Туманный покров

В этом лесу совершенно точно не было ни людей, ни серафимов; именно поэтому Симона и выбрала его для передышки. На самом деле, ей требовалось намного больше, чем короткий отдых. Следовало признать: она сражалась с этим проклятьем, как могла, и все равно проиграла. Столько лет было убито на бесплодные поиски, на попытки найти хоть что-нибудь, что подскажет ей даже не как избавиться от проклятия, а просто – как жить с ним. Как смириться. Как не закончить, как Айзен – а встреча с темно-серым драконом на горе Рейфалк даже сейчас, спустя столько лет, вставала перед глазами, стоило ей хоть немного упасть духом. А упадок духа сейчас Симона чувствовала постоянно. Будущее рисовалось очень безрадостным. Жизнь вечной бродяги, нигде не задерживаться, никого, с кем можно разделить это бремя. Осознавать, что каждый, к кому ты привяжешься, обречен. И что никто, даже тот, кто знает правду, не может ничего с этим поделать. …– Я не могу задерживаться здесь надолго, – сказала она в один из визитов к толстой кошке – Моргрим, к тому моменту Симона все-таки сподобилась спросить ее имя. – Я пришла просто проверить, что с тобой все в порядке. Я чувствую себя, вроде, благодарной. Ты очень помогла мне тогда. Моргрим, по своей манере, зевнула, показав острые зубы. – Ага, не за что, типа того. Но больше так не делай. Я и тогда от твоей благодати хлебнула полной ложкой, полгода потом разгребала. Если опять явишься помирать на порог моей церкви, взашей вытолкаю. Симона села на пол у алтаря – ноги почему-то перестали ее держать. – Ты… знаешь, что я жнец? Моргрим снова зевнула, не удостоив ее ответом. – Давно? – С самого начала знала, – все-таки снизошла кошка. – Я, знаешь, долго живу, я и Аббатство застала, и в библиотеке его копалась, и другого жнеца встречала. Он путешествовал в компании из людей и хёма и все время говорил о преследующем его проклятии… – Я даже угадаю, как его звали, – мрачно вставила Симона. – В общем, я сразу поняла, что с тобой не так. Поэтому давай сразу: в моем городе ты держишь свое проклятие в руках, иначе я надеру тебе задницу. А в остальном делай что хочешь, я тебе не нянька. – Ты не сможешь надрать мне задницу, ты толстая ленивая кошка, – не удержалась Симона: облегчение от того, что появился кто-то, кто знает, с кем можно поговорить, накрыло ее с головой. Моргрим фыркнула: – Я бы предложила тебе спарринг, моя земля против твоих иллюзий, да только после него тебе опять придется отлеживаться у меня в церкви, а это как раз то, чего я пытаюсь избежать. Так что просто прими ко вниманию. – Хорошо, – Симона кивнула. – Я обещаю, что в твоем городе не буду никого благословлять. Но что у меня не будет в нем никаких дел, прости, обещать не могу. – Я уже сказала: я тебе не нянька, – Моргрим снова зевнула. – Просто не создавай мне проблем. Симона выполнила свое обещание: она забегала к Моргрим изредка, когда очень хотелось поговорить с кем-то, кто знал о ней, и никогда не задерживалась дольше, чем на день. Но даже Моргрим, со своей мудростью и накопленным багажом знаний, не могла ответить на ее вопросы. Симона все чаще и чаще стала задумываться о том, чтобы бросить поиски. Но если прекратить поиски – нужно начать что-то вместо них. В конце концов Симона решила просто отдохнуть. Отправиться куда-нибудь на природу, обдумать все еще раз, взвесить все, что она успела узнать. Выработать что-то… какой-то план на следующую пару сотен лет. Начать как-то с этим жить. Она растянулась на берегу лесного ручья, на земле. В густых ветвях щебетали птицы, жужжали насекомые. От ручья несло легкой прохладой. Это было хорошее, чистое место, где хотелось остаться. Может быть, стоило так и сделать? Как раз когда Симона обдумывала эту мысль, она услышала треск, а затем грохот. Такой, словно в лесу, совсем недалеко от нее, сломалось и упало дерево. Она приподнялась на локте. Потом встала. Ветра не было; а деревья, насколько говорил ее богатый опыт странствий, так просто не ломались. Это могло значить только одно: здесь был еще кто-то. Хорошо, если дровосек из людей, хотя что бы ему делать в такой глуши. А если хёма? Симона на всякий случай поудобнее перехватила свой жезл и двинулась туда, откуда донесся звук, на всякий случай готовясь к битве. Ей доводилось сражаться с хёма, и, хоть у нее и не было силы очищения, она была уверена, что по крайней мере отогнать его сможет. Последние деревья расступились перед ней, и Симона оказалась на поляне. Ветер, которого не было между деревьев, взвыл в ушах, рванул волосы и одежду. Симона опустила жезл. Это был не хёма. Это был серафим. Он стоял спиной к ней, в его руках вращалось что-то на длинном шнурке, создавая вокруг него непроницаемый кокон, а потоки ветра хлестали во все стороны. Напротив Симоны лежал переломанный сухой ствол – похоже, мертвое дерево не выдержало рукотворного урагана. Симона отступила под защиту леса, думая о том, как обозначить серафиму свое присутствие, но он сам ее почувствовал. Он вздрогнул, опустил свое оружие, и ветер тут же улегся – как будто не бушевал здесь только что. Серафим обернулся. Это был подросток, почти мальчик, и он не только выглядел юным, как сама Симона – он действительно был еще очень молод. На его худые плечи падали прямые серебристые волосы с зеленоватым отливом – отличительный признак серафима ветра. Глаза тоже были зеленые – как молодая листва – и смотрел он с изумлением: похоже, не ожидал встретить здесь другого серафима, так же, как Симона не ожидала встретить его. – Привет, – Симона неловко помахала рукой. – Я услышала треск и пришла посмотреть. – Ты живешь здесь? – спросил мальчик. – Прости. Мы думали, в этом лесу никого нет, поэтому и начали здесь тренировку. Если мы мешаем, мы уйдем. Симона не ответила, и не странное «мы» в его речи было тому виной. Она не ответила, потому что только что почувствовала. Мальчик был серафимом ветра и ощущался как серафим ветра. Порыв, тяга к действиям, бесконечное движение. Но одновременно было что-то еще, что-то, искажающее его чистый ветер. Как туча, что наползает на солнце. Как струйка крови… Его, похоже, напугало ее странное молчание, и он отступил на шаг. – Нам уйти? – тихо переспросил он. Симона усилием воли сбросила оцепенение, заставила себя улыбнуться. – Нет, ты мне не мешаешь, да и не мой это лес. Можешь продолжать тренировку, если хочешь. Ее мозг лихорадочно заработал. Это была настоящая насмешка судьбы: после того, как она столько лет потратила на поиски любой информации о жнецах, после того, как отчаялась увидеть хоть одного живого жнеца, кроме Айзена – именно сейчас она встретила его. Здесь, в необитаемом лесу на краю мира. Тогда, когда почти уже решила бросить это все. Первым порывом было схватить его за руку и вывалить ему на голову все – о жнецах, о том, какая судьба их ждет, о том, как она счастлива его встретить. О том, что им, двоим проклятым, нужно держаться друг друга, потому что даже самые мудрые серафимы не поймут их – и только собрат-жнец… Она запихнула эти порывы поглубже. Симона очень хорошо помнила, как отреагировала на правду от Айзена, и понимала, что этот мальчик, скорее всего, ей просто не поверит. Он, наверное, еще и хранителем-то ни разу не был, а значит, у нее не будет никаких весомых доказательств. Даже монетки, и той у нее нет. – Меня зовут Симона, – она улыбнулась как можно более приветливо. – А тебя как? – Я… – начал он, но его перебили: – Так-так, стоит мне, значит, отойти к ручью освежиться, как тренировка тут же прекращается? Мальчик обернулся на голос, Симона, медленно осознавая теперь значение его «мы», тоже. У края поляны, возле деревьев, стоял еще один серафим. Молодой мужчина с очень длинными, тоже серебристыми с зеленоватым отливом волосами, сейчас потемневшими от воды. Одет он был только в штаны, пару ремней и костяное ожерелье, на боку у него висел футляр – похоже, с каким-то оружием. На голом торсе блестели капли. Серафим улыбался широкой, радостной улыбкой; при виде ее Симоне показалось, что когда-то она с ним уже встречалась. Но она тут же выбросила эту мысль из головы: за годы путешествий она встречала сотни серафимов и не могла сейчас вспомнить каждого. – Ого, так у нас гости, – он улыбнулся еще шире и радостнее. – Да еще какие симпатичные. Меня зовут Завейд, Вихрь-Завейд, слыхала, может? – Нет, – честно ответила она, этим, похоже, ранив его в самое сердце: Завейд заметно сник. – Нет, ну это никуда не годится. Я встречаю хорошенькую девушку, а она даже не знает, кто я такой. Нужно тщательнее работать над своей репутацией. Как тебя зовут? – Симона, – повторила она. Завейд тоже был серафимом ветра, но обычным серафимом, не жнецом. Но в то же время с ним нужно было быть настороже: несмотря на внешнюю молодость и нахально-раздолбайский вид, он был гораздо старше и опаснее Симоны. Не говоря уж о том, что почти все серафимы ветра, которых встречала Симона, обладали прекрасной интуицией, и ей не хотелось сейчас проверять, справедливо ли это вообще для всех ветряных. – Я, как уже говорил, Завейд, – он подошел к мальчику и, как показалось Симоне, ласково взъерошил его волосы; тот недовольно отстранился. – А этот юноша, потерявший от твоей красоты дар речи так сильно, что даже тренировку прервал – Дезель, мой ученик. – Завейд! – возмутился Дезель, вспыхнув до самых корней волос. Симона помимо воли фыркнула: все-таки кое в чем подростки-серафимы ничем не отличались от людей. Завейд не обратил внимания на оклик ученика. – Это твой лес? – спросил он, глядя на Симону. – Мы мешаем? Если так, то извини, мы думали, он необитаем. Найдем другое место. – Нет, не мешаете, – она помотала головой. – И это не мой лес. Я путешественница, остановилась здесь отдохнуть и услышала вашу тренировку. Можете продолжать, я… просто из любопытства пришла, а не чтобы прогнать вас. – Слышал? – Завейд повернулся к Дезелю. – Леди велит продолжать тренировку, теперь не отвертишься. Тот еле слышно фыркнул и пробормотал себе под нос что-то насчет «раскомандовался». Потом поднял на Симону взгляд; она еще раз отметила, какие красивые у него глаза. «Вырастет, девчонки за эти глаза передерутся», – подумала она. – Симона, – сказал он, и, несмотря на то, что румянец с его щек все еще не сошел, голос звучал твердо. – Если ты не против тренировки, то не могла бы ты уйти? Ветер и маятники – разрушительное сочетание, а я еще не очень хорошо управляюсь что с тем, что с другим. Не хотелось бы тебя ранить. Ты ведь не серафим огня, чтобы блокировать мою силу, правда? – Хм, по крайней мере, правила взаимодействия основных стихий ты выучил, – отметил Завейд почти серьезным тоном. – Нет, – Симона покачала головой. – Я не серафим огня. И я сейчас уйду, не буду мешать. Я на берегу ручья, вон в той стороне, – она показала рукой направление. – Закончите – приходите. Дезель кивнул, Завейд снова радостно осклабился, и Симона, развернувшись, пошла к ручью. Тем более, ей действительно нужно было подумать. Она так долго представляла это – встречу с другим жнецом – так часто репетировала в голове свою продуманную речь, что грустно было осознавать, что к настоящей встрече с настоящим жнецом она неприменима. Да что там речь: за все время до вечера Симона так и не смогла придумать, что же ей делать. Ни Дезель, ни Завейд очевидно не знали о проклятии жнеца, иначе не держались бы вместе. И если мальчишка, скорее всего, ей просто не поверил бы, то с его учителем все было намного сложнее. Завейд ощущался не только как более взрослый, опытный и опасный серафим; в нем, кроме этого, было что-то еще. Какой-то багаж. Как у того пустынного растения, которое Симона видела на западе: на поверхности невзрачный кустик, а корни тянутся и тянутся вниз, глубже, чем самое глубокое человеческое подземелье. У Завейда были такие корни, и из-за них Симона никак не могла предугадать его реакцию. Он мог не поверить, как Дезель, а мог свернуть ей шею или бросить ее хёма на съедение. И все это с полным осознанием правильности и стремлением защитить ученика, а значит – без капли зла. Симона прокручивала в голове разные сценарии, но ни один ей не нравился. Лучшее, что она придумала – напроситься в путь с ними вместе и сымпровизировать что-то. В худшем случае на них обрушатся сдвоенные неудачи от проклятий двух жнецов; это, наверное, все же помогло бы убедить Дезеля, но до этого все же не хотелось доводить. Лучше было дойти до человеческого поселения и раздобыть монетку. Или как-то аккуратно поговорить с ним наедине. Или разузнать что-то о его прошлом в беззаботных разговорах по дороге и использовать это для убеждения… К моменту, когда они оба появились на берегу ручья, солнце уже село, а Симона так и не придумала ничего лучше. Судя по их виду, тренировка удалась: Дезель щеголял подбитым глазом и царапиной на подбородке, Завейд – ссадиной на плече. Но улыбался все так же лучезарно. – Ты не ушла! Будешь с нами ужинать? – Вы едите? – удивилась Симона. – А ты что, нет? – удивился Завейд в ответ. – Много теряешь. Еда вкусная, знаешь ли. Симона помотала головой. – Я ем, когда прихожу в человеческие поселения, хранители делятся со мной подношениями. Но в путешествиях-то зачем? Только время и силы отнимает. – Много теряешь, – повторил Завейд. – Ужин в лесу, у костра, еда, приправленная ароматом дыма… Проще показать, поэтому приглашаю. Симона не стала отказываться. Прямо здесь, на берегу, развели костер: огонь плохо поддавался двум серафимам ветра, но в конце концов общими усилиями разгорелся. Из походного мешка – Симона впервые видела, чтобы серафимы путешествовали с багажом – появились картошка, еще какие-то овощи и мясо, и Дезель принялся за стряпню. Симона хотела было помочь, но ее мягко и неуклонно отстранили. Когда еда закончила готовиться, уселись вокруг костра, и Завейд принялся потчевать обоих байками о своих приключениях, наверняка наполовину выдуманными. Симона слушала молча; она быстро опустошила свою тарелку, признав, что еда действительно очень вкусная. Надо было взять на заметку и тоже попробовать как-нибудь приготовить ужин на костре где-нибудь в живописном месте. Дезель тоже молча жевал, то и дело бросая на Симону косые взгляды. Она порадовалась, что не набросилась на него с разговорами сразу же после знакомства: мальчишка явно был недоверчив и трудно сходился с другими серафимами. Не очень-то типично для ветряного, но ведь не только стихия определяет твой характер… Она делала вид, что внимательно слушает Завейда, а сама раздумывала, под каким бы предлогом напроситься в путь вместе с ними. – Симона, – обратился к ней Завейд, вырывая из размышлений. – А сама-то ты с хёма как? Ты сказала, что путешествуешь, значит, часто с ними сталкиваешься? Она пожала плечами. – В основном стараюсь убежать. Я умею драться, но силы очищения у меня нет, поэтому все, что я могу – напугать и отогнать их, чтобы выиграть время для побега. – А убивать их не пробовала? Симона вспомнила белорогого дракона и содрогнулась. – Пробовала. Паршиво получилось. Завейд отвел взгляд. – Понимаю… Ладно, давайте отдыхать, поздно уже, а завтра длинный переход. Симона, ты ведь спишь? – Очень редко, – призналась она и улыбнулась. – Но я согласна попробовать ради вас. Завейд радостно улыбнулся в ответ. – Поможешь мне посуду вымыть? Мелкий готовил, значит, нам с тобой убирать. Симона кивнула, дескать, без проблем, собрала тарелки, Завейд прихватил котелок, в котором тушились овощи, и они вместе отправились к ручью. Там он показал ей, как правильно оттирать посуду песком, и оба принялись за работу. Но долго молчать, похоже, было противно натуре Завейда. – Симона, послушай… Я весь вечер к тебе присматриваюсь и никак не могу твою стихию определить. Но это ерунда, даже сейчас рождаются серафимы со смешанной склонностью, хотя и гораздо реже, чем тысячу лет назад. Я другое хотел спросить. Ты, случайно, не на пике Рейфалк родилась? Симона вспомнила свой единственный визит на пик Рейфалк. «Да не дай эмпирейцы». – Нет, – недоуменно отозвалась она. – Я родилась на болотах, очень далеко отсюда. А что? – Да так, – задумчиво протянул он. – Был у меня знакомый, вы с ним чем-то неуловимо похожи, вот я и подумал – может, из одного источника… Симона пожала плечами, продолжая надраивать миску. – Симона… А ты, часом, не жнец? Хорошо, что уже опустилась ночь. Хорошо, что в темноте не было видно ее лица. Вот уж чего Симона не ожидала – что он не только знает о жнецах, но и способен их отличать. Или это хваленая интуиция ветряных так сработала? – Что такое «жнец»? – спросила она как можно более невинным тоном. Завейд помолчал. – Так, не бери в голову… Это и правда глупость. Двух жнецов на меня одного было бы слишком много, я не настолько невезучий даже с мелким под боком. – Так что это? – повторила она, наполовину играя в любопытство, а наполовину – действительно желая знать, что именно он ответит. Но Завейд не ответил. Ветряные улеглись спать у костра. Симона тоже сделала вид, что спит, но на самом деле даже глаз не сомкнула. Итак, Завейд знал про Дезеля, и тем страннее было то, что мальчишка как раз не знал. Нет, могло быть так, что он просто не вываливал историю о своем проклятии первой встречной, но интуиция Симоны – которая тоже всегда была неплохой – подсказывала, что дело не в этом. Он действительно не знал. Учитель не сказал ему, интересно, почему? В любом случае, это не имело значения. Ее выстроенный план шел прахом: после прямого вопроса от Завейда оставаться рядом с ним значило рано или поздно быть рассекреченной – и, учитывая «удачливость» сразу двоих жнецов, скорее, рано. А поскольку она ему солгала… На самом деле, из этой ситуации, наверное, можно было выйти без потерь, но слишком уж Симона растерялась. Слишком внезапен был его вопрос: она не успела обдумать стратегию поведения и выбрала все отрицать – скорее всего, зря, но поделать с этим сейчас уже ничего было нельзя. И оставаться с ними было нельзя тоже. Перед рассветом Симона тихо встала и так же тихо, скрываясь в тумане, как в детстве – ушла. Наблюдать за ним со стороны оказалось куда труднее, чем она думала. У Завейда действительно оказалась отличная интуиция: пару раз он явно чувствовал присутствие Симоны, несмотря на старательно наведенные иллюзии. Но поймать ее не смог ни разу. Дезель, кажется, ни о чем не догадывался. Оба жили обычной жизнью серафимов-путешественников: дороги, стычки с хёма, с которыми Завейд расправлялся хладнокровно и безжалостно, встречи с другими серафимами. Тренировки. Симона много раз задавалась вопросом, что же держит Завейда рядом с Дезелем, если он знает о проклятии. Он был настолько бесстрашен или настолько безрассуден, что не принимал возможные беды во внимание? Хотя еще Айзен говорил, что были те, кто оставался рядом с ним, даже зная правду. И сейчас Симона завидовала Дезелю: у нее не было никого, кто был бы с ней, несмотря на ее проклятие. Их путешествие, без маршрута и цели, продолжалось и продолжалось. Дезель повзрослел, превратился в молодого мужчину, стал общаться с другими серафимами, помимо Завейда – и, в конце концов, согласившись на предложение еще одного ветряного, чьего имени Симона не знала, просто часто видела его рядом с ними – разошелся с учителем. Симона воспрянула духом: без Завейда рядом идея разговора с Дезелем о жнецах перестала казаться настолько безнадежной. Оставалось, конечно, преодолеть его природные недоверчивость и настороженность, но теперь его никто не охранял, и она могла хотя бы попытаться. Осталось придумать какой-нибудь повод снова оказаться на его пути. Пока она искала, Дезель с этим вторым ветряным прибились к людям – к какой-то группе наемников – и Симона опять решила подождать. Она была серафимом, торопиться ей было некуда. А если она дождется какой-то крупной неприятности с этими наемниками, ее доводы будут звучать гораздо убедительнее. Она продолжала наблюдать со стороны, дожидаясь удачного момента. Моргрим сидела на алтаре и интеллигентно жевала рыбу – не жадно отгрызая куски, как обычно делают кошки, а откусывая по небольшому кусочку. – Чего надо? – приветствовала она Симону в своей обычной манере, не отрываясь от еды. Симона подошла к алтарю, взяла с него спелый персик. О встрече с другим жнецом рассказывать почему-то не хотелось. Да, Моргрим была единственной, с кем она более-менее стабильно общалась, но во всей истории с Дезелем было что-то глубоко личное, куда не хотелось никого пускать. – Как всегда. Моргрим отложила рыбину. – Новости… Говорят, Владыка Бедствий появился. Симона подавилась персиком. – Серьезно? Главный хёма? Предводитель всех хёма? Моргрим вздохнула: – Серьезно. И мне кажется, это больше, чем слухи. Уровень зла в последнее время сильно повысился, даже моя благодать с трудом справляется с ним. Хёма тоже стало намного больше. Ты не замечала? Симона молчала. Признаваться в том, что пропустила все тревожные знаки, потому что следила за парнем, было как-то неловко. – А чего он добивается-то? – спросила наконец. Моргрим сделала жест, который, будь она менее кошкой, можно было бы счесть пожиманием плечами. – Спроси его сама, ладно? Я не рискну. Симона нервно хихикнула, представив этот разговор. Симона не представляла, насколько быстро у нее действительно появится возможность спросить. Она шла к огромному мосту, соединявшему две части континента. Шла рассеянно, размышляя о своем – и поэтому не сразу заметила это. Зло разлилось вокруг, пятная землю чернотой. Зло пропитывало воздух, мешая дышать. Симона уже видела такую концентрацию зла, даже дважды – но представить, что дракон мог поселиться здесь, на равнине, где постоянно ходят люди? Она хотела развернуться и уйти – ну его к хёма, этот мост – когда увидела его. Высокий хёма с гривастой львиной головой стоял на вершине холма и задумчиво смотрел вдаль. Он ничего не делал, ни на кого не нападал – просто стоял. Как будто погулять вышел. Симона никогда раньше не видела его, Моргрим его не описывала – но она все равно его узнала. «А теперь нужно бежать. Еще не хватало, чтобы он меня заметил». В тот самый момент, как она сделала шаг назад, хёма повернул голову и посмотрел прямо на нее. Симона ощутила, что у нее трясутся коленки. Сражение с ним точно не могло быть проще, чем с драконом. Это же надо было так влипнуть, ну почему ее понесло к этому проклятому мосту именно сегодня?! Но он не стал нападать. Просто смерил ее взглядом с ног до головы и снова отвернулся. И это неожиданно заинтересовало Симону. – Драться не будем? – спросила она дрожащим голосом. «Прикуси язык, дура, не подавай ему идей!» – Нет, – у него был низкий, глубокий голос, от которого по спине шли мурашки. – Я не испытываю ненависти к небесному племени и не стремлюсь вас уничтожить. Разве что вы сами будете нападать на меня, но ты, вроде бы, не так глупа. – Тогда к чему ты стремишься? – сорвалось у нее с губ раньше, чем она успела подумать. Он помолчал. – Какая тебе разница? – Любопытно, – призналась она. – Что ж, если хочешь знать, я стремлюсь к миру, где не будет раздоров между моим племенем – и вашими. Не будет ни людей, ни серафимов. Все будут хёма – и все будут равны. – А как же жнецы? – сорвалось у нее с губ. – Какое место в твоем мире будет отведено жнецам? Дай угадаю – никакого, как и в этом мире? Он задумался над ответом, но ответить не успел. Находиться рядом с ним было слишком страшно, в этот самый момент страх переполнил Симону до краев, поэтому она попятилась, не сводя с него глаз, а когда удушающая аура зла немного ослабела – развернулась и побежала, что было сил. «Все будут хёма – и все будут равны». Эти слова засели у нее в голове. Симону никогда не беспокоили всеобщие мир и равенство, ей всегда было наплевать на глобальные конфликты людей, серафимов и хёма… но в этой идее, стоило признать, что-то было. Серафимы всегда воспринимали хёма как своих естественных врагов и стремились уничтожить. Но никто никогда не расспрашивал тех, кто превратился в хёма, поддавшись влиянию зла – как им в новом статусе. В сущности, враждуя с хёма многие века, серафимы даже не представляли себе, что они на самом деле такое. Может быть, кому-то нравилось быть хёма. Может быть, даже Айзен, превратившись в дракона, стал намного счастливее, чем будучи жнецом. Это были неправильные мысли, Симона гнала их от себя. Серафим не должен был так думать. И все равно они то и дело возвращались. Она не хотела признаваться в этом даже сама себе, но она искала его. Возвращалась на холм недалеко от моста, где они встретились впервые – и каждый раз холм оказывался чист, как будто Владыка Бедствий, уходя, унес всю свою скверну с собой. Но однажды он все-таки оказался там. Как и в первый раз, он стоял на холме и смотрел на горизонт. Симона снова задумалась о том, что он тут делает: действительно, что ли, гуляет? Наверное, быть Владыкой Бедствий трудно и хочется иногда развеяться… – Я надеялся, что ты придешь, – сказал он. – Я ведь так и не ответил на твой вопрос. Симона молчала. – Я узнал, кто такие жнецы, и был потрясен тем, как тщательно серафимы вымарывают из истории это темное пятно, оставаясь в глазах мира безгрешным небесным племенем. И вот мой ответ: когда я искал информацию о жнецах, узнал о серафимах. Но ни одного упоминания о хёма-жнецах мне не попалось. Очевидно, превращаясь в хёма, вы теряете свою благодать – любую благодать. Симона молчала. Он медленно спустился с холма, подошел к ней – странно, но на сей раз выносить его присутствие стало значительно легче, чем в прошлый. Остановился рядом, и Симона поразилась тому, насколько он высокий. – Но сейчас, пока ты еще серафим, мне не помешали бы твои способности. С ними все пошло бы… быстрее. Симона молчала. – Приходи сюда, когда решишься, – мягко произнес он. – Я буду ждать. Прежде, чем принять решение, Симона решила навестить Дезеля и проверить, как у него дела. Группу наемников она застала на привале. Они ели, отдыхали, обсуждали что-то. Дезель нашелся вдали от всех: сидел на поваленном бревне, наблюдая, как маленькая человеческая девочка с рыжими волосами тренировалась с двумя кинжалами. Кинжалы оказались слишком тяжелыми для нее, она то и дело роняла их, но не отчаивалась – поднимала и снова продолжала тренировку. Дезель смотрел на нее, и в его глазах было столько тепла, что Симона ощутила боль в груди. На нее, жнеца, никто никогда не смотрел таким взглядом – и не стал бы смотреть, зная, что она из себя представляет… В ту же ночь Симона принесла Клятву. Ее иллюзии были неплохи – но и только; если она действительно собралась помочь Владыке Бедствий, этого было мало. Она не знала, как именно приносить Клятву, но, как оказалось, форма не имела значения – достаточно было искреннего, горячего желания. – Я хочу стать сильнее. Я клянусь, что никто не умрет от моей руки. Стоило произнести эти слова – как она почувствовала, что ее Клятва принята. Туман сгустился вокруг нее, стал плотным, почти осязаемым. Теперь Симона могла плести из этого тумана, что хотела – солдат для армии Владыки Бедствий, целые миры для тех, кого хотела обмануть. У нее никогда прежде не было такой силы, сила бурлила в ней – и Симона, подняв лицо к небу, перекрасила небо в оранжевый цвет до самого горизонта, а затем рассмеялась. Владыке Бедствий от нее было нужно немного: он то и дело посылал ее в разные города, и Симона бродила там, щедро одаривая город своей благодатью. Она не гордилась этим, но со временем научилась находить в этом некое подобие развлечения и самопознания: как именно ее проклятие сработает на этот раз? Будет это пожар, эпидемия или массовые беспорядки на почве какой-нибудь ерунды? В свободное время она приходила к наемникам, каждый раз надеясь, что у них случилась какая-нибудь беда, и это даст ей повод поговорить с Дезелем. Но ничего не происходило, и Симона начала сомневаться. Действительно ли он жнец? Может, она ошиблась? Может, проклятие у него проявляется как-то по-другому, или его благодать слишком слабая для серьезных последствий? Нет, не могло быть так, что она ошиблась. Он был таким же, как она, и рано или поздно пришел бы к ней. Надо было только немного подождать. Именно в момент, когда она почти потеряла надежду, все и случилось. Симона опоздала к основному действу; когда она оказалась на сцене, все уже закончилось. Наемники были мертвы, второй серафим ветра был мертв тоже, рыжеволосая девушка лежала на земле без сознания, а Дезель стоял перед ней на коленях, закрыв ладонями лицо, и его плечи вздрагивали. – Вот, значит, как все проявилось, – произнесла Симона себе под нос, спрыгнула с крыши и подошла к нему. Дезель поднял на нее залитое слезами лицо, и его глаза расширились. – Ты?! Симона открыла рот, чтобы заговорить – но он, похоже, почувствовал что-то. Он вскочил на ноги, отбежал от нее, выставил вперед ладонь со свисавшим с нее маятником. – Это ты сделала? Ты следила за нами, я знаю! Я чувствовал твое присутствие, но не мог его узнать. Но теперь-то… – Это не я сделала, – произнесла она как можно мягче. – Это ты сделал. Твоя благодать… Она не успела закончить фразу: маятник просвистел мимо ее уха. Симона отпрыгнула. – Послушай меня! – попыталась она еще раз, более решительно. – Все дело в твоей благодати, именно она… Он не слышал и не собирался слушать. Он уже успел сделать собственные выводы, и достучаться до него в нынешнем состоянии, похоже, было невозможно. От пары следующих атак Симона увернулась. Всерьез бить Дезеля она не могла и не хотела, а уверенности, что сможет обмануть его иллюзиями, у нее не было. Если он так хорошо ее чувствовал – почувствовал бы и сквозь пелену. А он был настроен решительно: атака следовала за атакой, и каждая из них могла ее убить. Пока Симоне удавалось увернуться, но это не могло продолжаться вечно. Поток ветра захлестнул ее, закружил, отбросил в сторону. Симона больно ударилась о землю, а в следующий миг оттолкнулась локтями, перекатываясь на другое место – потому что туда, где она только что была, врезался маятник, да с такой силой, что выбил несколько камней брусчатки. Если бы она не успела, эта рана вполне могла оказаться смертельной… Почему-то вспомнился дракон. Безнадежный бой; этот бой тоже выглядел безнадежным. Не успев подумать, просто действуя так, как уже действовала однажды, Симона протянула руку, собрала в ней туман, и на секунду – всего на секунду! – показала Дезелю солнце. Он закричал, выронил маятник и рухнул на колени, закрывая глаза руками. Ветер утих, улегся к его ногам, как будто не бушевал только что. Симона встала, глядя, как Дезель трет глаза ладонями. Тогда она сражалась с драконом. И тогда у нее не было Клятвы, увеличившей ее силу. Она не стала ждать, пока он придет в себя. Не стала пытаться опять поговорить с ним. Симона просто сбежала, малодушно испугавшись увидеть последствия своей атаки. – Пастырь здесь, – спокойно произнес Владыка Бедствий, глядя на армию хёма, собравшуюся перед ним. Симона опустила голову. – Может быть, это просто слухи? – Это не слухи. Я видел его в Глайвенде. Совсем мальчишка, еще не раскрывший всего своего потенциала. Всего три серафима; впрочем, разведка донесла, что он уже успел где-то подобрать последнего недостающего, серафима ветра. – И что мы будем с этим делать? Он немного подумал, прежде чем ответить. – Пока – ничего. Пусть набирается сил; время финальной схватки еще не пришло. Но я попросил бы тебя за ним понаблюдать: знать, что именно он делает, будет нелишним. Симона поклонилась, отошла подальше, чтобы зло, исходящее от Владыки Бедствий, поменьше затрагивало ее жезл. Это было легкое задание, не труднее, чем сеять беды среди людей. Всего лишь понаблюдать за каким-то мальчишкой-Пастырем. Главное было беречься от его серафимов: Симона не знала, насколько они опытны и смогут ли заметить слежку. Нужно было быть осторожной, а в остальном – Владыка Бедствий словно отдохнуть ее отправил. Пастыря она нашла в глухой деревне на самом краю мира. Здесь находился Храм Огня, Игрейн, Симона когда-то пыталась проникнуть в него – когда интересовалась всеми древними руинами и надеялась отыскать в них информацию о жнецах – но даже порог переступить не смогла. На сей раз она даже пытаться не стала: устроилась на крыше дома неподалеку, откуда было хорошо видно вход в пещеру, ведущую к Игрейну, и принялась ждать. Долго это ожидание не продлилось: не прошло и нескольких часов, как из пещеры вышла группа. Первым шел паренек с растрепанными темными волосами; чтобы никто не ошибся, на нем была накидка со знаками Пастыря. Пастырь о чем-то весело переговаривался с таким же юным серафимом в голубых одеждах. Следом за ними шла маленькая девочка с зонтом, впрочем, одного взгляда на нее Симоне хватило, чтобы понять – она намного старше, чем выглядит. Симона на всякий случай затянула себя иллюзией: девочка была опасна и могла ее почувствовать. Вслед за девочкой из пещеры вышла еще одна девушка, и ее Симона знала: это была Лайла, озерная дева из города на востоке. Лайла тихо разговаривала с девушкой-человеком, очевидно, оруженосцем, и Симоне понадобилось несколько секунд, чтобы ее узнать. Это была та самая рыжая девушка, что когда-то, еще ребенком, тренировалась с кинжалами. Та самая, что выжила, когда вся ее группа наемников погибла из-за проклятия Дезеля. Симона встрепенулась. Если она была здесь, значит, скорее всего… Он вышел из пещеры последним. Одетый во все черное, в цилиндре, который раньше, кажется, носил погибший вместе с наемниками серафим ветра. Симона не успела ни обрадоваться, ни удивиться, ни испугаться; он остановился и повернул лицо к ней. Теперь его глаза были скрыты прядями волос и цилиндром, но его взгляд все равно безошибочно нашел Симону – несмотря ни на что. Она собрала туман, спряталась за ним, как за коконом, пытаясь скрыться полностью, спрятать себя, свою силу. Дезель опустил голову, поспешил за Пастырем, но Симона так и не поняла – удалось ей его обмануть, или он просто решил прямо сейчас ее не преследовать. Но все-таки, какая насмешка судьбы. Из всех серафимов ветра на этом континенте… Теперь это стало личным. И теперь в ее голове начал оформляться план. – Я обещаю, смертей не будет, – убеждала Симона. – И благодати моей не будет. Мне просто нужно место, чтобы разыграть небольшой спектакль. Обещаю, к утру мы уйдем, и все будет, как прежде. Моргрим раздраженно махнула хвостом. – Ты хочешь привести в мой город двух хёма. – Ну… да, – признала Симона. – Но с ними, скорее всего, разделается Пастырь. Ты же с ним знакома. Моргрим, пожалуйста, не будь стервой, это очень важно. Мне очень нужно убедить одного серафима кое в чем. В прошлый раз он не стал меня слушать; сейчас я заставлю его. А для этого нужна небольшая постановка. Моргрим молчала. Симона могла рассказать ей, как сильно он ей нужен – единственный жнец, единственный, кто мог понять ее и разделить ее судьбу. Как сильно она хочет присвоить его, жить, держа его за руку, спасти его от проклятой, ненавистной, одинокой жизни. Он бы сказал ей спасибо. Лет через двести, поняв, от чего она его уберегла – он бы поблагодарил ее за избавление от судьбы изгоя, от судьбы Айзена. Симона не стала произносить этого вслух – знала, что Моргрим не поймет. – Мужчина? – Моргрим приподняла бровь. – Ладно, пусть. Но только одна ночь. Если к утру от тебя и твоих хёма хоть запах в Пендраго останется, пеняйте на себя. – Спасибо, – Симона прижала ладонь к груди. – Честное слово, я не забуду… – Иди куда-нибудь уже, – фыркнула Моргрим. – Ты и так у меня в долгу. Симона не стала отрицать. Она возвращалась в столицу, чтобы закончить приготовления, когда он вышел из-за дерева и заступил ей дорогу. За прошедшие годы в нем ничего не поменялось. Дезель вырос и возмужал, сама Симона, наверное, тоже изменилась – работа с Владыкой Бедствий не могла не оставить на ней отпечатка. А вот Завейд остался прежним – легкомысленным, полуголым, улыбчивым раздолбаем с глубокими, очень глубокими корнями. – Привет? – она подняла бровь, не понимая, что именно привело его сюда. Завейд вздохнул, почесал затылок. – Слушай, я бы с радостью поболтал с тобой о погоде и прочей ерунде, но у меня не слишком-то много времени: Пастырь со своими уже рядом. Поэтому я, с твоего позволения, пропущу всю прелюдию и перейду сразу к сути. Во-первых, я знаю, что ты следила за нами, когда я путешествовал с Дезелем. Во-вторых, я знаю, что сейчас ты работаешь на Владыку Бедствий. И я примерно догадываюсь, что именно ты пытаешься сделать. Прими добрый совет: брось это, пока цела. Симона молчала. Снова, как и много лет назад, он поймал ее врасплох, и она не успела продумать стратегию защиты от его нападок. Но сейчас она стала умнее и просто не отвечала, если боялась ляпнуть что-то не то. – Будем драться? – наконец спросила она: никакие оправдания ей сейчас не помогли бы. Завейд развел руками. – Я не бью… ну, стараюсь не бить юных девушек, это не очень-то хорошо сказывается на самооценке. Поэтому я просто предупреждаю тебя. Если с ним что-то случится – я найду тебя, и… нет, драться не буду. Просто убью, как проклятого хёма… от которых ты сейчас ничем не отличаешься. Он расстегнул футляр на бедре, достал оттуда оружие – Симона никогда не видела ничего подобного. – Он стреляет снарядами, разрушающими зло. Он и тебя разрушит. – Во мне нет зла, – отозвалась Симона. – Я не хёма и не дракон, как видишь. – А это неважно. Я все равно убью тебя из него, если ты хоть пальцем притронешься к Дезелю. Симона немного помолчала, прежде чем ответить: – Это наше с ним дело. Нечего тебе в это лезть. – Мое дело – предупредить, – он пожал плечами. – Если ты не дура, то прислушаешься. Он сделал шаг в сторону, пропуская ее. Симона прошла мимо него, не оглядываясь – хотя в какой-то момент испугалась выстрела в спину. Завейд стрелять в спину не стал, и, уже войдя в город, она выглянула из ворот – чтобы увидеть, что он стоит у дерева и чего-то ждет. Поначалу все шло настолько по плану, насколько могло. Лунар безукоризненно сыграл свою роль, и Дезель тоже повел себя… ожидаемо. Внешне Симона оставалась спокойной, но внутри ликовала: ей удалось спланировать все до мелочей, предугадать каждый его ход, каждое возражение. И именно поэтому сейчас он слышал ее. Но потом все как-то изменилось, переломалось. Начиная с того, что Дезель набросился на хёма не в одиночку, как она хотела, а в Слиянии с этой девчонкой-оруженосцем. Симона теоретически знала о технике Слияния и о том, что Пастыри и оруженосцы используют ее – но сама ни разу не видела, а поэтому не приняла во внимание. План пришлось корректировать на ходу, но это было не страшно: Дезель не должен был умереть от такой раны, он должен был прийти к ней – и в этом смысле ранение девчонки играло Симоне на руку. Плевать было на ее жизнь, сдохнет она или превратится в хёма – Пастырь все равно лишится оруженосца. А вот на Дезеля ее смертельная рана должна была подействовать еще более отрезвляюще, чем его собственная – потому что и боялся он за девчонку куда больше, чем за себя. А потом Симона в один миг поняла природу его чувств к ней – и возненавидела их обоих. Его – за то, что возомнил, что жнец имеет право любить. Ее – за то, что принимала любовь жнеца и ничем за это не платила. «Он думает, что его любовь так сильна и чиста, что сможет перебороть его проклятие – так пусть хлебает это проклятие полной ложкой!» Забылся первоначальный план. Забылось стремление перетянуть его на свою сторону, заставить присоединиться к ней. Сейчас Симоне хотелось его уничтожить – за то, что он возомнил о себе, за то, что считал себя обычным серафимом, имеющим право на дружбу, любовь и принятие. Кто, как не она, знал, что жнецы не могут жить и любить? Она отдала проклятию сотни лет одиночества, а он решил, что сможет соскочить без жертвы?! Мешал Пастырь. Он метался, орал, пытался сражаться то с ней, то с хёма, использовал разных серафимов – и все, чтобы спасти эту девчонку. – Заканчивай метания, Пастырь, ты мне всю сцену испортишь. «Ты вообще мне не нужен, сгинь куда-нибудь», – мысленно закончила Симона, глядя на Дезеля. А он приподнялся на локте и что-то втолковывал этому бесполезному мальчишке. Неужели решил, что сможет спасти себя и ее? Неужели решил, что сможет преодолеть проклятие? Нет. Он жнец. А значит, он ничего, никогда не может сделать правильно. Он может губить, но не спасать. Чем сильнее он будет пытаться ее спасти – тем хуже будет девчонке. Он жнец, и это не переломить даже самым горячим желанием, даже самой искренней любовью. «Прости, Моргрим. Я обещала, что смертей не будет… Но они оба погибнут здесь. Если он попробует ее спасти, он убьет ее вернее, чем я или хёма». – Не знаю, что ты задумал, – произнесла она, обращаясь к Дезелю. – Но можешь даже не пытаться. Тебе не преодолеть свою суть. Тебе не вырваться из цепочки одиночества и трагедий. Дезель взял из рук Пастыря то самое оружие, которое она днем видела у Завейда, поднял голову. Взгляд его слепых, затянутых бельмами глаз обжег ее, и ей показалось, что именно в этот момент он видит ее – до нутра. И это жалкое нутро не вызывает у него ничего, кроме отвращения. – Я рассчитываю на тебя, Сорей, – произнес Дезель и выстрелил себе в голову.