Love Never Dies (Reprise)

— Я не могу.       Может. Может и хочет. Когда Кристин попросила написать для неё, мужчина ощутил пугающий прилив восторга. Как если бы музыка, которую он запер подальше, вдруг ударила в двери темницы обеими кулаками, вкладывая в удар вес всего своего существа.       Но что станет позже? Ему не светит умереть в ближайшее время. У него пробовали отнять жизнь множество раз, он не был молод, но даже Кристин Даае не смогла убить его десять лет назад. И он мог бы написать для неё сейчас. Его музыка снова обрела бы голос. Но девушка исчезнет после. И это его погубит.       Она была замужем. Вышла за Рауля вскоре, после той ночи. Потому что Эрик был прав — ей не место в его мире, она одумалась. С этим нужно мириться. И от этого мужчина ей отказывает. — Извини меня, но не могу, - говорит он.       Эрик боялся взглянуть ей в глаза тогда. Не мог сделать этого теперь. Он вообще не должен был выходить из укрытия, даже поддавшись зову её голоса. Поэтому мужчина отступает, и отворачивается.       Он не заметил слёз Кристин... Даже по звуку её дыхания не понял того, что девушка вот-вот не выдержит. — Почему ты ушел? - берет себя в руки Даае. В который раз за всего пару минут вынужденная сделать это, стараясь держаться прямо и не сморгнуть слёзы, - Ты дал мне шанс уйти, не один раз, и я осталась. — Я ушел, потому что не должен был этого делать, - качает головой мужчина, упрямо следуя прочь, к лестнице, не оборачиваясь, - Из жалости ты пришла или в поисках прощения — не должен был. — Ты заставил меня поверить, что умер, и явился теперь, зная, что я замужем, и даже не способен говорить со мной лицом к лицу?       Кристин слышит стук крови в висках. Мужчина останавливается. — Останься я жив, ты бы никогда не была свободна. Рауль и без того спесивый ревнивец, закатил тебе скандал и обыск, случайно услышав мой голос тогда, когда ты ещё ничего ему не обещала. Я принял это решение, потому что... — Я сказала, что не люблю его, - прерывает его Даае.       Ей нужно держать себя в руках. Ей нельзя плакать сейчас. Она и без того была не более, чем слабой, слабонервной и слабохарактерной девицей в его глазах.       Эрик не хотел, чтобы она знала, что учитель жив. И теперь это факт. Поэтому, нет, Даае не станет угождать ему этими слезами. — Я сказала тебе, что не люблю Рауля, - цедит Кристин, - Я была готова остаться, я сказала и об этом, я сказала, что мне незачем — весь этот мир. Ты знал об этом. Ты знал кем я была, какой я была на самом деле. — То, что тебя закономерным образом привлекал элемент тайны — всего лишь юношеский интерес. Ты не осталась бы. Ты бы возненавидела ту жизнь. Я сделал этот выбор...       Девушка вновь перебивает его, потому что он к ней так и не приблизился, потому что как и все стал убеждать её в том, что Кристин та, кем никогда не являлась, он сделал выбор за неё, принял это решение один. У неё есть чувства, у неё было право выбора, у неё... — У меня есть голос! - срывается Даае.       Злые бессильные слёзы.       Она когда-то на что-то надеялась. А после того, как Эрик показался ей живым, в Кристин появилась и вера.       Он уничтожил их. Всего за пару минут. И ей больше не за что и незачем было цепляться в попытках справиться с гневом. — Я оплакивала тебя. Я была готова пойти куда угодно, куда бы ты ни повел.       Он когда-то видел Кристин сломленной от боли. Сейчас она от боли становилась только яростнее с каждым словом. Эрик был готов к слезам, к изгнанию, но не к тому, что теперь девушка станет обвинять его. Он не был готов к тому, что Даае выплевывает, как яд: — Я любила тебя!       Ей тесно в этих стенах, в одной голове с самой собой, с этим человеком на одной сцене. Кристин отступает, когда мужчина разворачивается к ней, хмурясь в непонимании, осторожно пробуя подступиться к девушке.       Нет...       Она не могла говорить это всерьез тогда. Эрик хранил то признание, как хранил всё, что мог о Кристин. Как несбыточную выдуманную мечту. И теперь она мечется от гнева и горя. Словно в самом деле могла бы обезуметь от ярости. От слёз, которые больше не могла сдерживать, от того, что Даае была слишком хрупкой для сильных чувств, едва выносила сценические переживания когда-то, а теперь должна была стоять против Эрика перед ней, против того, что заставляло её держать голос и душу под замком десять лет.       Десять лет скорби. Обратились в ненависть. Обратились в то, что теперь Кристин бьётся в руках своего учителя. Он просит её успокоиться, осторожно удерживая за руки, прижимая к себе, потому что что-то должно было помочь ей не уступить этой агонии, кто-то обязан был удержать Даае от этой пропасти, если сейчас она не могла справиться одна. — Я проснулась, чтобы признаться тебе в любви, - в слезах говорит она, жмурясь до звёзд перед глазами.       Она держалась на ногах только потому что мужчина прижимал её к себе так крепко...       Его же самого словно парализовало.       Кристин любила его...       Она говорила всерьез. Она хотела остаться.       Эрик не может расцепить эти болезненные объятия потому что он ошибся. Он ошибся так фатально десять лет назад, что сейчас ему лишь чудом удавалось оставаться неподвижным.       Ей удалось. Удалось снова добраться до него, словно железным штыком пронзить этой бессильной яростью. Тем, что десять лет назад мужчина ошибся.       Эрик ошибся.       Проклятье...       Он жил, наверное, даже дыша вполсилы. Не чувствуя ни вкусов, ни горя, ни радости.       Десять лет довольствуясь скудным фасадом жизни.       Десять долгих лет пустоты и шума.       Десять лет изнуряющих завываний музыки из глубин его фантазии.       Музыки, которой он не был способен дать голос.       В пустую.       Кристин Даае плакала, прижимаясь к его груди. Мужчина мог испытывать тепло её присутствия все эти десять лет, но он ошибся.       Ошибся, ошибся, ошибся!       Кристин выдыхалась из сил, а Эрик сейчас едва дышал от крика рвущегося изнутри. Он причинил столько ненужной боли им обоим просто не поверив девочке на слово.       Это могли быть его жена, его ребенок, его Ангел Музыки...       Десять долгих лет.       Кристин несмело скользит ослабшими ладонями по груди Эрика, чтобы найти опору в нём. — Ты был мне другом, - слабым голосом произносит она, - И я знаю — ты не пережил бы без музыки.       Даае оплакивала своего учителя десять лет. Теперь станет оплакивать ещё и его музыку. — Что могло заставить тебя остановиться?       Эрик боялся прикасаться к ней, к её лицу прежде. И возможно он бы не смог и теперь, но Кристин Даае могла бы быть его Кристин десять последних лет. И теперь он заключает её лицо в собственные ладони, потому что она должна посмотреть на него. Он должен видеть её, должен знать, что всё, что девушка сказала не было пустыми словами обиды. Что в ней не будет страха, если Призрак заговорит с ней. — Почему ты больше не пишешь музыку? - шепчет Даае. — Ты не понимаешь что сделала со мной, правда же? - губы Эрика искривляются от боли, как бы он ни старался выдавить из себя улыбку, - Я не смогу её писать, потому что я едва-едва управлялся с этой жизнью, будучи к ней жестоким и грубым, а это становится невозможным, когда меня день ото дня разъедает, размягчает то, чем стала моя музыка, когда появилась ты. Я мог отказаться от тебя ради твоего же блага, но она эгоистична и не стала.       Мужчина стирает слезы с щёк девушки. Вместе с ней, вместе с музыкой он лишился своего нрава. В нём теперь не доставало ни вспыльчивости, ни страсти, ни боли. И сейчас, снова столкнувшись с тем, что его сердце было человеческим и производило эти чувства неустанно десять лет, накапливая их, готовясь отравить ими Эрика, мужчина едва удерживает себя от того, чтобы не схватить Кристин, чтобы увезти отсюда. И гори синим пламенем закон, Господь и Рауль! — Отказаться пришлось от вас обеих, - вопреки этому сдержанно продолжает мужчина.       Но его покоя не хватает надолго. Кристин верила, что сохранит самообладание и ошиблась. Эрик ошибся десять лет назад и теряет самообладание теперь. — Я люблю тебя, - последние опоры его голоса ломаются, и мужчине приходится отпрянуть от Даае, чтобы не причинить боль этим неосторожным, несдержанным объятием, - Я отказался, должен был — мы оба знаем почему!       Всё, что они могут позволить себе теперь — это мизерное расстояние между ними, но оно оставалось там. Эти дюймы. Эрик чувствовал её тепло, склонившись к Кристин, тянущейся к нему. Кому навредило бы прикосновение лбами? Кому навредил бы взгляд глаза в глаза?       Она даже заплаканной была бесконечно красива. Какими не бывают смертные женщины. Эрик не мог бы утверждать этого раньше, но в последние годы он стал посещать людей не редко. — Что нам теперь делать? - спрашивает девушка.       Она устало опускает веки, делая это встречное движение, соприкасаясь с мужчиной практически кончиками носа.       Что ему ей ответить? Что вообще можно сказать в их случае? — Прости меня.       В ответ девушка делает шаг навстречу, нарушая эту дистанцию между ними. Но рук они оба так и не осмелились поднять, оставшись виском к виску. — Вернись хотя бы к ней, - просит Кристин, - Не пиши музыку ради меня. Ты говорил, что хотел бы, чтобы тебя любили ради тебя самого. Позволь музыке.       Потому что он прав. Нет ответа на вопрос о том, что им делать теперь.       Эрик должен освободить музыку в себе. Даае загибалась от того, что она в девушке не могла найти выхода, а Кристин не могла ей помочь. Эрик же заточил музыку добровольно. У него ещё был шанс прекратить это издевательство над собой.       Ей столькое нужно ему сказать, но заскрипела дверь. Кристин не успела даже отступить, когда Мег Жири вошла внутрь.       Рауль редко успевал забрать супругу с репетиций, даже когда час был поздний. Мег отводила Густава на небольшую экскурсию по городу, и обещала забрать Кристин после прогона. Поэтому она здесь.       Она видит его. Видит Призрака Оперы с маской похожей на ту, что была на нем в Париже. Мег замирает в оцепенении от ужаса.       Он снова здесь, снова пришел за Кристин. Жири не может издать ни звука от сковавшей её паники. — Добрый вечер, мадемуазель Жири, - первым заговаривает Эрик бесконечно мягким тоном.       От этого сбитая с толку балерина может только кивнуть. — Кристин, я приехала с другом, я рассказывала тебе, подполковник Дерриксон, - невозмутимо обращается к подруге Мег, решительно намеренная спасать Даае, - Я позову его, если хочешь. — Мег, нет нужды, - немного вымученно, но в целом мирно звучит голос Кристин, - Я писала тебе о многочисленных удивительных художественных произведениях и постановках. Это был Эрик. Тот анонимный архитектор, которого я говорила тебе, что должна разыскать. — Я был архитектором здания, в котором мы находимся, - поддерживает её мужчина, - Мы встретились по случайности.       "И по случайности оказались стоящими в непозволительной близости друг к другу?" - хочет съязвить Жири, схватить Кристин за руку и увести от этого ужаса как можно дальше. — Если он тебе угрожает..., - воинственно начинает балерина, но Даае в ответ лишь подбирает юбки платья и идет к лесенке, ведущей со сцены. — Никто мне не угрожает, Мег, в самом деле, твоему рвению позавидовал бы даже Рауль!       Кристин хотела спуститься, но почему-то не делает этого. Она оглядывается на мужчину, и понимает, что боится. Не его, а его исчезновения. — Я враг кому угодно, но точно не вам, - прерывает заминку он, - Видел вашу Жизель, Мег. В самом деле, мадам Жири блестящий балетмейстер.       Решил подступиться к ней лестью?! Возмущенная Мег спешит к лестнице, берет Даае за руку и ведет вниз. — О, благодарю, бесконечно ценю вашу оценку, вы ведь практически "старый добрый друг". Спасибо, я передам матушке, - ворчливо говорит она, пропуская Кристин вперед себя, как неразумное дитя.       Эрика даже забавляет эта настойчивость Жири в опеке над Даае. Он хотел было заговорить снова, но их прерывает мальчишеский голос: — Вы долго! - замечает мальчик лет восьми или десяти, скользнув в зал из-за двери.