Вот собака...

       Зимний лес был живописен, как на рождественской открытке. Тяжелые шапки снега на соснах, изморозь на березах, кусты как белоснежные кораллы. А самое прекрасное — ни людей, ни шума от людей, пушистый снег глушил всё: машины и снегоуборщики, визги детворы на катке, музыку от кафе-булочной… Лесные звуки не в счет. Даже лай гонявшего белок Вилле не нарушал бы умиротворения. Другое дело — Вилле-человек. Вместо лая приходится терпеть тысячи вопросов, жизнерадостный смех, толчки в бок и постоянные просьбы поиграть в принеси-палку, в снежки… Но сегодня в тишине раздавался только пересвист синиц да скрип снега под двумя парами сапог. Вилле понуро шел чуть впереди и то и дело оглядывался, тяжело вздыхал и брел дальше. Как будто моральное давление могло сломить Ханну. Почему-то такая тишина начала раздражать. — Чего ты надулся? — первым не выдержал Ханну. — Я нашел кошелек. Потерянный, а значит, ничей, а значит, деньги в нем мои. Сотня евро, мелочь, а приятно. Вилле, как по команде, развернулся и встал совсем вплотную. Как бывший пес, про личное пространство он редко помнил. — Не ничей, там была какая-то квитанция, на ней должны быть имя или адрес. И сто евро — это наша с тобой зарплата за одну смену. Не такая уж мелочь. Ты должен вернуть его. Ну вот, а Ханну так надеялся, что Вилле поверит ему на слово или не сумеет оценить сумму… Но бывший пес осваивал человеческие штуки очень быстро. — Еще чего. Этот лузер должен получить урок за криворукость и рассеянность. Вилле опять громко, с подвыванием, вздохнул. Смешной. Как будто Ханну купится на скулеж и жалобные бровки домиком. — Ну не хочешь общаться с людьми, давай я возьму переговоры на себя. Просто отдай мне кошелек. — Я его по дороге выкинул в сугроб, — не моргнув глазом, сообщил Ханну. — Где? — Вилле поверил, естественно. — Не помню. Где-то от забора лесопилки досюда. И по какую сторону, не помню. И не заметил, на какое расстояние. В это не поверил бы даже Вилле, но что он может сде… Но Вилле уже шагал по дороге назад и то и дело лез в сугробы, проваливаясь по колено, и раскапывал вручную подозрительные места. — Прекрати! — крикнул Ханну. — Ты наберешь снега в сапоги и рукава, опять простынешь! Собачью холодостойкость Вилле потерял вместе с хвостом и нюхом. Но, похоже, собирался так перерыть все два километра обочин до самого поселка. Учить его вытирать себе сопли — удовольствие сомнительное. Придется признаться. — Я соврал. Не успел я его выкинуть. Вилле замер, потом медленно выбрался на дорогу, но почему-то с самым виноватым видом. — Как сложно быть человеком, — пробормотал он себе под нос непонятно к чему. — Собакой легче. Ты был моим единственным хозяином, я любил тебя, и точка. Обижался иногда. Но недолго. С радостью выполнял все команды. — А сейчас? — спросил Ханну как можно небрежнее. — Разочаровался окончательно? — В том-то и дело, что нет, — Вилле вздохнул так протяжно, что другой бы заподозрил его в переигрывании, но Ханну знал — он это всерьез. — Я все равно люблю тебя, хоть ты и… не ахти какой человек. Просто больше понимаю, и… оказывается, то, чего ты хочешь, и то, что для тебя хорошо — это разные вещи, и ради тебя я иногда должен идти против тебя. — Ну начинается, — поморщился Ханну. — Можно без моралей? Мне годиков уже много, перевоспитывать поздно. Но, честно говоря, покорежило его совсем от другого. От того, как легко Вилле произносил это «люблю». Да, имел он в виду собачью любовь, но все равно… Не то чтобы раньше Ханну этого не слышал — родители на него надышаться не могли, так что он привык и принимал их заботу как должное. Сам он никому этого слова не говорил и не собирался. Даже при том, что врать умел легко и непринужденно. Ну разве что в начальной школе, когда детишки всем классом делали открытки на День матери… И собачьи нежности и радости Вилле тоже были естественны — собакам свойственно любить человека просто так. Но слышать это от того, кто выглядит, как человек, и смотрит голубыми наивными глазами, как ни в чем не бывало… — Нет, не поздно, — только и ответил Вилле, а в следующую секунду сгреб Ханну в охапку одной левой, а другой рукой стал шарить по его карманам. И не вырвешься — духи сделали из упитанного пса такого же упитанного человека на полголовы выше хозяина. Кошелек нашелся через пару минут, и Вилле, то и дело извиняясь, отпустил Ханну и быстро зашагал обратно к поселку. Искать владельца, не иначе. — Стоять! К ноге! — гаркнул Ханну в надежде на силу инстинктов, но куда там: Вилле замер на миг, но тут же мотнул головой в смешной шерстяной шапке (вот и нашлось применение дурацкому подарку от матери!) и почесал дальше. Пришлось его догонять бегом. — Стой, дурак! Я ж деньги достал и перепрятал, а если ты отдашь пустой кошелек, то тебя посчитают вором, в полицию на тебя заявят, там выяснится, что у тебя нет документов… — Да? — Вилле остановился, посмотрел на него обиженно, наморщил лоб. — Ну спасибо, что предупредил. Но я все равно отнесу его и объясню… не знаю, что-нибудь, что верну деньги потом, с аванса. Квитанция-то, наверно, важная. Или кошелек — подарок от дорогого человека, как его не вернуть-то? — Дурень, это ж прямое признание в краже! Ханну хотелось встряхнуть его за шкирку, да рост и вес не позволит, так что он просто дернул за конец шарфа Вилле, как за поводок. — Ну и пусть, — Вилле отвернулся и пошел вперед, как бульдозер, и шарф выскользнул из перчаток Ханну. — Зато не подумают на тебя, даже если кто-то в окно видел, как ты подбирал кошелек за магазином. Ну вот как с ним разговаривать?! — Ладно! — рявкнул Ханну. Как всегда, от необходимости что-то решать и улаживать он злился. — Дай сюда, посмотрим, что там за квитанция, и тайком подкинем кошелек в полном комплекте обратно. А свои законно найденные деньги я потом заберу из твоего аванса. Вилле обернулся к нему в радостном изумлении, но тут же подозрительно сощурился. — Не, я сам посмотрю, а то вдруг ты опять меня обманываешь и ничего не отдашь. А мою получку ты и так всегда забираешь. — Да, но я трачу ее обычно на нашу общую коммуналку и еду, а сейчас выделю всю сумму исключительно под свои хотелки. И с тобой не поделюсь. Ну вот, вроде бы разногласия улажены. Ханну перевел дух и стал убеждать себя, что, в принципе, ничего не потерял, кроме капли нервов. Но Вилле, который вроде как добился своего, не радовался, не приплясывал на месте, даже не пинал придорожные сугробы, а старательно обошел его по дуге и побрел следом, громко сопя. Нет, все, теперь Ханну сам чувствовал себя оскорбленным. — Вот что? — спросил он у сосновых веток над головой. — Что плохого для меня в том, чтобы задарма получить красивую банкноту? Но у Вилле был наготове ответ: — То, что ты поступаешь плохо с другими людьми. И они не будут любить тебя. — Да похрен. Их проблемы. Лично для себя я ничего плохого по-прежнему не вижу. Вилле даже догнал его, заглянул в лицо напуганными глазами: — Но… тогда чем ты лучше того мерзопакостного лисицыного сына? Это уже начинало утомлять. Скоро лес кончится, а так хотелось еще немного подышать тишиной… — Значит, чем-то лучше, — буркнул Ханну, — раз я жив-здоров, а он со стрелой в горле улетел в болото. — Или тебе просто повезло, — Вилле совсем понурился, — А вдруг однажды повезет не тебе? Такую возможность Ханну даже не рассматривал, но все же стал разъяснять очевидные вещи: в мифические миры попадаешь не каждый день, а в обычном мире обиженные за тобой не гоняются с луком и стрелами, а или накричат, и тогда достаточно обходить их стороной, или перестанут разговаривать с тобой, что вообще отличный вариант. Молчание. Скрип снега. — Ну что еще? — поинтересовался Ханну метров через триста. Вечернее небо стремительно темнело, и поселок впереди виднелся не темным пятном на белом, а огоньками на синем. — Ты жалеешь, что я стал человеком? — спросил вдруг Вилле, очень тихо и осторожно. Ханну хотел было соврать что-нибудь ободряющее, но задумался, что именно будет ложью, а что — правдой. Да, неудобств уйма, и… — От меня сплошные хлопоты, — продолжил, не получив ответа, Вилле. — Я надоедаю тебе болтовней и моралями. И людей ты в принципе не любишь, даже таких замечательных, как твои мама с папой, или Риикка, или наш босс Йоуко, или Йонна с Йооной — они все так добры к тебе, вечно тебя прощают, а ты сбегаешь от них через задние дворы. Вилле-пса ты любил, я это знаю точно, а Вилле-человек тебе в тягость, да? Заткнись, хотел сказать Ханну. Вроде все правда: и хлопот не оберешься, и людей он с трудом переносил, и разговоры об отношениях не переносил вовсе. Какой еще ответ может быть, кроме «да»? Но там, в магическом сне одного вредного духа-лиса, Вилле защищал хозяина, грел в метель, вез на себе, трусоватый Вилле, который даже от ворон прятался в реальности, там бросался на всякую хтонь, лишь бы спасти хозяина. Да, для собак это обычное дело, но… Ханну помнил, как радовался, что Вилле был рядом в том кошмаре, даже если становился то белкой, то змеей, то лосем… Или даже человеком. — Да какая разница теперь? — решил отшутиться Ханну. — Обратно собакой тебя никто не сделает. Или ты знаешь, как попросить духов леса отменить превращение? — Нет! — перепугался почему-то Вилле. — Не знаю, а даже если бы знал… Нельзя отказываться от подарка духов, вдруг они и другой свой дар заберут за неблагодарность? — Какой другой… — начал было вопрос Ханну, но даже споткнулся на ровном месте, когда дошло: он ведь должен был умереть, его тело валялось с проломленным черепом под сосной, пока душа собирала приключения на духовную пятую точку в мире снов. Но волей разного астрального зверья он снова жив. И сейчас Вилле снова успел поймать его под руку, не дал навернуться носом в укатанный снег. — Нет, я просто… сяду на автобус до города и уеду. Куда-нибудь. У меня уже есть опыт работы помощником пекаря, не пропаду. А ты купишь себе нормальную собаку. Ханну попробовал на секунду представить себе, как выгуливает по этой самой дороге незнакомого щенка — овчарку или сеттера. Воображение буксовало и подсовывало рыжую финскую лайку. Или картинку, как Вилле-человек вертится на крыльце и умоляет дать ему самому открыть дверь ключом, и открывает, и радуется, будто это самое увлекательное занятие в мире. Или с благоговением извлекает из холодильника упаковку сарделек. Или сосредоточенно копирует все движения Ханну, чтобы почистить зубы. Или, во сне забыв, что он больше не собака, забирается с матраса на полу на кровать Ханну, сворачивается калачиком в ногах, так и собаку-то тяжело и жарко держать, а тут килограмм восемьдесят, итить! И не погладишь его толком, не потреплешь за щеки или шерстяной загривок. — Вилле, глупый ты псина, — Ханну обхватил его за замотанную шарфом шею, хоть и пришлось привстать на носки, и похлопал по голове в смешной вязаной шапке. Нет, кажется, признаться в чем бы то ни было не получится. Не сегодня. Ну разве что… — Как другу, прощаю тебе надоедливость. Только не смей сбегать. Объявлю в розыск, как лучшего хорошего мальчика в мире. В сумерках выражения лица Вилле не угадать, на он остановился, сопя, а потом вдруг лизнул Ханну в нос, подхватил за бока и крутанул вокруг себя разок. И убежал бороздить нетронутый сугроб на опушке. Ханну отчетливо слышал в воображении радостный лай. Нет, все-таки с собаками легче, а человек, который был псом, по определению лучше всех людей. Они вышли из леса. Самые яркие огни горели вокруг столов у пекарни, доносились вопли магнитолы — наверно, Туоми и его шайка опять испытывали терпение взрослых. Ханну свернул на проселок потемнее, и Вилле не стал упрашивать его пойти пообщаться, как обычно. Чувствовал, умница, что на сегодня у хозяина слова закончились.