Голубые глаза.

Ночной перекресток, освещаемый лишь одиноким лучиком. Снег падает крупными хлопьями, сияя в свете фонаря желтым цветом. Он падал, легонько прикасаясь к земле, и тут же таял. Было слишком тепло, чтобы снег ложился более толстым слоем, было слишком рано для зимы. Всего лишь середина октября. Никогда еще в городе N не было такой теплой погоды осенью, это странно, но в тоже время, хорошо. Одинокая девушка стояла, привалившись к фонарю, кидая взгляд куда-то вдаль. Может, она кого-то ждала, а, может, уже и нет — не узнает никто, это лишь в ее голове. Она вдыхала в легкие прохладный воздух, ловила языком крупные снежинки, старалась охладиться, заморозиться. Она все бы отдала лишь за то, только чтобы не чувствовать этого пожара внутри. Ей было плохо лишь от одной только мысли, что что-то может действовать на нее так сильно, как взгляд ярко-голубых глаз. Кончиками пальцев девушка провела по холодному металлу столба и приложилась к нему лбом. Блаженная прохлада накрыла голову, но это ненадолго и девушка это знала. Завтра все начнется по новой, она будет гореть в Адском пламени, скрывая его внутри. Но глаза, даже самые темные в мире, соврать не смогут. Но разве кому-то есть дело до чьих-то глаз? Сейчас это уже никому не важно. Сейчас не те времена. Ей бы родиться на столетие позже и не в этом городе, тогда она попала бы туда, где ей самое место: там чувства открытые, моральные принципы у всех. Гордость и честь, слава и любовь перемежаются в том времени, образуя одну единственную толстую нить. Нить судьбы, которая сплела бы ее с тем, кто действительно достоин видеть улыбку на ее счастливом лице, с тем, кто на все пойдет ради нее. Но сейчас это никому не нужно — рыцарство, отвага и честь давно забыты среди таких же, как она. Время близилось к одиннадцати вечера, а она все стояла, даже не двигалась. Ветерок бегал по ее коже, пробираясь под совсем легкую куртку, раздувал каштановые волосы, принося блаженный холод. Она уже неделю приходит сюда ночью, чтобы просто постоять и подумать, а иногда и дать волю слезам. В такой час ее никто не увидит и не осудит за слезы; никому нет дела до маленькой плачущей девочки, у всех свои заботы. Ночью же гораздо спокойнее. Нет суеты, такой мешающей и давящей на мозг. Нет криков, сигнальных гудков автомобилей, которым что-то мешает проехать, выхлопов газов. Лишь одинокие пара-тройка машин проедут за час, спеша домой или еще куда-то. Но это все было так далеко от местонахождения девушки, что казалось, будто она одна в этом темном мире и лишь высокий фонарь освещает тусклым лучиком снежинки. Девушка отлепилась от столба, и устало кинула взгляд на излюбленную деревянную лавочку, на которой обосновались снежинки. Она бы хотела почувствовать себя сейчас такой же свободной и легкой, отречься от этого пожара внутри, стать свободной. Но ее поглощало все сильнее и сильнее, девушка чувствовала, как тонет в глубине печали. Нет, даже не печали, ее сжирает тоска. Тоска по голубым глазам. Как же хочется выкинуть эти лишние мысли из головы, просто закрыться в своей раковине, забыть об этих глазах. Этот взгляд навсегда въелся в ее память, в ее сердце, от такого уже не избавиться. Это как татуировка — больно и навечно. Искрящийся ярко-голубой цвет — она ненавидит его с тех самых пор, как увидела. Ненавидит все, что хоть как-то отдаленно напоминает ей об этом цвете. Закрывается, прячется, плачет, забывает — утром все повторяется. Нет покоя той, которая уже заболела ими. Время — двенадцать, девушка бредет по опустевшей дороге домой. Ее никто не ждет там, лишь пушистый кот, который всегда приласкает и согреет, а остальное — лишь пустой звон ее шагов в квартире. Иногда ей жутко находиться там одной, она срывается, нервы ни к черту, но проходит время, все стабилизируется. Всегда все приходит в норму и ей пора бы уже это понять, однако, не с такими мыслями. Девушка знает, что они разные. Два совершенно противоположных мира столкнулись друг с другом, один зацепило, другому все равно. И это наносит удар ниже пояса. Он знает, что значат эти удары — испытал на себе вживую, но она только-только сталкивается с ними и уже загибается от нескончаемой боли. Маленькая, хрупкая девочка храбрится, мол: «Все прекрасно, и я живу, радуюсь, видишь? Но нет. Дома я впадаю в панику, которая стремительно перерастает в истерику. А знаешь, почему? Потому что тебя рядом нет. Я просто боюсь... боюсь потерять то, чего нет, но ты не заметишь даже бревна, что лежит у тебя под носом...». Скрипнул замок двери, она, тихо ступая по паркету, вошла в квартиру. Свет ни где не горел, лишь из окна на кухне была видна яркая полная Луна, отражая солнечный свет от себя и бросая блики на пол. Было красиво, но ей сейчас не до того, чтобы разглядывать серебристые переливы кратеров на спутнике. Девушка подбегает к окну и распахивает его настежь. Вид с шестого этажа был прекрасным, она всегда любила высоту, поэтому, даже не задумываясь о том, что это может быть опасно, она перевесилась через край. Ее пробрал смех. Адреналин ударил в кровь и впервые за два месяца ей действительно хорошо. Полной грудью она вдыхала уже по-зимнему похолодевший воздух. Она знала, что заболеет и, возможно, сильно, но ей было плевать. Хотелось лишь продлить ощущение блаженства, испытываемого от высоты. И ей на какое-то время даже удалось отбить нападение боли, но с каждой секундочкой ей становилось все тяжелее. Вернувшись в кухню, девушка мягко закрыла окно и присела на пол, прижавшись спиной к батарее. Тихие слезы, без всхлипов, катились по ее щекам. «Голубой — самый холодный цвет в мире, самый жестокий и беспощадный. Голубые глаза не умеют любить...»