К Богине

Золотая появляется на судне Солнца,

— Ра любит её.

Дневное судно могуче,

— Ра любит её.

Твоя сила достигает Средиземного моря,

— Ра любит её.

Ра вышел, чтоб узреть красоту ее,

— Ра любит её.

      Она родилась из слёзы Творца. Кристалл чистоты и непорочности, что так легко пленил его, самого Алого короля. Дешрет сидел, словно дитя познающие мир — другой, лучший. Рассматривая прекрасную танцовщицу, что ублажала своим видом и танцами всех, кто в этом нуждался, он думал о бесконечном счастье, которое мог бы с ней создать. Ещё большее, чем сейчас, намного изобильнее и сладостнее. Оно бы без конца наполнялось реками и звёздным сиянием, и даже небеса были бы им не нужны. Это было бы нечто другое. В мире, где Богиня Цветов была бы его, расцвели падисары, джинны плясали бы с утра до ночи, а люди никогда бы не знали, что такое боль. От этих мыслей он слегка улыбался самому себе, а в золотых глазах обрамлённых белёсыми ресницами плескался огонь тысячи желаний и мечтаний о Вали Вайдж.       И одним из его желаний была она — прекрасная фея, вышагивающая по знойным пескам и оставляющая бескрайние чистейшие источники там, куда махнула её изящная рука. Она бы и желания его исполнила, все до единого. Даже самые странные и затейливые, гнусные и эгоистичные, такие, которые самые смелые не решаются произносить вслух. Джинны шептали эти желания, читая их с губ своих возлюбленных в уши простых людей, и те благоговели под перезвон хрустальных голосов.       Но её голос не был перезвоном. Он словно густая патока — сладкая — лилась из уст прекрасной Богини, заполняя уши, тело, саму голову. После встречи с ней он больше не находил утешения в объятиях наложниц и джиннов. Никто ему и не нужен был, даже самые красивые девушки Гюрабата и умницы из Ай-Ханума.       Его любви пределов не было. Нескончаемым источником чувства бились в нём, заполняя тело. Боги любили сильно, страстно и навсегда. У них для этого была вечность. Он влюблялся, ощущая, как его, менее божественное, человеческое тело наполняет сладостная боль, как в мышцах появляется слабость, как робеет перед ней его эго — необъятное, неукротимое. Безжалостный Алый король, в чьих одеждах поселился первородный грех, снял свой военный головной убор, напоминающий собой клюв хищной птицы. Усех, похожий на цветное оперение птицы, тяжелел на его плечах и он расстегнул замок, отчего тяжёлый атрибут его власти с лязгом скользнул с плеч на ковёр.       Стало немного легче дышать.       Пушпаватика не отрываясь от своего танца расхаживала лёгкой поступью по небольшому периметру одной из многочисленных комнат, взмахивая белой прозрачной вуалью, с поблёскивающими серебряными звёздами вышитыми искусными мастерицами Туллайтулы. Она изящно обернулась к Царю на одних лишь носках и плавными движениями поманила его к себе под мелодию флейты и напев одной из раб. И мужчина уже было сделал импульсивный рывок, но тут же застыл, вспоминая что он — всего лишь зритель, а её приглашение не более, чем часть истории, которую она разыгрывала своим танцем.       На расшитых золотом коврах Дешрет пил гранатовое вино, пока многочисленные жрецы в белых одеждах стояли у каждой двери его дворца, прикрывая грешные глаза красным шёлком, а горделивые слуги под тяжестью своего долга подносили ему новые и новые изыски, подливая ещё больше вина в золотой кубок. Живые люди, касающиеся обжигающего солнца без страха быть сожжёнными его солнцеподобным ликом, они воспринимали это как великую честь и дар своего повелителя.       Хмель разгорячил его нутро, ему становилось жарко. Шифоновая ткань лёгко скользнула по прохладному ночному воздуху, пробирающемуся через вырезанные в песчаном камне окна, приземлилась рядом с ним, когда Богиня в очередной раз порхнула рядом, и он — зачарованный — машинально сжал ткань в руках. Коснулся щекой шершавой материи и глубоко вдохнул запах чистый, невинный, сладкий как нектар. Ему почудился и запах родных небес, вечные башни из белого мрамора, чистейшая вода божественных садов и песни райских птиц. Он и сам оттуда тоже нечаянно упал давным давно, а теперь сидел тут в жаре песков и её женских чар вздыхал, поглядывая на далёкие звёзды. Чем больше развивались невесомые вуали в плясках огня, тем больше ему хотелось запутаться в этих дорогих тканях её танцевальных одежд. В какой-то момент он посчитал недопустимым, что другие тоже созерцают этот танец.       Хотя её дары были для всех. Её правление было для всех. Милосердие, радость бесконечное расточительство, песни, пляски и покой с грехом в одном её проявлении и стиле правления заставляли его недоумевать, как правителя и Царя всех Богов, но запах цветочный успокаивал в нём любое упрямство.       — Довольно, уйдите все прочь, — строго приказал Царь махнув сильной рукой куда-то, где по его мнению располагались люди. И те самые жрецы и слуги, учтиво склонив головы, исчезли без следа, словно пыль от дуновения жаркого ветра. Наступила абсолютная тишина, лишь ветер и песок по его незримому приказу нашёптывали мелодичные звуки, чтобы Богиня Цветов не сбилась в завершении своего танца. Отражение покорности блеснуло в золоте и драгоценностях убранств его покоев, золотые кубки, тарелки наполненные сладкими фруктами и оставленные рабами сосуды, в которых пьянящее вино воспринималось, как жидкие рубины, стояли неподвижно вокруг него, ожидая его желаний и решений.       Но он оставил эту роскошь без внимания. Встал и направился к девушке. Переставляя ноги механически, словно заново учась ходить.       Богиня цветов усмехнулась, вытанцовывая последний шаг и тоже хотела было удалиться, но с дрожью руки Аль-Ахмара нежно сжали её изящные кисти, избегая побрякивающих золотых браслетов с витражными вставками на запястьях.       — Хм? Я думала, когда повелитель говорил «все» это значит — «абсолютно все». — девушка игриво хихикнула, задорно прикрывая веки. Её взгляд пурпурных глаз исчез в сиянии золотых ресниц и его внутренности свело от тех чудес, что он только что созерцал.       — Перестань, Пушпаватика… — от властного голоса Дешрета не осталось и следа. Лишь бесконечная нежность к ней пьянящей музыкой коснулась её ушей. Только вот он не возымел на неё никакого влияния. Богиня Цветов продолжала неподвижно стоять, будто вся власть сосредоточилась сейчас в её руках и если бы она захотела, то все его любимые жрецы разом обрушили на него свою кару. Она — Богиня. Даже больше, чем он — синоним власти. Нет, Богиней она была для людей и Джиннов, что были созданиями её оазисов, она же — ангел, которого чувства земные не достигали.       Когда же любовь успела пустить в нём — божественном сыне — столь запутанные корни? Пушпаватика где-то там, высоко летает, а он с земли на неё смотрит и лишь грезит дотянуться до неё хотя бы пальцем.       Богиня Цветов снова улыбнулась и где-то в мире расцвели пышные сады среди снегов.       Что-то больно содрогнулось в его груди. И ему снова стало тяжело дышать. Она могла сколько угодно танцевать на цветных роскошных коврах и подливать безумцам и отщепенцам вино, но перед его взором она всё ещё заплаканная, грустная и брошенная слеза своего создателя среди посеребрённых лунным светом песков его пустыни на дрожащих ногах ищет дорогу домой. На небеса. И сейчас в тени прекрасной улыбки таилась такая тоска, что была способна собой застелить весь мир одиночеством.       «Умоляю тебя! Не ищи Фанета. Не ищи путь в Бездну!»       Он отпустил одну её руку и коснулся смуглыми пальцами её подбородка, приподнял нежное лицо и взглянул своими золотистыми сокольими глазами в её, надеясь отыскать там хоть крупицу чувств, но там лишь искры бесконечного веселья и горечь пережитых предательств плещутся цветными огнями далёких кристаллов. Было ещё что-то, более тёмное, коварное и непростительное. Божественное в нём взыграло на секунду, ледяная волна окатила его, а потом его разум снова застелила пелена бесконечной страсти по ней.       Под пальцами другой руки он чувствовал ровный пульс подушечками пальцев и голубые величественные венки, по которым цвела и благоухала жизненная энергия.       — Повелитель пустыни, я совсем тебя не понимаю, — она свободной рукой стянула с себя лямку лифа и до него донёсся перезвон монеток вывешенных на её талии и груди. Дешрет почувствовал, как пунцовый румянец расцветает на его щеках. Слава Архонтам, на его смуглой солнечной коже этого не видно практически. Перед ней он казался вовсе не Царём и не Властителем пустыни, способным завлечь любое дамское сердце. — Не понимаю твоих чувств, но и смотреть на твои страдания совсем не хочу.       — Это твоё желание или бесконечная жажда к расточительству и непотребству? — спросил он тихо, шёпотом почти что в слабой надежде услышать неправду. Лица Богини Цветов коснулась понимающая и тоскливая улыбка. Светлые прядки длинных волос, уложенных в массивные косы с вплетёнными в них белыми цветами лилий, липли к вспотевшей от танцев коже. Пушпаватика приблизилась к нему сама, и Дешрет шумно выдохнул, не веря себе. Не веря ей. Её сострадание ему было ядом ещё большим, чем осознание, что она никогда его так же сильно не полюбит. Лучше бы она оттолкнула его и ушла, чем делала ему одолжение.       — Хочешь уличить меня? Разве не ты говорил, что твоя мудрость не уступает мудрости Великой Властительницы Руккхадеваты? Так ответь сам на свой вопрос.       Пахло цветами и мёдом, сладкими реками и удовольствием, бессмертным раем, в котором каждый мог получить то, что желает больше всего на свете. Он не хотел отвечать на вопросы, ни на свои, ни на чьи-либо ещё. Сейчас нет. Он хотел лишь бесконечного рая с ней. Даже если бесконечность — это ложь.       Аль-Ахмар прикрыл позолочённые райским золотом веки, внимая сонному соловьиному шёпоту в садах. Факелы потухли и луна пролила на них свой безразличный серебряный взор, очерняя свет солнца, живший под его кожей.       — Твои чувства никогда не достигнут моего сердца, Повелитель пустыни, — с грустью напомнила она, а потом сократила расстояние между ними до нуля; поцеловала его. Невесомо, как будто элементальная бабочка порхнула по его губам. Всего мгновение, сладкое, пряное и болезненное. Он хотел схватить его в кулак и спрятать от глаз подальше. Но не в его силах закупоривать бутылки с мечтами и приторными вечностями. Пушпаватика отстранилась. На губах отпечатался привкус мёда и горечь гранатового вина. Шлейф прозрачной звёздной вуали укрыл его голову, и он без сил рухнул коленями на ковёр под тяжестью собственного тела и необъятной воли неба; прижался телом к ногам Богини, чувствуя щекой холод её молочно-белой кожи.       Пушпаватика села рядом, нашёптывая ему грёзы о рае, который он так страстно желал с ней разделить.