особенно внутри, если само здание являлось реверансом в сторону европейской готики, то интерьер от этого сильно отличался. Он снова имел геометрические, декоративные линии и формы.       Швейцару назвали восьмой этаж и тот нажал на кнопку лифта.       Кристин не выпускала сына из кольца рук в карете, в гостиничном холле и даже теперь, удерживая обе ладони у мальчика на плечах. Он с интересом рассматривал обстановку в отеле, необычно одетых женщин, компанию мужчин из-за тихого океана в европейских костюмах, но с разложенными на низком столе картами с иероглифами, с серьезным прищуром темных глаз с удлиненным разрезом, черными, как смоль волосами с непривычными глазу стрижками, на юношей в униформе, несущих колоссальных размеров холст, завернутый в бумагу.       Кристин же едва замечала мир вокруг себя. Кажется стали сказываться недели поверхностного от беспокойства сна, угробленный аппетит и недавние "разногласия", но пока что она могла только Густава разглядывать.       Он очевидно как обычно вытерпел её несостоятельность в роли взрослого человека и заботливо не стал задавать вопросов. Даае осточертела себе самой и она была благодарна Мег за то, что суетливую, навязчивую заботу проявляла она, хотя должна была Кристин. — Ванная комната есть в глубине, по левой стене. Быть может чаю или кофе? - балерина избавилась от туфель, и поспешила в номер вперед де Шаньи.       Кристин задумалась — будет ли возможным когда-нибудь дать Густаву фамилию деда, и захотел бы он этого?       Едва ли он не заметил никаких странностей в том, что происходило в последний месяц, в точности сегодня вечером. И как поговорить с ним Даае не знала. Собственно, мальчик будто интуитивно оттягивал это, принимая предложение о чае, уходя вглубь номера.       Кристин откинулась спиной к стене, опуская веки и выдыхая наконец. Пальто Эрика на ней было не по погоде теплым, но Даае всё не могла унять озноб и дрожь.       Всё кончено. Она свободна.       Ей хочется в это верить, девушка всю дорогу убеждала себя, но Эрика здесь нет, мадам Жири невесть где, и если Рауль и покинет Америку, никто не даст ей гарантий, что свои угрозы он не воплотит в жизнь.       Покушение на Эрика может считаться тяжким преступлением и в таком случае у неё будет право подать на развод. Но если Эрик станет фигурировать в этом деле, Рауль непременно заявит об измене.       Тупик.       Даае потирает глаза ладонью, и всё же покидает прихожую, отзываясь на голос Мег.       Жири по телефону озвучивала заказ для ресторана отеля. На вопрос "Голодна?" Кристин покачала головой. — Была здесь прежде? - спрашивает она. — Я в таком номере жила пару лет, только на третьем этаже, - поджимает губы балерина, - Замерзла? Я всё же заказала тёплой выпечки и на тебя, я...       Почему-то сейчас давать подтверждений своей слабости Даае не хотела решительно и избавилась от пальто, в которое прежде куталась. — Мам, - глухо позвал Густав и потребовалось время чтобы понять на что он смотрит.       Пальто было в крови, но в ночи, на черной ткани её видно не было, а девушка так была занята ощущением липкого холода, что влажное пятно не ощутила обнаженным плечом. Кровь осталась на коже. — Это не моя, - торопится ответить она, - Я хочу сказать — всё в полном порядке, это всего лишь... — Я понял, - осторожно прерывает её мальчик, - Уборная там, я провожу, нужно это отмыть. — Давай я, - предлагает Мег, оставляя Густава в гостиной.       У входа в ванную Даае говорит, что справится сама, но балерина удерживает дверь рукой. — Кристин, я не знала, - ослабшим голосом говорит она, - Понимала, что Рауль выкинет гадость, он сказал, что если хочу вызволить маму, придется сделать как он сказал, я искала её, но не смогла нигде найти. Пришлось послушаться. — Не беспокойся, - отвечает Даае, - Я знаю. Он столько фокусов выкинул, что я уже ничему не удивлюсь, но, Мег, мне правда не понадобится помощь и мне..., - приходится замолчать.       Приходится распрямиться и медленно вдохнуть.       Нет, она просто непростительно расклеилась! — Мне бы всего пару минут наедине с собой, и если бы ты отвлекла Густава... — Конечно!       Завтра Кристин заберет кое-что из личных вещей из номера в гостинице, где жила с Раулем, если конечно он от них ещё не избавился, и найдет другое место. Оставаться в доме Эрика нельзя ни в коем случае, потому что если станут искать его, непременно доберутся и до её сына. Если де Шаньи хочет отнять его у матери, придется постараться, чтобы найти их для начала.       Номера в отличие от холла и фасада здания были намного более уютными. Всё ещё непривычных форм фурнитура, но более мягких тонов светлого нефрита. Всё было обставлено и отделано со вкусом, но и на это Даае не стала тратить время. Она даже в зеркало на себя не взглянула, наскоро стирая следы крови с плеча, чтобы скорее вернуться к сыну. — А где...? - хочет спросить она, но Мег её опережает: — Тут библиотека небольшая есть, в рабочем кабинете. Видимо он давно живет в этом месте, потому что скопилось книг прилично. Я подумала лучше пусть Густав побудет там, нам ведь стоит поговорить, так?       Да. Да, стоит, потому что ситуация складывается таким образом, что по меньшей мере на ближайшее время Даае и сын застряли в этом городе. А ещё Мег ей не враг и имеет право знать что произошло, потому что ничего хорошего кровь, пистолет и шантаж не предвещали. Наверняка Жири уже слишком много выдумала без разъяснений. — Присаживайся, - балерина предлагает подруге место за столом, и выжидает какое-то время прежде, чем спросить, - Что произошло?       Кристин хотела заговорить, однако горло ей всё же сдавливало. Уже не ясно от чего — была ли то реакция на нововскрывшуюся толерантность де Шаньи к удушениям, или это всё то, что девушка давила невысказанным, но чтобы избавиться хоть от капли тяжести, она расстегивает колье, даже успевает на стол его опустить, но Жири вдруг охнула. — Что это? - ужаснулась девушка, осторожно протягивая кончики пальцев к шее Даае.       Ах, да. Это ведь не могло просто исчезнуть вместе с Раулем. — Их уже видно? - встревоженно спрашивает девушка, - Я сейчас, не нужно Густаву это видеть, если у тебя найдется немного косметики...       Но уже вернувшись к зеркалу, Даае поняла, что пудра Мег ей не поможет. Пришлось вернуть колье на прежнее место. Оно собственно не тяготило Кристин, просто в тот момент казалось, что от этого станет легче.       Однако его одного тоже не было достаточно. Если оказаться к девушке поближе, всмотреться, то темно-алыми были не только камни в украшении, но и пятна на её коже.       Проклятье...       Она распускает волосы, шпилька за шпилькой высвобождая каштановые волны из прически, надеясь ими скрыть шею. Собственное тепло ложится кудрями на плечи.       Мег не двинулась с места, пока не вернулась подруга. — Кто? - только и может спросить она ослабшим голосом, но на красноречивый взгляд Даае, Жири всё же предполагает, - Эрик?       Потому что от Призрака Оперы и убийцы этого можно было ожидать, но от Рауля?! Этого демонстративного, образцово-показательного франта и джентльмена!       Жири накрывает губы ладонью, сдерживая всхлип. Когда и как они до этого дошли? Как часто это происходило в те годы, что Даае писала ей письма из клетки поместья де Шаньи? Происходило ли это тогда, когда на мысли подруги о побеге, балерина отвечала увещеваниями о том, что стоит дважды подумать прежде, чем разрушать этот брак? — Что там всё таки произошло? - спрашивает Мег. — Мой дорогой супруг поделился своими соображениями о том, какими из законных способов он может отнять у меня моего сына, по пути засунув меня в дурдом или тюрьму, если конечно я не соглашусь разбить сердце его подлому негодяю-сопернику и впредь молча исполнять все его прихоти в том курсе, который Виконт де Шаньи изберет для нашей семьи единолично, как и полагается хорошей жене.       Даае отшучивается и язвит, как отстреливается. Ей никогда не приходилось быть такой, но очевидно последнее, что не дает ей окончательно потерять самообладание — ирония и издевки. — Впрочем, есть план как обезопасить Густава, - уже менее весело добавляет она, опускаясь лбом на сложенные ладони, - Потому что я не позволю ему добраться до моего сына. — Что за план? — Предстану перед лицом закона, как он и хотел, - словно это было очевидным, отвечает Кристин, - И признаюсь, что ребенок был рожден от Эрика. Если Эрик согласится и признает его своим, кого бы из нас не арестовали за измену или то, в чём Рауль обвинит Эрика, как бывшего Призрака Оперы, Густав ему не достанется. — Постой, - просит Мег, - Что прости?       Даае сбито с толку хмурится, но вспоминает простую истину — родство Густава и Эрика для людей не было простой истиной. — Нет, я никогда не изменяла Раулю в браке. Это было до всего. Я не сказала, только потому что когда я узнала о беременности, Эрик умер согласно некрологу, и вредить Густаву я бы не стала. Потому всё сложилось так, как сложилось, - с невеселым смешком поясняет Кристин, - Из-за недостоверности газет "Эпок".       В голове Мег Жири всё окончательно спуталось, но донимать подругу она больше не считала человечным. Жири была даже ниже подруги и звалась "крошкой", но разве Даае от этого становилась менее маленькой? Кристин оставалась женщиной крохотной, и то, как на ней смотрелись багровые отметины пальцев, покрасневшие от плача белки глаз, как ей не хватало сил держаться прямо, убивало Мег.       Как он посмел? Что вообще должно заставить мужчину пойти на это?! — Прости, ты говорила об аресте. О чём ты? - осторожно задает последний вопрос балерина. — Это был блеф, я думаю, - не глядя на подругу, отвечает девушка, - Рауль сказал о своих связях с полицией здесь, о том, что за нами наблюдают и если он окажется в опасности, полиция тут же вмешается, но мы сделали два выстрела на той пристани, куда меня притащил Рауль, и никто так и не бросился ему на помощь. Поэтому не уверена, что это в его власти, по крайней мере в этой стране.       Однако порты всегда охраняются офицерами полиции, и любая неосторожность Эрика могла ему навредить, и быть может десять лет изменили его, но если в её учителе жива хотя бы толика тех вспыльчивости и безрассудства, что были в Призраке Оперы, он рискует не вернуться.       Он обещал вернуться. У Кристин нет поводов не доверять мужчине, но время шло. Густав за чаем бросал на неё ободряющие взгляды и поддерживал с Мег беседу настолько оживленную, будто понимал — обе Жири и Даае на нервах по меньшей мере, а если буквально — на грани, и ему сейчас нужно приложить все усилия, чтобы создать эту иллюзию праздности.       Густав был ребенком, а Кристин вынуждала его попадать в ситуации, где мальчику приходилось заботиться о матери и нормальным это не было. А он всё продолжал поддерживать её в минуты, когда женщина не справлялась. Поэтому, когда Мег отходит распорядиться о чём-то по внутреннему телефону гостиницы, и Даае хочет заговорить с сыном, он опережает её: — Мы сможем и завтра поговорить, - уверяет мальчик, - Ты никогда после концертов не бываешь бодрой, что и говорить о сегодняшнем вечере? — Густав, наверняка есть вопросы которые у тебя возникли, - качает головой Кристин, - И огромное количество того, что я обязана тебе сказать. — Это ничего. Вопросов у меня всегда хватало, переживу ещё одну ночь.       Он упирается в столешницу локтями и подается вперед. — Послушай, вот лучше скажи мне что это за место, - просит он. — Мы в гостях у Эрика, - отвечает женщина, - И я надеюсь он вскоре присоединится к нам.       Только время продолжало идти, но никто не стучал в дверь. В коридоре мимо нее проходили люди, каждый раз Даае прислушивалась, будучи наготове, но они всегда проходили мимо.       Так продолжаться не могло. Она кое-как уложила Густава в той спальне, что казалась пустующей и была отведена под хранение кип чертежей. — Нужно ехать на пристань, прошло уже почти два часа, Этрурия отплыла, я не понимаю..., - в один момент решила Кристин, но подруга попыталась её успокоить. — Он ведь и мою маму должен освободить, - поясняет Мег, - Никуда я тебя не отпущу, ты едва на ногах держишься, уже ночь! Если этих аргументов недостаточно, помни о том, что я могу быть в сговоре с Раулем и ты хочешь оставить своего ребенка один на один со мной? — Жири, хочешь этого или нет, мне нужно вернуться за Эриком, - требовательнее заявила женщина, хотя пофамильно они друг к другу с первых недель знакомства не обращались.

***

— Жири, при всём уважении, но я хочу вернуться домой до полуночи, - отнекивался мужчина. — Эту рану нужно обработать и зашить, - не терпя возражений продолжила мадам Жири, - Неслыханно! Я уговариваю тебя не умереть по пути домой, и мне ещё приходится объяснять почему! — Там мой ребенок, - возражает он, - Я оставил их ничего не объяснив, и это вызволение отняло больше времени, чем я ожидал.       Мадам сообразила, что в Фантазме Эрика не может не быть тайных ходов, особенно в гримерной, которую он специально предписал отвести Кристин. Частичное владение холлом позволяло ему небольшой контроль над такими вопросами, значит он бы не стал лишать себя шанса хотя бы изредка видеться с девушкой и как минимум эта уборная должна была иметь "пути отступления".       Но пока мужчина отыскал женщину в лабиринтах тайных ходов, было потеряно время. Поэтому сейчас, в карете, он пытался вразумить приятельницу — нет у него времени на эти мелочи. В конце концов, не первое и едва ли последнее его пулевое ранение в жизни!

***

      Мег заперла номер и как ни в чём не бывало сидела с книгой в руках напротив Даае.       Она пыталась сопротивляться и спорить, но в один момент для этого пришлось повышать голос, а будить Густава после этого жуткого дня женщина не хотела. Ему итак несладко.       Поэтому Кристин с ногами забралась в просторное кресло, кутаясь в складках декоративного покрывала. Она кажется успела спятить, изучая по кругу вышивку с египетскими мотивами, узор разводов бледно-зеленого нефрита, призматические люстры и бра, немыслимо высокие для гостиничных номеров потолки, какие бывали лишь в старину. Всё смешалось в калейдоскоп зелени и геометрии, пока не исчезло окончательно.       Где-то посреди забвения девушке почудилась близость тепла руки с кожей её щеки, но сон вперемешку с фантасмагорией форм и цвета не выпускали её. Таков уж за последнюю декаду стал её рассудок — неизлечимая путаница сна и яви. Приоткрыв глаза, Даае поняла, что задремала, как и Мег напротив неё, а в ванной комнате шумела вода.       Она по крайней мере отогрелась. Упираясь локтями в спинку кресла, чтобы приподняться, Кристин на секунду прикрывает глаза, потому что то, что ей рисовало подсознание, звуки оттуда ещё не рассеялись, и пришлось дать себе время очнуться до конца. Шевеление где-то за спиной заставило девушку обернуться. — Мадам, - глухо проронила она. — Доброй ночи, - поприветствовала балетмейстер, - Долго ждали? — Я не знаю который час, - рассеянно отвечает девушка, но опомнившись хочет спросить об Эрике, женщина, предчувствуя это, кивнула в сторону ванной комнаты.       Приличия. Они могут подавиться ими! Все. Рауль, коллеги, друзья, все могут глотать свою пилюлю и удавиться, она не станет ждать.       Короткий стук тоже нетерпеливый и мужчина даже не успел на него откликнуться, когда зазвучало негромкое "В тебя стреляли, рану нужно обработать и зашить". — Нет нужды, - отвечает он, перекрывая кран. — Эрик, - на секунду почудилось, будто в голосе Даае скользнуло раздражение, - Я могу помочь. Я вывела человека под дулом пистолета из страны за то, что он угрожал моей семье. Сейчас этим безрассудством моей семье угрожаешь ты.       Когда Кристин была ещё ученицей, мужчина не мог сдержать молчаливого восторга, если девочка показывала ту свою сторону, которую скрывала под вуалью траура и послушания. Эту требовательность, недовольство, упрямство и неспособность подчиниться тому, чего требовали из формализма, без объективных причин.       У него загорались глаза, как от дурных намерений, потому что маленькая Кристин Даае, слишком юная для бунта, сидела у огня его свеч, глядя на их свет и ничуть не казалась пташкой с хрупки косточками тонких крыльев, какой выглядела при свете дня.       И ведь когда-то она робела в его присутствии, а теперь мужчину посетила немыслимая догадка: — Угрожаете, мадемуазель? - спрашивает он.       Хотелось звучать иначе, но вышло как всегда — с предвкушением отчаявшегося. — Да, - раздраженно, сию же секунду ответила девушка.       Он не имеет права отказываться от её помощи! Даае собирается снова потребовать, но мужчина отпирает дверь.       Пришлось снова накинуть испорченную рубашку. Он собирался избавиться от мелких проступивших капель крови под швами, наложенными полчаса назад, и сменить одежду. — Мадам, видишь ли, в один момент почуяла, что я бывает к ней прислушиваюсь, и вот я уже лет шесть не в состоянии отучить её командовать мною, - праздно поясняет мужчина, но видя состояние девушки добавляет, - Извини, что заставил ждать. Не удалось отделаться от доктора. Уже зашит.       Поэтому нет смысла пускать её сюда, не нужно Кристин это видеть, но волны волос и украшение не скрывают от Эрика того, что открылось потому как девушка упрямо вскинула подбородок, готовясь отстоять своё право помочь ему.       Она понимает на что смотрит её наставник по тому, как сквозь сожаление отчетливо блеснул гнев, когда он опустил взгляд чуть ниже её губ. — Зайди, - говорит он, - Должно быть что-то в аптечке.       Кристин закрыла за собой дверь, вжимаясь в неё спиной после. Быть может потому что нужна была поддержка хоть чего-нибудь, она на одной лишь памяти о том, как злиться и ходить, добрела сюда.       Эрик же держался за край раковины, как Кристин сжимала дверную ручку и крышку комода. Мужчина перебирал содержимое аптечки, стоит сказать, ящик был довольно внушительным, чуть ссутулившись, делая это левой рукой, опираясь на правую со здоровым плечом.       Он тоже человек видимо. Отвратительно. Не от мысли о том, что он имеет право считаться человеком, но от осознания очередной пары очередных истин.       Эрик мог взбираться по крышам и статуям Оперы Гарнье десять лет назад, и мог вести строительство сложнейших архитектурных проектов теперь, не отказываясь от тяжелой работы, но он как и все смертные старился, и теперь его усталость была вызвана не тем, как его измотала Даае с её нерешительностью, но банальная беготня по мелким поводам, вроде Рауля. Ведь даже будь ему тридцать тогда, ему может быть сорок теперь. И девушка сомневается, что десять лет назад мужчина был настолько молод.       Эрик седел уже в те годы. И, нет, она не настолько наивна, чтобы поверить, будто он стар, потому как едва ли жестокость в детстве, отрочестве, очевидный голод в юности и в зрелом возрасте, все войны и революции, которые он должно быть застал, человеческая ненависть и жизнь в страхе могли бы поспособствовать его доброму здравию. Даае слышала, что иногда от ужасов и потрясений люди седеют в юности.       Но в мужчине всё меньше оставалось запальчивости и гнева, и теперь ещё меньшие его качества и привычки скрывали то, что ему давно полагалась капелька покоя. Девушка его отнюдь своему мастеру не сулила.       Кристин слабая. И это даже девятилетний мальчишка в состоянии разоблачить. Достаточно было всего лишь чуточку надавить.       И вот они оба оказываются бессильными.       Хотя нет, пожалуй. Измотанность мужчины была обоснована не только Раулем. Даае снова наговорила ему гадостей.       Гадостей не в общепринятой форме. Кристин делала хуже — она искала изящные способы отравить их с Эриком отношения, но тем образом, который нельзя назвать даже оскорблением.       "Ангел Музыки, кто заслуживает этого? Почему ты презрел милосердие?"       "Ты можешь сожалеть о смерти Пианджи. Но и я тоже. У меня есть право никогда не забывать ни это, ни убийство Буке".       "Ты предал меня, я отдала свой разум слепо".       "Ночь десять лет назад не была ошибкой. Но то, что Густав был рожден де Шаньи — тоже".       Когда Даае подняла глаза, мужчина смотрел на неё неотрывно, чуть сведя брови. Разглядывал кровоподтеки, сжав губы. Он понимает о чём думает девушка, а она понимает немой вопрос учителя и коротко кивает.       Эрик никогда не спешил, хотя Даае знала, что терпения в этом человеке было менее всего. Но убирая волосы ей за спину, заправляя их за уши, он продолжает оттягивать момент соприкосновения его пальцев с её кожей.       Однако теперь, чтобы расстегнуть на Кристин колье, это становится необходимостью.       Она не помогает ему ничуть, опустив руки по швам, а мужчина собирает пряди на её затылке в чашу своей ладони, чтобы второй рукой снять украшение.       Начинать разговор совершенно не в интересах Даае. Для этого придется отвлечься от следования глазами за внимательным взглядом её мастера из-под опущенных, отяжелевших век, отвлечься от ощущения прохладной мази, накладываемой мелкими похлопываниями кончиков его пальцев там, где были пальцы Рауля. — Я хочу, чтобы ты знала, я беру своё слово назад, - заговаривает всё же мужчина, - Ещё раз увижу его — вздёрну. — Так ты не убил его?       В лице Даае не изменилась, но потрескивающие искорки темного веселья сделали бирюзовые глаза зеленоватыми. Конечно же нет, она не склоняет его к убийству — ну, что за глупые мысли? — А мог бы? - глядя глаза в глаза, уточняет Эрик. — Паром кишит полицейскими, Эрик. О чём вы вообще думаете? - деланно серьезно спрашивает девушка.       Свободной рукой мужчина мягко придерживал шею Кристин, опустив кончики пальцев на кожу с наименее запятнанной стороны. Большой палец скользит по горлу вверх, а затем вниз. Это должно быть так же рефлекторно, как то, что Даае нужен глоток воздуха, и этот глоток мужчина чувствует в месте соприкосновения с горлом.       Из этого транса нужно выходить. Они в одном мире с людьми живут, и проблем от этого меньше не становится, поэтому Кристин нужна холодная, трезвая голова. — Всё, что я сказала... — Забудь, - Эрик смаргивает этот морок, и качает головой, - Ни слова неправды ты не сказала. — Это не так, - отвечает девушка.       В мире больше нет причин скрывать это, удерживать себя или пытаться избавиться от этого чувства. Ночь и без того безвозвратно угроблена, к чему её беречь? Кристин тянется к его маске, но мужчина останавливает её. — Не нужно дело то, чего делать не хочется. — Каждый раз, когда я вижу эту маску я хочу найти твою мать и удушить, - твердо отвечает Даае, - Ты был мальчиком даже младше Густава. Младше Матильды Варанс. Какое право она имела? И будь она единственным чудовищем, не подпуская тебя к себе, не сказав тебе ни единого доброго слова, я бы быть может не была зла всё время, но клянусь, Эрик, из-за этой маски я хочу скормить Париж пожару, потому как им безразлично убийца ты или нет — они преследовали тебя и до, и после. Мне безразлична та страна. Если ты никогда не сможешь поехать туда, то и я не собираюсь.       И он глупец, если верит будто ситуация обстоит иначе. — Это совершенно не обязательно... — Густав мой ребенок. И если когда-то был человек, сопротивлявщийся Раулю более тебя или меня, нам стоит устыдиться — девятилетний мальчик обошел нас в войне, которую мы задолго до его рождения затеяли, - продолжает Кристин, - Поэтому быть может он станет задаваться вопросом о том, почему Рауля нет рядом, но станет ли он скучать по ежедневным придиркам и требованиям, которым он никогда не стал бы соответствовать из врожденного упрямства? Едва ли.       А привлекать детей Даае на свою сторону Эрик всегда умел. Справится и на сей раз. Уже справился. — И мне был безразличен мир с момента смерти отца. Но появился ты. А затем снова исчез. Единственное, что из прежней жизни я заберу — Густав. И он же — единственное, к чему я сумела привыкнуть за десять последних лет. А от Призрака Оперы я так и не смогла отвыкнуть. Ты жил в моей память, словно и не умирал никогда.       Призрак Оперы не пугал её до убийств. Однако же Эрик — единственный человек на этой земле, с которым Даае наконец может сбросить кандалы и говорить без страха. Кем бы он ни был. — Я всю ночь думаю о том, как избавиться от фамилии Рауля и как освободить от нее Густава. Я с самого начала хотела, чтобы ты знал о нём. И ты знал бы, если бы не Эпок. И к Дьяволу его, прошло всего десять лет. Не так много упущено.       Слишком хорошо всё это звучало, девушка кажется сама верила в это, и Эрику приходилось подчиниться её вере. Аукнется ему это или нет, но впервые в жизни мужчине была предоставлена возможность верить в то, во что ему верить очень хотелось. — Поэтому всё, что я сказала в гримерной — ложь, - тише говорит Кристин, - И я не делаю то, чего мне не хочется. Меня пугает не лицо и даже не то, что стало для тебя нормальным в годы, когда оно было причиной преследований. Меня намного сильнее пугают люди вокруг и то, что ты забыл — мне среди них тоже не место.